Operator - ЛАНДЫШИ — 47
Обзор книги Operator - ЛАНДЫШИ — 47
Виталий Амутных
ЛАНДЫШИ — '47
Была у Наташи четырехконфорочная газовая плита. Большая. Белая.
Три конфорки что надо горели — будто синие георгины, а вот четвертая
барахлила, видать, отверстия в крышечке, через которые газ проходить
должен, забились. Она, когда зажжешь, тоже на цветок георгины походила,
только ощипанный с одной стороны. Спереди плиту украшали пять краников
— четыре черных, один красный. Черные за поступление газа к конфоркам
отвечали, красный — огонь регулировал самой ценной часть плиты —
духовки. Ах, замечательная была эта духовка! Все соседи тоже имели
газовые плиты. И баба Женя, и Анфиса Васильевна, но в их духовых шкафах
все, что ни поставь, либо подгорит, либо не пропечется. Потому, хоть и
недолюбливали соседки обладательницу завидной вещи за гордость, однако,
по самым важным случаям (именины, поминки) обращались к Наташе с
просьбой позволить испечь что-нибудь эдакое в ее, Наташиной, духовке. А
сама хозяйка какие пироги пекла! Правда, случалось это больно нечасто: для
кого? Но уж коли бралась Наташа за дело... Скажем, рыбный. Тут, конечно,
важно прежде всего, чтобы тесто удалось. Ну, это как Бог даст - не всегда
рассчитать можно. Так вот, сперва слой теста (на весь противень), потом
слой риса приваренного, лука слой, колечками нарезанного, специй, понятно,
побольше (рыба их любит), а уж тогда и саму рыбу. Опять слой лука, риса,
сверху тесто яйцом смазать — можно лечь отправлять. Ясно — пирог
особенный удается, когда рыба хороша. Пусть не калуга, не кижуч, но хоть
сазан или, допустим, щука. И еще одну хитрость знала Наташа: как
вытащишь пирог из огня, надо его водой обрызгать, в чистые полотенца
запеленать, и пусть хоть часок так постоит. Тогда он мягким, добрый будет.
Был у Наташи вазон с бегонией ундатус. На цветочной выставке
приобрела. Вообще много у нее разных цветов было: и калачики, и выскочки,
и «девичья краса», и другие, но больше всех бегонию она любила, что в
самом нарядном горшочке росла. Не то, чтобы любила, но цветок этот на
Наташу особенное впечатление производил. Она даже побаивалась его
малость: могучий такой, листья огромные, пестрые, все рыжеватыми
волосками покрыты, точно щеки у мужика. Черешки мясистые, сочные —
просто ноги. Бегония эта, особенно вечером, больше на животное какое
походила, чем на растение. За землей для своего чуда Наташа специально в
лес ездила. Дерна в горшок добавила, песка (как подсказали), холила, лелеяла. Но однажды бегония заболела сильно и совсем уж собралась
погибать, да Наташа ее отстояла, марганцовкой поливала, от прямого солнца
прикрыла... Тут и книжки помогли, и советы. Теперь вон какая вымахала,
надо бы в больший вазон пересадить.
Был у Наташи небольшой патефон в чемоданчике, трофейный, и много
(тридцать или даже больше) пластинок. Патефон был старый, пластинки
старые, так что, когда она музыку заводила, иголка скрипела, пластинки
стонали, но мелодия через этот шум безобразный все равно прорывалась, и
не так уж сложно было понять, что играет. Да Наташа все пластинки свои
наизусть знала. Ей главное, чтобы машинка только напомнила, что за песня,
а дальше она сама споет. Это ей нравилось. Для примера вон та, с синим
кружочком. На кружочке написано 'ЭЛЬ МАРЬЯЧИ». Только еще первые
звуки родятся, а Наташа уже подпевает:
— Ля - ляляля-ля - ляля...
Она бы и со словами могла, но эта песня на чужом смешном языке.
Проще, разумеется, когда на родном.
Не хочу я быть трещоткой и пугливой, как коза,
Просто я твоей красотке выцарапаю глаза!...
Еще была у Наташи маленькая надежда. И хоть никто ее воочию не
видел — от участливого любопытства Наташа учтивостью заслонялась — все
о том догадывались. А надежда пряталась в малюсенькой зеленой коробочке,
коробочка та лежала в блестящем круглом кошельке, кошелек — в
деревянной шкатулке, на которой целовались два влюбленных бисерных
оленя, шкатулку же Наташа хранила под стопкой пахнущих чабрецом
простыней и пододеяльников в правом углу на верхней полке платяного
шкафа.
