Генри Джеймс - Крылья голубки
Мертон Деншер был молодой англичанин, длинноватый, худоватый, светловатый и с некоторых сторон вполне поддающийся классификации – как, например, в том, что он – джентльмен, принадлежит к разряду людей хорошо образованных, как правило, здравомыслящих и, как правило, хорошо воспитанных; однако все же не до такой степени, чтобы счесть его неординарным или из ряда вон выходящим: тут он никак не сыграл бы на руку наблюдателю. Слишком молодой для палаты общин, он уже не годился для армии. Можно было бы сказать, что он слишком утончен для Сити, и, несмотря на покрой его костюма, можно было почувствовать, что он слишком скептичен для Церкви. С другой стороны, он выглядел слишком легковерным для дипломатической деятельности, а возможно, и для деятельности научной, но в то же время весьма походил на поэта чистотою своих чувств, хотя эти чувства были бы слишком недостаточны, чтобы он мог стать художником. Вы могли бы очень близко подойти к нему, дав ему понять, что – потенциально – готовы разделить его идеи, но с тем же успехом тотчас же бросились бы прочь, когда речь зашла бы о сути этих идей. Трудность в отношении Деншера заключалась в том, что он казался нерешительным, но вовсе не выглядел слабым, выглядел праздным, но не казался пустым. Вполне вероятно, что виной тому такие случайные черты, как длинные ноги Деншера, имевшие свойство вытягиваться, его прямые светлые волосы и хорошей формы голова, никогда не бывавшая аккуратно приглаженной, которая к тому же способна была, как раз в то время, когда ее призывали к чему-то иному, вдруг откидываться назад и, поддерживаемая поднятыми к затылку руками и сплетенными пальцами, уносить своего владельца на довольно долгий период в общение с потолком, с кронами деревьев, с небесами. Коротко говоря, он был заметно рассеян, не всегда умен, склонен отказываться от синицы в руках и гнаться за журавлем в небе и проявлял себя скорее как прямой критик, чем прямой последователь принятых обычаев. Более того, он заставлял предполагать тем не менее, что в чудесную пору юности все составные части личности, все более или менее драгоценные металлы находятся еще в расплавленном состоянии, они сливаются и ферментируются, так что вопрос об окончательной штамповке, об отпечатке, определяющем истинную ценность, следует отложить, пока расплавленная масса не станет достаточно холодной. И это было знаком существовавшей в нем интереснейшей смеси: если он и бывал раздражителен, то в соответствии с правилами существенной тонкости – правилами, делавшими общение с ним полезным, хотя и вовсе не легким. Одним из свойств такого общения могло быть то, что у Деншера в запасе для вас имелись сюрпризы: не только вспыльчивость, но и терпимость.
Он слонялся без дела в лучшее время не очень суровых дней, в тех нескольких случаях, о которых мы теперь рассказываем, в той части Кенсингтон-Гарденс, что ближе всего к Ланкастер-Гейт, и когда Кейт Крой – всегда в должное время – выходила из дома своей тетушки, пересекала улицу и появлялась в парке через ближайшую калитку, все остальное становилось настолько открытым публичному обозрению, что превращалось чуть ли не в аномалию. Если предполагалось, что их встреча должна быть дерзкой и свободной, они могли бы встречаться где-то в четырех стенах; если эта встреча должна была быть скромной или тайной, они могли бы встретиться где угодно – все было бы лучше, чем под окнами миссис Лоудер. Правда, они и не оставались все время на одном и том же месте, они прогуливались – медленно или быстрым шагом – во время их увлеченных бесед, проходя порой значительное расстояние, а иногда находили себе пару стульев под каким-нибудь из огромных деревьев и усаживались поодаль – настолько поодаль, насколько это было возможно, – от всех и каждого в парке. Однако поначалу у Кейт был такой вид, словно ей хотелось быть вполне видимой преследователям и даже оказаться пойманной на месте преступления, если о таких вещах у кого-то вообще заходила речь. Как она утверждала, суть заключалась в том, что ей столь же несвойственно хитрить и таиться, сколь несвойственно быть вульгарной; что парк Кенсингтон-Гарденс очарователен сам по себе и такое его использование – дело вкуса; а если ее тетушка предпочтет сердито наблюдать за ней из окна гостиной или добьется, чтобы ее выследили и застали с поличным, она – Кейт – может, во всяком случае, сделать так, чтобы им было удобно и легко это совершить. Дело в том, что отношения между этими молодыми людьми изобиловали такими странностями, какие довольно точно символизировались их тайными встречами, которые они устраивали скорее просто для того, чтобы побыть в обществе друг друга, чем из иных побуждений. Что же до силы той связи, что удерживала их вместе, у нас будет достаточно места, чтобы тщательно эту силу измерить; но уже теперь было вполне очевидно, что, если бы перед ними открылись великолепные возможности, это произошло бы лишь по известному закону противоречия, сформулированному еще Аристотелем. Глубокая гармония, какая когда-либо смогла бы руководить ими, стала бы не результатом того, что у них было так много общего – или, по крайней мере, хоть что-то общее, помимо их нежных чувств друг к другу: она могла бы, до некоторой степени, найти себе то объяснение, что каждый из них, со своей стороны, считал себя бедным в том, в чем другой был богат. На самом деле в этом нет ничего нового – великодушные молодые люди часто восхищаются тем, что им самим не дано: из чего, очевидно, следует, что наши молодые друзья были людьми великодушными.
