Стивен Кинг - Дом зверя
Обзор книги Стивен Кинг - Дом зверя
Стивен Кинг
Дом Зверя
Mid-Life Confidential by Stephen King, 1994
Летом 1971 года, когда мне было двадцать три, и я был женат меньше года, неприятная история приключилась со мной на озере Себек. Не скажу, что я почти утонул, потому что этого я не знаю (и не уверен, что хочу знать). Мне известно лишь одно: я чертовски испугался, и этот страх я помню и сейчас, половину жизни спустя.
Чудесным жарким днём в конце июня мы с женой были в Национальном Парке Пикс-Кенни, и пока она укладывала в машину одеяла и принадлежности для пикника, я решил напоследок ещё раз искупаться. Вода была замечательная. Я погрузился в свои мысли, и совсем забыл, куда я плыву и как далеко я заплыл. Когда я развернулся, чтобы плыть обратно, я был поражён и слегка напуган тем, каким далёким казался берег — никогда ещё за всю мою недолгую карьеру пловца я не забирался так далеко. Больше всего меня напугало (и сильнее всего врезалось в память) то, какими крошечными выглядели люди на пляже, и каким крошечным я, должно быть, казался им, если они вообще меня видели. Моя голова была всего лишь чёрной точкой в сиянии солнца на воде.
Я поплыл обратно, но, не одолев и пятидесяти ярдов, понял, что порядком устал. Мне было слегка за двадцать, но я уже несколько лет выкуривал по две пачки «Пэлл-Мэлл» в день, а это вредно для дыхания в любом возрасте. А до пляжа было всё так же далеко. Поначалу я плыл сажёнками, но теперь сменил стиль на более медленный, но позволяющий беречь силы (по крайней мере, в моём случае), и поплыл по-собачьи. Я решил несколько минут не смотреть на берег, чтобы не поддаться панике.
Какое-то время я, пыхтя, грёб вперёд — трудно сказать, какое именно, потому что в подобных ситуациях время теряет значение, — и, наконец, решил, что крики детей, доносившиеся с мелководья, огороженного верёвкой, стали ближе, и осмелился взглянуть в сторону пляжа. Но они казались почти такими же далёкими и размером не больше кукол.
Меня охватила паника — я отчётливо помню это ощущение, словно рука сжала мою голову. В моих мыслях вдруг возникла картина: я пытаюсь позвать на помощь, но мой рот заливает холодная вода озера Себек… и наконец, я медленно погружаюсь под воду, а люди на пляже, как ни в чём не бывало, продолжают заниматься своими делами: стряхивать песок с одеял, попивать пиво и газировку из банок, играть в волейбол, обжиматься и плавать на надувных матрасах или автомобильных камерах в стильных солнцезащитных очках.
Я остановился, и, перебирая ногами в воде в двухстах ярдах от берега, вдруг ясно понял, что могу утонуть прямо здесь и сейчас, пока люди на берегу будут наносить крем для загара на свои руки и ноги. Мысль о смерти на глазах у людей слишком занятых своей загорелой кожей, чтобы заметить меня, показалась настолько реальной, что я собрал в кулак всю свою волю и поплыл к берегу, вместо того, чтобы звать на помощь. Теперь, по прошествии стольких лет, одно воспоминание о том дне остаётся ясным и убедительным: если бы я начал звать на помощь, я бы запаниковал, а если бы я запаниковал, я бы, скорее всего, утонул.
Это воспоминание вернулось ко мне около восьми часов вечера двадцать восьмого мая 1993 года, когда я сидел, забившись в один из двух на редкость загаженных сортиров, в баре под названием «Концертный Зал 328» в Нэшвилле. Впрочем, внутреннее убранство туалета, по стилю подходящее под определение Раннее Американское Граффити, не оскорбляло мой вкус, потому что нищие не выбирают. У меня был жестокий приступ дизентерии (то, что моя мама, у которой находилось цветистое определение для всех мелких жизненных неприятностей, называла «Жидкий Шоколад»), и в тот момент даже безобразный сортир казался мне Дворцом Дожей. Моё недомогание, вероятно, было вызвано убойной дозой антибиотиков, которые я принимал, чтобы побороть инфекцию в горле, но тогда причина не казалась мне столь уж важной: проблема поглотила всё.
Мой кишечник очищался последние двенадцать часов, или около того, а к восьми вечера, когда до концерта оставался час, совсем разошёлся. И вот я сидел с брюками, спущенными до колен, ощущая свои внутренности где-то в районе адамова яблока, и слушал грохот разогревающей группы, доносившийся до меня сквозь тонкие фанерные стены (розовые как «Пепто-Бисмол» — этот оттенок я уже не мог спутать ни с каким другим), размышляя о том, что примерно через пятьдесят минут я, возможно, стану первым в истории популярным писателем, с которым приключилась медвежья болезнь на сцене в Нэшвилле. Эта мысль была забавной, но не более того; подобная ситуация могла показаться смешной лишь по прошествии нескольких месяцев или лет (каковой я и пытаюсь её изобразить сейчас). Но в тот момент она казалась неловкой, пугающей и попросту мрачной. Она вызывала чувство, схожее с чувствами человека, осознавшего, что заплыл слишком далеко, так что не было ничего удивительного в том, что именно тогда мне в голову пришло воспоминание о том случае в Пикс-Кенни. Я боялся смерти в июне 1971, и я боялся смерти тем вечером в Нэшвилле в конце мая 1993… хотя эта смерть не была окончательной.
