Уильям Гибсон - Нулевая история
анализами мочи. Олдо никогда не ездил обратно в Лондон с флаконом остывающей
мочи в кармане пальто.
Олдо как то рассказал Милгриму все, о Тойота Хайлюкс, о броне Янкеля и о
пуленепробиваемых стеклах и шинах. — Боевая машина, — уверял его Олдо, в
Лондоне встречалась редко, по крайней мере пока не появились экземпляры серо-
серебристой раскраски. Милгрим не спрашивал почему эти характеристики особенно
необходимы, подозревая что в этой области есть какие-то свои тонкости.
В конце концов, сейчас, после гораздо менее интересного отрезка пути, показалась
Иустон Роад, откуда как он считал уже начинается настоящий Лондон.
Это как вход в компьютерную игру. Ландшафт может быть плоским или
перенасыщенным, сконструированным фрактально или детально проработанным, с
симпатичными, но порой нереалистичными строениями. При этом порядок их
расположения может изменяться с момента, когда ты в последний раз здесь бывал.
Фрагменты, из которых все это составлено кажутся знакомыми, но это лишь временные
конструкты трансформирующейся территории, шкатулка с сюрпризами, некоторые из
которых возможно даже вполне приятные.
Разнородный асфальт под пуленепробиваемыми шинами порождал неприятные
ощущения. Булыжные покрытия были еще хуже. Он откинулся на спинке сиденья,
держа руки на красной картонной тубе, когда водитель ввернул машину в бесконечную
серию огибающих углы поворотов, стараясь при этом максимально долго удерживать
ее параллельно бордюру. Милгрим догадался что это уже Тотенхем Курт Роад. Машина
направлялась прямо в сердце города, в Сохо.
>>>
Рауш ждал его перед входом в офис Голубого Муравья. Его короткие, прозрачные, черные волосы, выглядели как нечто, напыленное из баллончика. Водитель позвонил
ему когда они ползли в пробке по Бик Стрит. Как прикрытие от капель дождя, Рауш
держал над головой журнал.
Выглядел он нарочито растрепанным, однако по-особенному, каким-то одному ему
известным способом. Весь внешний вид его был сконструирован так, чтобы нести в
массы идею невесомо-выразительного минимализма. Хотя непохоже было что усилия
принесли результат. Узкий черный костюм выглядел помятым. Вздувшиеся пузыри в
районе колен на брюках. Со стороны руки, которую он поднял над головой, чтобы
держать журнал, висел выбившийся из брюк край его белой рубашки. Стекла очков
Рауша были оборудованы собственным врожденным косоглазием, и давно мечтали о
чистке.
— Спасибо, — Милгрим поблагодарил водителя, который нажал кнопку, открывая
замок пассажирской двери. Водитель ничего не ответил. Они стояли за черной тушкой
такси, чуть чуть не доехав до входа.
Милгрим открыл дверь, и она быстро и рванулась распахнуться наружу всей своей
немалой массой. От обрыва с петель ее удерживала пара мощных нейлоновых строп.
Он выбрался из машины, прихватив свою красную тубу и сумку, мельком успев
заметить красный резервуар пенного огнетушителя под пассажирским сиденьем. Затем
он попытался закрыть дверь, толкнув ее плечом, которое отозвалось неприятными
ощущениями — Оуч, — выдохнул он. Затем поставил сумку на тротуар, зажал тубу
подмышкой и другой рукой сумел закрыть бронированную дверь.
Рауш наклонился чтобы поднять его сумку.
— У него анализ мочи, — сказал Милгрим, показав на машину.
Рауш выпрямился, и состроил брезгливую гримасу. — Да, он доставит его в
лабораторию.
Милгрим кивнул, обвел взглядом толпы пешеходов, которые чрезвычайно привлекали
его в Сохо.
— Они ждут, сказал Рауш.
Милгрим последовал за ним в офис Голубого Муравья. Рауш приложил пластииковый
бэйдж ключа к металической пластине и дверь, состоящая из единого листа
зеленоватого стекла, толщиной в два дюйма, открылась.
Интерьер фойе представлял собой комбинацию чудовищно дорогой частной школы
искусств и государственного учреждения безопасности. Именно так в представлении
Милгрима они и должны были выглядеть, хотя на самом деле он ни разу в таких
заведениях не бывал. Массивная люстра на потолке, в центре, сконструированная из
тысяч пар рецептов на очки, элегантно представляла собой часть школы искусств.
Часть же Пентагона (или возможно Белого Дома) выпирала сильнее. Полдюжины
больших плазменных экранов, постоянно демонстрирующих новейшие товары фирмы.