Мертон Деншер неоднократно повторял себе, и с очень юных лет, что будет глупцом, если женится на женщине, чья ценность не будет определяться ее отличием от него самого. Кейт Крой, хотя и не особенно философствовала, сразу же распознала в молодом человеке драгоценную непохожесть. Он представлял собою то, чего ее собственная жизнь никогда ей не давала и, разумеется, без чьего-либо содействия, подобного тому, что оказывал ей Деншер, никогда не могла бы дать: то есть все эти высокие, труднодоступные пониманию вещи, которые она впитывала все сразу, без разбора, как плоды ума. Для Кейт Деншер был богат именно умом, он представлялся ей загадочным и сильным; он оказывал ей особенную, превосходную услугу, превращая этот элемент в нечто реальное. До этих пор все дни своей жизни ей ничего иного не оставалось, как принимать существование этого элемента на веру: ни одно из Божьих созданий, с кем ей когда-либо приходилось встречаться, не было способно непосредственно свидетельствовать о его наличии. Неясные слухи о его существовании уже успели проложить к ней свой рискованный путь, однако ничто вокруг не опровергало ее опасений, что – скорее всего – ей придется жить и умереть, так и не получив возможности эти слухи проверить. Возможность явилась в виде совершенно необычайного шанса – в тот день, когда она впервые встретила Мертона Деншера, и, к непреходящей чести нашей юной леди, надо сказать, что она тут же распознала, в присутствии чего она находится. Это событие и в самом деле достойно особо торжественного упоминания из-за того, что сразу же расцвело в этой встрече. Восприятие Деншера бросилось навстречу восприятию юной девушки и пошло точно в ногу с ее распознаванием. Он так часто приходил к заключению о своей, как он это называл, слабой стороне, то есть жизни, считая своей сильной стороной исключительно мысль, что делал логический вывод: жизнь есть некая необходимость, которую ему следует каким-то образом присвоить и сохранить в собственном владении. Эта необходимость была поистине существенна, ибо мысль сама по себе просто уходит в пустоту: она должна черпать свое дыхание из атмосферы самой жизни. Так что наш молодой человек, наивный, хотя и большой, критически настроенный, хотя и полный энтузиазма, смог осуществить и свои намерения, и намерения Кейт Крой. Впервые они встретились еще до смерти ее матери – встреча стала для нее знаменательной, как последнее дозволенное удовольствие в преддверии близящегося печального события, после которого мрачные месяцы возвели вокруг нее завесу и, как теперь понимала Кейт, соединили в одно целое конец и начало.
Начало, к которому она часто возвращалась мыслями, явилось для нашей молодой женщины эпизодом величайшей яркости: званый вечер, устроенный в «галерее» некоей дамой, ловившей рыбку большими сетями. Испанская танцовщица – в тот момент она считалась главной усладой Лондона, американский чтец – радость любителей этого жанра, венгерский скрипач – чудо света без определенных занятий… Ради названных и других приманок компания, в которой, по редкостной привилегии, очутилась Кейт, была собрана довольно свободно, без строгого отбора. Кейт жила под крышей материнского дома, как ей представлялось, тихо и незаметно и практически не знала людей, устраивавших приемы такого масштаба, однако у нее были какие-то дела с двумя-тремя знакомыми, которые, как оказалось, были связаны с такими людьми, и через этих двух-трех знакомых поток гостеприимства, просочившись или просто широко разлившись, докатился до отдаленных резервуаров. In fine, доброжелательная дама – подруга ее матери и родственница дамы из галереи, предложила Кейт взять ее с собой на тот званый вечер, о котором теперь идет речь. Там она еще более ее облагодетельствовала, представив ее двум-трем лицам, что на таких значительных приемах ведет ко многому другому, – в частности, в ее случае это привело к кульминации: к беседе Кейт с высоким светловолосым, не совсем причесанным и немного неуклюжим, но уж никак не тоскливо-скучным молодым человеком. Молодой человек поразил ее своей отъединенностью, растерянностью и – как, кстати, он сам думал о себе – своим отчаянным блужданием в этом обществе, словно в тумане; он, как ей представилось, гораздо сильнее отличался от всего, что их окружало, чем кто бы то ни был другой, и даже, вероятно, мог бы исчезнуть с ее горизонта, если бы его попытались втянуть во взаимоотношения с нею. Он и правда в тот же вечер заверил ее честным словом, что готов был сбежать оттуда и только их встреча помешала его побегу, но теперь он понял, как жаль ему было бы упустить возможность встретиться с ней. Этого пункта в беседе они достигли к полуночи, и хотя ценность таких высказываний определяется их тоном, к полуночи и тон был соответствующий. Кейт с самого начала смогла полностью понять Деншера, по крайней мере понять его угнетенное, смутное состояние: полное понимание у нее часто наступало немедленно; затем ее непредвзятое сознание вдруг подсказало ей, что в течение пяти минут к ним обоим что-то… ну, она не могла это определить иначе, как словом «пришло». Это нельзя было разглядеть или взять в руки, это можно было только как-то чувствовать и знать; это было что-то, каким-то образом случившееся с каждым из них обоих.