Концертный Зал вмещал 1200 человек, и нам сказали, что большинство мест будет заполнено к началу концерта. Судя по звуку, большинство мест было заполнено к восьми часам, причём не похоже было, что зрители действительно сидят, если вы понимаете, о чём я. C моего места в маленькой розовой комнатке казалось, что все они вскочили на ноги и отрываются за всю рабочую неделю, громко крича. Двери «Зала» открылись в семь пятнадцать, и мы слышали, что за это время градус толпы прошёл отметки «веселье», «лёгкое опьянение», «сильное опьянение», «в хлам». Большая их часть пребывала в полной эйфории, и необязательно было видеть их, чтоб утверждать это. Они были похожи не на людей, пришедших посмотреть, как кучка писателей будет притворяться музыкантами, а на людей, ожидающих увидеть настоящих музыкантов, играющих настоящий джем; и внезапно я перепугался до смерти… но не того, что могу слегка осрамиться на сцене. Я боялся того, что осрамлюсь по крупному и не смогу потом списать всё на передозировку амоксициллина.
Нэшвилл — это прежде всего город музыки кантри, и на разогреве у нас играла кантри-группа. Я забыл название, да и не думаю, что это имеет значение — какой-то дуэт с парой аккомпанирующих музыкантов. Им было далеко до Флэтта и Скрагза {дуэт Лестер Флэтт/Эрл Скрагз — основатели группы Foggy Mountain Boys — одни из самых известных музыкантов жанра блюграсс}, и мы были этому только рады. Незадолго до того, как я удалился в маленькую розовую комнату, ко мне подошёл Дэйв Барри и с оптимистичной улыбкой (она никогда не покидает его лица) сказал:
— Послушай, Большой Стив, эти парни нас не съедят, точно тебе говорю.
Он был прав, но я не льстил себя надеждой, что это поможет нам. Скорее наоборот, добавит напряжения. Несмотря на свою репутацию столицы кантри, в Нэшвилле частенько играли рок-н-ролл (а то рокабилли, что исполняли «Рок Боттом Римейндерс», имело много общего с городской кантри), и, клянусь Богом, парни, что собрались в зале, знали, что хотят услышать. Они жаждали музыки, больше чем вся публика, перед которой мы выступали до того. Я вспоминаю, как подумал: «Да, они жаждут, это точно, и если мы не утолим их жажду, они покажут нам ту сторону рок-н-ролла, на которую мы не подписывались»
Эта мысль перенесла меня на озеро Себек — в миг, когда я взглянул на берег после того, как какое-то время изо всех сил грёб по-собачьи, и увидел, что люди на пляже по-прежнему далеко. Лучше всего я помню, как барахтался в воде, и думал о том, доплыву ли я до берега. Помочь мне было некому. А потом мне пришло в голову, что на сей раз, дела мои не так плохи, потому что теперь я не один; со мной была почти дюжина друзей, как и я, плывущих по-собачьи далеко от берега.
Чтобы отвлечься от воспоминаний о своём заплыве по озеру Себек — об этом мне меньше всего мне хотелось думать сейчас, за сорок пять минут до выхода на сцену, где мне предстоит делать то, к чему Господь меня не готовил — я принялся разглядывать розовые стены скромной маленькой сральни, где я в настоящий момент восседал на троне. «Концертный Зал» — одно из тех мест, где нэшвилльские любители джаза могут гарантированно получить дозу рок-н-ролла, когда Алан Джексон и «Капризный» Рикки Скэггз уже не лезут в горло, и было похоже, что каждая группа, побывавшая здесь, оставила несколько слов мудрости на стенах этой комнатки.
Ни одна из этих надписей не могла сравниться с любимой фразой Эла Купера, которую он приметил на потолке гримёрной в Лос Анджелесе — «ПСЫ ВЫЕБЛИ ПАПУ, Я НЕ ПРИ ЧЁМ» {фраза из книги «Страх и Ненависть в Лас Вегасе» Хантера Томпсона}, и ни в одной не было дзен-буддистского очарования надписи, попавшейся мне на глаза в мужской уборной «Голодного Медведя» в Портленде, штат Мэн — «СПАСАЙ ЕВРЕЕВ ИЗ РОССИИ И ПОЛУЧАЙ ЦЕННЫЕ ПРИЗЫ» — но, тем не менее, некоторые были весьма неплохи. Одна представляла собой карикатурного маленького толстячка, на котором из одежды была только шляпа «пирог». Толстячок поедал рожок с мороженым. «ЗДЕСЬ БЫЛ ПИРОЖОК», гласила надпись, сделанная «Мэджик Маркером». Я предположил, что «Пирожок» было название группы. Другая гласила: «ТЕКС РИТТЕР ИГРАЕТ НА ПЕДАЛЬНОЙ СЛАЙД-ГИТАРЕ В ПРЕИСПОДНЕЙ». Тут я получил две новости по цене одной, прежде всего потому, что не знал о том, что Текс Риттер умер (хотя чем дольше я думал об этой надписи, тем разумнее она мне казалась). Рядом с известием о Тексе была довольно поэтичная жалоба: «ПЕРДЁЖ, ПЕРДЁЖ, ВСЁ ЭТО ОКАЗАЛОСЬ ЛИШЬ ПЕРДЕЖОМ», а под ней — комментарий сколь невесёлый, столь и жизненный: «Я НЕНАВИЖУ ЭТУ ЧАСТЬ ТЕХАСА».