По большей части реклама Европейских и Японских автомобилей. Бюджеты на
производство обычного фильма, в сравнении с бюджетами на производство таких
рекламных роликов, выглядели карликовыми. Под этими экранами двигались люди, с
такими же бэйджами, каким Рауш открыл дверь. Владельцы бэйджей как правило
носили их на шее, на тканых лентах разных оттенков. Некоторые бэйджи были
окаймлены повторяющимися изображениями логотипов различных торговых марок и
проектов. Над всем этим витал аромат исключительно хорошего кофе.
Милгрим послушно смотрел на большой красный плюс на стене, за рамкой
безопасности, пока автоматическая камера лениво ползала за маленьким квадратным
окном, как в хорошо технически оснащенном вольере для рептилий. Очень скоро ему
выдали его большую квадратную фотографию, весьма низкого разрешения, на
отвратительном зеленовато-желтом шнуре, без каких-либо значков торговых марок. Он
подумал, как всегда, что эта штука при случае может представлять собой хорошо
видимую мишень. Надел ее на себя и произнес — Кофе.
— Нет, — ответил Рауш, — они ждут.
Но Милгрим был уже на полпути источнику божественного аромата, машине капучино, установленной в лобби.
— Пикколо пожалуйста, — сказал Милгрим светловолосой бариста, чья прическа была
лишь чуть пышнее, чем у Рауша.
— Он ждет, — сказал Рауш, из-за спины Милгрима, сделав особенный упор на слове
«ждет».
— Он ждет что я буду в состоянии говорить, — ответил Милгрим, наблюдая за тем, как
девушка профессионально сварила кофе. Она взбила молоко и влила его в виде
сердечка на день святого Валентина в ожидающую белую чашку кофе. — Спасибо, сказал Милгрим.
В лифте, пока они ехали до четвертого этажа Рауш тихо дымился от злости, в то время
как Милгрим был полностью поглощен тем, чтобы удержать в равновесии чашку кофе
на блюдце.
Двери разъехались в стороны, явив Памелу Мэйнуоринг. Милгрим подумал что
выглядит она как персонаж особо изощренного порно с зрелыми дамами в главных
ролях, прическа ее была великолепно взбитой.
— С возвращением, — сказала она, совершенно игнорируя Рауша. — Как там Южная
Каролина поживает?
— Отлично, — ответил Милгрим, он держал красную картонную тубу в правой руке, а
чашку с кофе в левой. Осторожно приподняв руку с тубой, он сказал — Мы нашли это.
— Замечательно, — сказала она, — Входите.
Милгрим последовал за ней в вытянутую комнату с длинным столом посередине.
Бигенд сидел за дальним концом стола, спиной к окну. Вид у него был такой, как будь-
то он увидел что-то нежелательное на экране компьютера. Затем Милгрим обратил
внимание на костюм Бигенда, который был странного электрически кобальтового
голубого оттенка.
— Вы не возражаете? — Памела взяла красную картонную тубу и передала ее девушке, из команды дизайнеров одежды Бигенда. Девушка эта была француженкой и нравилась
Милгриму больше всех, во всей команде. Сегодня она была в клетчатой юбке и
кашемировом свитере. — А фотографии?
— Фотографии в моей сумке, — сказал Милгрим.
Пока его сумку поднимали на стол и открывали, автоматические шторы бесшумно
закрыли окно за спиной Бигенда. Накладные светильники включились и осветили стол, на котором уже были аккуратно развернуты листы миллиметровки с контурами,
обведенными Милгримом. Он помнил что камера лежала в сумке поверх одежды, и
теперь ее передавали из рук в руки вдоль стола.
— Ваше лекарство, — сказала Памела, передавая ему свежую бумажно-пузырьковую
упаковку.
— Не сейчас, — произнес Бигенд, — Садитесь.
Милгрим занял кресло справа от Памелы. Это были исключительно удобные рабочие
кресла, Швейцарские или Итальянские, и Милгриму пришлось сдержать себя от того, чтобы не начать из любопытства нажимать ручки и рычажки, торчащие из под спинки.
— Крой такой же как на образцах НАТО для Бундесвера, — сказал кто-то, — Штанины
в точности пятьсот первые.
— Только не бокс, — взяла слово девушка в юбке и кашемире. Насколько успел понять
Милгрим, бокс на паре джинсов — это все, что выше штанин. — Две мини-складки
отсутствуют, подъем ниже.
— Фотографии, — произнес Бигенд из своего кресла. Плазменный экран в верхней
части окна, лицом к которому сидел Бигенд сообщил о своем существовании в этой
