Юрий Агеев - Монолог современника
Обзор книги Юрий Агеев - Монолог современника
Юрий АГЕЕВ
МОНОЛОГ СОВРЕМЕННИКА
Стихотворения
Баллады
Поэмы
Переводы
2016
1976 — 1979 гг
У МОЛА
Сегодня, завтра, каждый день
гудят шторма у мола,
а где-то волнам биться лень, —
штиль, тишь и море голо.
Я ухожу туда — на край,
на грань земли и моря,
чтобы вдохнуть солёный рай,
крик чаек, шум прибоя.
Пожалуй, только здесь мне жизнь,
приют от неурядиц, —
здесь только я и моря синь,
и мол — угрюмый старец.
И здесь я верю: хватит сил
очистится от фальши
навек, иначе б я не жил
сегодня, завтра, дальше.
1982
СНОВА КНИГИ, СНОВА БРИГАНТИНЫ...
Снова книги, снова бригантины,
шорох слов сквозь шорохи страниц,
заросли томов и паутины
мыслей, откровений - редких птиц.
Снова книги - яблоки Ньютона,
страны, где ты гость и только гость,
хижины, в которых ты как дома,
и друзей проверенная горсть.
Ухожу в страницы, в строчки, в будни
вымыслов и фактов, в глубину
лет, веков далёких, близких, трудных,
чтобы в них найти свою страну.
1982
РУССКАЯ ГОРЯНКА
У родника, нагнувшись над водою,
ловя струю в серебряный кувшин,
стояла дева, строгой красотою
Пленяя взгляды старцев и мужчин.
Белее всех снегов с вершин Кавказа,
зарёю алой тронутое чуть,
лицо её, чуть скрытое от глаза
Платком, светилось, обнажая суть.
Из-под ресниц, синей аквамарина,
пылал огонь, в груди стесняя вдох.
горянку на Руси назвали Ниной, —
там, где Всевышний не Аллах, а Бог.
1976
КАВКАЗ
Собрание скал, где паденье лавины — как выстрел,
а горные кручи, увы, не добры и не злы.
Кавказ, где за каждой вершиною по альпинисту
и, видимо, в Красную Книгу давно улетели орлы.
Но всё ещё горы стоят и вдыхают туманы,
и воздух морозен, и так же прозрачен и свеж,
и люди скупы на слова, но в делах постоянны,
и к Богу поближе, а, значит, есть шанс для надежд.
1977
ТРОПЫ
Случается в жизни решиться на шаг,
отбросив, как хлам, что придумали люди.
Пусть глянец на всём, чую: что-то не так,
и лишь самому докопаться до сути.
А мне говорят: «Светел мир и велик,
где правят расчёты и точные числа.
Живи, как другие, не лезь напрямик.
Что толку в метаньях и поисках смысла?
Хлебнув передряг, ты вернулся назад,
а было б спокойней остаться у дома.
К чему рисковать и блуждать наугад,
и так ли уж плохи одни аксиомы?»
Но всем вопреки путь я выбрал иной,
минуя дороги, прямые, как стропы.
С тех пор простираются передо мной
глухие, кривые, окольные тропы...
1977
НАД ГОРАМИ
Я видел горы свысока,
идя путём вершин.
Мне в мозг впечаталась строка:
«Прекрасен сход лавин...».
Окликни тишь, что спит века,
и всё сойдет с основ...
Но стыли синие снега
на спинах ледников.
Казались пропасти игрой
горячечной мечты,
смыкались там гора с горой
в бескрайние хребты.
Лепились сёла, точно мох,
убоги и тесны,
и реки брали мир врасплох,
срываясь с крутизны.
Наш самолёт бросало в дрожь
над безднами лететь.
И я подумал: вот где ложь
не сможет уцелеть!
1977
КЛЮЧ
В расселине, искромсанной ветрами,
где только мох, а дальше - пики круч,
как раной, укрываемой горами,
вне времени струится чистый ключ.
Он недоступен людям и не тронут
ничьим дыханьем. Свят и одинок.
Лишь камни иногда обвалом стонут,
храня от нас неведомый исток.
1977
ЭДЕЛЬВЕЙС
Где туманы дремлют и поныне,
порожденьем недоступных мест
рос цветок прекрасный на вершине,
нежно называясь: эдельвейс.
