Пенни Рейд - Исповедь (короткий рассказ)
Обзор книги Пенни Рейд - Исповедь (короткий рассказ)
Автор: Пенни Рейд
Рейтинг: 18+
Серия: Вне серий
Главы: Короткий рассказ
Переводчик: Eli Black
Редактор: Натали Иванцова
Вычитка и оформление: Таня Панайоти
Обложка: Eli Black
Специально для группы: K.N
(https://vk.com/kn_books)
ВНИМАНИЕ!
Копирование без разрешения переводчиков запрещено!
От создателя серии «Knitting in the City», Пенни Рейд. Пожалуйста, насладитесь этим эксклюзивным отрывком под названием «Исповедь».
«Я всегда писала короткие рассказы. У меня сотни идей, которые пульсируют в мозгу и не дают уснуть. Этот короткий рассказ был написан более десяти лет назад, а идея пришла мне, когда я была (та-да-да-ДАААМ!!!) на исповеди.
Я редко пишу серьезные вещи без смешных моментов. Надеюсь, вам понравится».
— Благословите меня, Отец, ибо я согрешила... — и грешила, и грешила... и грешила, — …прошло шесть месяцев с тех пор, когда я последний раз была на исповеди.
Мэри взглянула на сапфировые четки, которые держала трясущимися пальцами; в тусклом свете исповедальни они казались почти черными. Она поджала губы, сглотнула и, желая скрыть себя, опустила голову, позволяя густым темным волосам упасть занавесом перед лицом. Ширма между ней и священником не давала достаточного укрытия.
Она услышала, как человек за ширмой прочистил горло, и ждала поощрения, чтобы продолжить, не потому, что оно было необходимо, а скорее потому, что Мэри не была уверена, что без этого сможет приступить к исповеди. Закрыла дымчато-голубые глаза, и постаралась вспомнить каждый незначительный проступок, который совершила за последние несколько недель, пытаясь отложить истинную причину своего визита.
Молчание затянулось, становясь осязаемым, значительным, тяжелым. Где-то в церкви скрипнула скамья под весом прихожанина, также Мэри расслышала практически бесшумный скрип церковной двери, когда та открылась и закрылась. Мэри заправила волосы за ухо рукой, обтянутой в черную перчатку, и подняла лицо к ширме. Она услышала тихие шаги своего телохранителя в итальянских кожаных ботинках, надежного, но ненавязчивого. Он соблюдал дистанцию от места, где она должна была признаться в своих грехах.
У нее было чувство, будто она тонет в тишине, словно в бассейне с чем-то вязким, заполняющим ее легкие. Нарушить молчание было и пугающе и необходимо одновременно.
— Я солгала своей семье о том, куда пойду сегодня, — поспешно выпалила Мэри, глотая слова. Это была первая мысль, пришедшая ей в голову, которую можно считать грехом. Она, двадцатишестилетняя женщина, лжет своей семье, что идет на исповедь. Ее длинные густые ресницы затрепетали, а скромное черное шерстяное платье вдруг стало узким и вызывало зуд. Вдобавок к своему смущению она покраснела, румянец залил ее шею и щеки, и она снова склонила голову.
— И я… э... — Мэри остановилась, ее голос звучал неуверенно, когда она пыталась вспомнить все обиды, которые нанесла сестре, — я солгала своей сестре и отцу... об этом.
Глаза начало жечь от слез, и она прикусила губу, стараясь, чтобы подбородок не дрожал. Она понимала, что это было нелепо, и откладывать дальше было уже некуда. Она знала, почему оказалась тут — ей нужно высказаться, и ни ее семья, ни друзья не были хорошим вариантом.
— Дело в том... — вздохнула она. — Дело в том, Отец, что я совершила нечто, чего не должна была, и я… — в груди образовалась невероятная тяжесть, — …я не знаю, что теперь делать.
Четки принадлежали ее бабушке. Мэри вспомнила тот день, когда ее бабушка умерла, и отец отдал их ей. Это традиция, сказал ей отец. Четки передаются по женской линии, как чертов терновый венец.
— Считаю необходимым начать эту исповедь, сказав, что я не раскаиваюсь в том, что сделала... — из-за всплеска воспоминаний ее лицо стало гореть еще сильнее. С трудом она оттолкнула обжигающие воспоминания в тайник своего сознания, запирая на замок. Но как бы она ни хотела похоронить их там, она также хотела когда-нибудь иметь возможность пережить их снова... и снова.
Но это невозможно, уже нет.
— Хотя я и не жалею об этом, но понимаю, что поступила неправильно. Я знаю, я была неправа, — Мэри положила локоть на выступ чуть ниже ширмы, придерживая голову одной рукой и сжимая четки другой, — я не хочу, чтобы кто-то пострадал из-за меня, и боюсь, что… независимо от того, что сделаю… не смогу это предотвратить.