Однажды сидела Наташа, как всегда, одна в своей комнатенке с
выцветшим накатом (рыбки, водоросли, ракушки) , сидела за столом с
кружевной самодельной скатеркой и пасьянс раскладывала, который сама
придумала. За окном с калачиками, «девичьей красой», выскочками и
бегонией ундатус вечер кислую мину скорчил. Там все синее да лиловое. То
ли деревья синие, а небо лиловое, то ли наоборот. На столе перед Наташей
желтая свечка горит — пощелкивает (нет, электричество в ее доме исправно
было, но при свечке-то совсем другие мысли и все такое), кофе недопитый в
золоченой бабкиной чашке, булочка надкушенная и карты, карты... Короли
так смешно брови насупили, дамы губки бантиком сделали, а залеты — те и
есть валеты — с дурацкими улыбочками кокетничают, точно девки. Скачут
пики да крести, что твои галки, только все больше червей становится, уж по
всему столу разбежались. Тут как щелкнет дверной замок! Щелкнул-то он,
наверное, просто щелкнул, но Наташе показалось — ка-ак щелкнет! И стоит
на пороге он. Тогда вот Наташа и покрылась вся ландышами...
То есть натурально — повырастали на ней ландыши, как на поляне
какой или клумбе: прямо из тела вышли. Из пальцев, из плеч, из прочих
частей, сквозь одежду проклюнулись. Один — так со лба свесился, смотреть
мешает, застит долгожданного. Наташа от суженого глаз не отведет, ничего,
что с ней происходит, не замечает. А тот рот раскрыл, глазами хлопает, точно
филин, не поймет, что за диво перед ним дивное. Спрашивает:
— Ты что?
Наташа отвечает:
— Я — ничего.
Бросились они друг другу в объятия. Стали обниматься-целоваться.
Наташа плакать вздумала, да он ей запретил. Она его кофе напоить хотела, а
он ее раздевать стал. И как оставалась Наташа совсем нагая, увидела, что по
ее телу ландыши растут. Испугалась, смутилась:
— Что это?
А он:
— Какая, — говорит, — разница? Ты у меня и так была самая что ни на
есть раскрасавица, а теперь как богиня стала.
Зажили они вместе. Зажили счастливо. Соседки, завистницы
злоязычные, и раньше Наташу любовью своей не жаловали, потому все одна
да одна, редко с кем словом обмолвится, «здрасьте» и «до свиданья»; но
терпели: баба одинокая — значит тоже, как и они, несчастная. А теперь...
когда мужика днем с фонарем не отыщешь, тихая-тихая, а какого жеребца
заманула. Про ландыши не знали они еще ничего.
Поначалу Наташа и выходить-то боялась: что за вид такой у нее!
Только уговоры мужнины подействовали. Плюнула на все, под руку со своим
мужиком, как ни в чем не бывало, из дома вышла. Соседи чуть с лавочки не
попадали. Смотрят: совсем Наташка с ума съехала — разрядилась, как б...
позорная — вся в цветках каких-то. А через неделю прибежал среди ночи к
Анфисе Васильевне дед Матюха, весь потный от потрясения, красный.
Шепчет быстро-быстро, а сам трясется, как отбойный молоток:
— Натаха мыться собралась, я за ней подсмотреть решил. Скинула она
с себя все, а цветочки-то, как были, так на ней и остались!
К утру уж все о том толковали. Тут-то соседушки и задумались.
Много времени не прошло, является муж домой сам на себя не похож.
Ужинать сел. Борщ ест — не ест, время тянет. Потом и говорит:
— Вызывали меня куда следует. «Что же, — говорят, — жена твоя себе
позволяет?!» «А что позволяет?» — спрашиваю. Загудели: «Ты нам дурака
здесь не валяй! Пишут люди: оскорбляет она их недостойным своим
извращением. Ты давай-ка сам разберись побыстрее, чтобы нам за это дело
взяться не пришлось».
Заплакала Наташа тихонько. Муж сидит перед тарелкой с остывшим
борщом, голову повесил. Делать нечего, надо какой-то выход искать. Стали
они вместе те цветы-ландыши злосчастные обрывать. Только оборвут, трех
минут не пройдет — все они на месте, будто и не трогали их. Уж вся
квартира в цветах: на стопе цветы, на полу цветы, в шкаф складывали — и
там больше места нет. Просидели они в горькой кручине всю ночь, глаз не
сомкнули, а поутру решили в больницу пойти. Дверь открыли, соседки так по
своим норам и прыснули.
Очередь к доктору большая была, а как в кабинет вошли, очень всех
удивили.
— Не знает советская медицина такого случая. Вот если эти таблетки
не помогут — тогда не знаю. Обращайтесь в сельскохозяйственную
академию.
Таблетки не помогли. На работе мужу второй раз на вид поставили.
Отправились в сельскохозяйственную академию.