С высотой небес устав бороться,
пролетал орёл к исходу дня
там, где эдельвейс тянулся к солнцу,
головы бесстрашно не клоня.
Так и жил бы он, ничьей рукою
не встревожен, так же свеж и чист,
но однажды в этот край покоя
вторгся, страх презревший, альпинист.
Лез по скалам он, как по ступеням,
и вершин без счёта покорил,
чужд был сожаленьям и сомненьям,
и цветистых слов не говорил.
Тот, кому победы мало значат,
сделал на вершину первый шаг
и сорвал цветок, как приз удачи,
а потом впихнул его в рюкзак.
И — назад, свою развеяв скуку,
покоряя дальше белый свет.
но тому, кто поднимает руку
на красу Земли, спасенья нет.
Зашатался камень под рукою,
задрожал и канул свод небес.
Покоритель спит в краю покоя,
рядом с ним увядший эдельвейс.
Что ж, на свете всякое бывает, —
погибают люди там и тут...
Горы боль свою не забывают,
эдельвейсы снова прорастут.
1977
ПРИВАЛ У ВЕРШИНЫ
Наша палатка — спрятаться где бы! —
снежного склона синий цветок.
Вниз — редколесье, вверх — только небо,
запад в закате, в тучах восток.
Ночь на пороге. Греем консервы.
Булькает чайник талой воды.
Что-то такое трогает нервы, —
то-ли надежды, то-ли беды.
Чахлый костёрик — наше богатство.
В рации трески и болтовня.
Так посвящают в горное братство,
волю и веру только ценя.
Утром проснёмся: в инее белом
наша палатка — синий лоскут.
Выйти к вершине — это полдела,
надо вернуться к тем, кто нас ждут.
1978
УРАНОВЫЕ ЛЮДИ
Кому-то выпало — к стене,
кому — сидеть без срока,
и сходят тени в мир теней
без стона и упрёка.
Пусть говорят: "Дорогу в ад
придумали не судьи!",
но где-то в недрах путь торят
урановые люди.
Белеет кровь их день за днём,
а на леченье — вето,
зато спокойно мы уснём,
храня уран в ракетах.
Им жить — пять лет без дураков,
да и пяти не будет,
но тянут срок, как пять веков,
урановые люди.
За круглым карточным столом
сидят злодеи мира, —
им войны стали ремеслом,
а кровь — вином для пира.
Неведомы им страх и стыд,
раскаянье не будит,
когда вгрызаются в гранит
урановые люди.
Но не дай, Бог, задеть рукой
опасной красной кнопки!
Тогда не станет никакой
надежды у потомков.
И ангелами на часах,
где негодяев судят,
их встретят строго в небесах
урановые люди.
1977
ЗА ЧТО ГЕРАСИМ УТОПИЛ МУМУ
Герасим не мыслил себя без Муму,
он мог за неё хоть в партком, хоть в тюрьму,
но злая хозяйка сказала ему,
что эта собачка мешает в дому.
От горя Герасим тут сразу запил,
японский ошейник собачке купил,
купил ей колбаски, сметаны налил.
Вдруг — хвать за кувалду! И тут же убил.
Тут бедный писатель слезу уронил:
невинную душу, шутя, загубил!
Нет, видно Герасим Муму не ценил, —
он подло её, как собаку, убил!
Берётся Тургенев за новый сюжет,
в котором таких происшествиев нет.
Вот снова Герасим плетется в буфет,
Мумуню продав за пятнадцать монет.
И злой живодёр не зарезал Муму, —
такая собака нужна самому.
Тоскует Герасим, обидно ему,
что тихое счастье досталось — кому!
Гуляет Герасим в тоске, одинок,
Мумуню зовет на собачий свисток.
Из трудного детства тебя, мол, щенок,
поднял, вывел в люди и сильно помог.
И грустно Муму в темноте, взаперти,
собачее сердце забилось в груди,
Ей что-то сказало: мол,стоит идти,
что лучшее ждёт нас всегда впереди.
Побег удалсЯ! Из оков во всю прыть
примчалась собачка к Герасиму жить.
Тут снова хозяйка пустилась дурить:
«А где наша жучка? Хочу утопить!»
Герасим с трудом поборол в себе стон,
Муму снял на видеомагнитофон,
надел ей кирпич, как большой медальон,
и ночью закинул в совхозный затон.
С тех пор не слыхали родные края