Черное кружево, покрывающее голову и символизирующее скромность, соскользнуло, когда она пробежалась пальцами в перчатках по своим мягким волосам. Вуаль упала к ее ногам и Мэри не стала ее поднимать. Мысль о скромности сейчас была абсурдна.
— Я замужем, — ее голос был ровным, как и ее брак. — Я не люблю своего мужа, но не думаю, что это сейчас имеет значение.
Краем уха она услышала, как священник передвинулся с другой стороны ширмы, но так как она в основном разговаривает сама с собой, то не обратила на это внимания.
— Мой муж выбрал не меня, а мою семью. Я была шестнадцатилетним ребенком, а он… уже не был ребенком, — она с трудом сглотнула, пытаясь не дать горечи отразиться в своем голосе.
— Но… но у меня были чувства к нему. Я чувствовала… я была... — прищурив глаза, она как будто пыталась подобрать нужное слово среди резных деревянных рам ширмы. — Я была увлечена им... — она кивнула, соглашаясь со своим выбором слов, — …и я была верна ему десять лет. Я была верна. Я хранила его секреты, я сделала его бизнес своим, его приоритеты своими. Видите ли, наш брак был... между семьями. Это был скорее брак двух семей, нежели брак двух людей, — она поджала губы, и уголки ее рта опустились. — Но он не был верен.
Мэри покачала головой, чувствуя себя усталой и истощенной. Горечь сменилась разочарованием.
— Он говорит, что любит меня. Он говорит, что те женщины ничего не значат, — она сжала челюсти, в голубых глазах сверкали молнии, пока она смотрела перед собой, не видя ничего в непрозрачном коричневом ящике. — Мне наплевать на женщин, потому что я не забочусь о нем. Он думает, что я злюсь, и он прав, но это не из-за него, не из-за женщин, не из-за лжи, это… это из-за того, что я потеряла.
Стук сердца начал отдаваться в ушах, а в горле застрял ком. Она безуспешно пыталась проглотить его, и ее голос стал хриплым и напряженным.
— Я злюсь из-за того, что они отбирают у меня. Я злюсь из-за того, что не могу иметь.
Мэри позволила сапфировым четкам выпасть из рук на деревянный выступ перед ней, проигнорировав звук, с которым столетняя реликвия соприкоснулась с твердой поверхностью, и начала снимать перчатку с левой руки. Как только ей это удалось, она помедлила и пристально посмотрела на неприлично большой старинный бриллиант, украшающий ее безымянный палец. Золотое кольцо, казалось, высосало все тепло из воздуха, и Мэри задрожала.
— Я влюбилась в человека, который является врагом моей семьи. Они не знают, не должны знать. Я пряталась, обманывая месяцами, — ее голос звучал как будто издалека, словно она слушает кого-то другого или свое эхо. — Я влюблена в него, но он не знает кто я, потому что я врала и ему тоже.
Медленно, осторожно, Мэри разгладила черную перчатку, растирая кожу большим и указательным пальцем. Она закрыла глаза, и небольшая слеза скатилась вниз по ее щеке, оставляя мокрую полосу от уголка глаза до подбородка. Она не стала вытирать.
Не открывая глаз, Мэри вздохнула, позволяя словам нахлынуть, чтобы сказать их вслух в первый раз.
— Я беременна... и отец ребенка — не мой муж.
Впервые, с тех пор как вошла в исповедальню, она услышала, как священник издал какой-то звук, но не могла разобрать ни слова. Затем она услышала этот звук повторно; одно и то же слово с каждым разом звучало громче, злее, угрюмее, и она почувствовала что-то, узнала, и страх поселился в ее груди.
— Проклятье!
Глаза Мэри распахнулись, рот раскрылся от удивления, а внутренний голос посылал тревожные сигналы в каждую клеточку ее тела. Вдруг, прежде чем она смогла полностью понять, что происходит, ширма, отделявшая ее от, как ей казалось, священника, сдвинулась в сторону, открывая последнего человека, которого она ожидала увидеть.
Длинный черный кашемировый плащ, на котором искрились и переливались капли воды, покрывал его внушительное тело. Его светлые волосы были все еще влажными от раннего осеннего дождя, которого Мэри удалось избежать, воспользовавшись зонтом. Его зеленые глаза, обычно рассудительные и доверчивые, сейчас свирепо прожигали, выбивая весь воздух из легких и заставляя ее сердце остановиться. Выражение его лица соответствовало его пламенному взгляду — твердое, жесткое, непримиримое.
