Виктория Угрюмова - Кахатанна. Тетралогия (СИ)
Обзор книги Виктория Угрюмова - Кахатанна. Тетралогия (СИ)
ИМЯ БОГИНИ
Часть I.ДОРОГА В АЛ‑АХКАФ
Чaсть II.ЖЕМЧУЖИНА ПУСТЫНИ
Часть III.ПРОЗРЕНИЕ
ЭПИЛОГ
Обратная сторона вечности
Предисловие
Часть 1
Часть 2
Эпилог
Огненная река
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Эпилог
Пылающий мост
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Эпилог
Виктория Угрюмова Кахатанна. Тетралогия
Кахатанна — 1
ИМЯ БОГИНИ
Часть I.ДОРОГА В АЛ‑АХКАФ
Рассуждая здраво, ничего страшного в этом сне и не было. Разве что чуточку больше у подробностей, чем обычно. Мистически‑средневековый пейзаж с обязательным замком на фоне черного неба и огромного блеклого диска луны. Конечно же, где‑то тревожно кричали тонкими голосами ночные птицы, бесшумно проносились летучие мыши да в огромной башне одиноко горел тусклый огонек. Откуда‑то явно тянуло запахом гари. «Между прочим, — напомнила себе Каэтана, — так начинаются почти все фильмы ужасов».
Она пила кофе на солнечной кухне, где, как известно, совершенно невластны ночные кошмары. Нарочно гремя посудой и немузыкально напевая себе под нос, Каэтана старалась заглушить дикий страх, который прочно угнездился в ней. И еще не давала покоя мысль: что‑то в этом сне было не так. Мало того, что он с удручающей регулярностью снился каждую ночь, — стоило только голове прикоснуться к подушке, и ее словно засасывало в водоворот, в котором она беспомощно барахталась до тех пор, пока не выныривала на какой‑то лесной поляне…
Была глухая ночь. На лесной тропинке растерянно стояла женщина в просторном одеянии. Она озиралась по сторонам, словно припоминала дорогу. Тропинка вполне сносно освещалась лунными лучами, просачивавшимися сквозь искривленные ветви. Замок высился неподалеку, так что ничего удивительного не было в том, что она, поколебавшись лишь несколько секунд, двинулась в сторону темной громады.
Складывалось впечатление, что с каждым шагом ей все легче и легче идти, а воспоминания возникают неожиданно, из ниоткуда, и прочно занимают свое место в ее бедном мозгу.
Последние метров сто женщина уже не шла, а бежала все быстрее и быстрее, пока наконец не оттолкнулась от земли и не взмыла легко в черноту неба. С широко распахнутых рук стекали складки плаща, похожие на бархатные крылья. Торопившийся куда‑то по своим делам нетопырь метнулся в сторону, уступая дорогу этакой громадине.
Женщина летела к старой башне, что возвышалась над всеми замковыми постройками, к одинокому огню. Вокруг царила тишина. Ни один часовой не стоял на страже, ни одна влюбленная пара не прогуливалась по мощеным дорожкам, ни один слуга не торопился с поручением. Казалось, замок не спал, а умер, и только в башне еще теплилась жизнь. Но не поэтому стремилась туда ночная летунья.
Не любопытство, не страх, а странный настойчивый зов влек ее к неизвестной цели. Женщина знала, что для нее смертельно, именно смертельно важно успеть, попасть в башню, но перед самым стрельчатым узким окном она вдруг резко остановилась, словно напоролась в воздухе на невидимую преграду, отдышалась и осторожно заглянула внутрь.
Судя по убранству небольшой комнаты, здесь мог жить только маг или алхимик, смотря какое ремесло было более почетным в этом удивительном месте. Перегонные кубы и реторты, гигантские инкунабулы с опаленными страницами, сухие травы и выбеленные временем кости (лучше не вдаваться в подробности чьи), шлифованные и граненые хрустальные шары; жезлы и ржавое оружие, лезвия которого пятнала несмытая кровь, — вот, собственно, и все, что бросалось в глаза. Но внимание женщины привлекли не эти диковинные предметы, а двое людей, сидевших за массивным черным столом, окруженным меловой линией.
Мужчина читал нараспев тяжелым голосом что‑то похожее на молитву или заклинание, женщина молчала. Мужчина был еще вовсе не старым, не таким, каким обычно представляют себе мага. Густая борода, могучие плечи и руки, заставлявшие признать в нем воина, пронзительные черные глаза. Он был одет в серебряные доспехи и необычайной красоты алый плащ, затканный изображениями серебряных единорогов. Длинный меч лежал перед ним на столе.
Легкая тень за окном потянулась было к нему, но опять настороженно замерла. Ей ужасно хотелось неизвестно почему влететь в комнату и броситься в объятия — тут летунья прислушалась к себе и поняла, что ее манят объятия не мужчины, а женщины, что само по себе уже было странно. Но сила столь же могучая, как и та, что притягивала ее, — отталкивала, не пускала, угрожала жизни и рассудку. Волнами накатывал древний, дремучий ужас; тело рвала неведомо откуда взявшаяся боль, но, удивительное дело, все эти страхи находились где‑то на самой поверхности ее сознания, присутствуя в единственной ими самими и созданной реальности. А вообще их не существовало. Оглушенная этими необычными, чтобы не сказать больше, впечатлениями, женщина помедлила у окна еще несколько томительно долгих минут. Она неподвижно висела в воздухе у невысокой пилястры, опираясь одной рукой о подоконник, а другую прижимая к вспотевшему холодному лбу.
«Что за дьявольщина?» — подумалось ей.
Рассеянный взгляд скользнул вверх, ненадолго остановился на каменной горгулье, венчавшей крышу башни, и опять обратился на происходящее внутри. А там, в клубах разноцветного дыма, среди мечущихся теней, по‑прежнему сидели двое. Мужчина выглядел изможденным, словно за эти минуты прошла — и не самьм спокойным и счастливым образом — большая часть его жизни. Казалось, даже волосы засеребрились, лицо будто постарело, его избороздили морщины, а черты, до того спокойные, исказила нечеловеческая мука. Он уже не говорил, а кричал хрипльм, сорванным голосом, и в этом крике женщина разобрала вполне обычные, хоть и странные слова.
— Вернись! — молил он, и при каждом слове из его рта брызгала тонкая струйка крови, заливая поседевшую бороду. — Вернись! Найди дорогу! Проснись!!!
Последний крик был полон такой душевной боли, что ночная летунья содрогнулась и рванулась всем телом, желая оказаться там, в комнате, чтобы хоть как‑нибудь помочь. Она ни минуты не сомневалась в том, что призывы эти обращены к сидящей за столом женщине. Но та не повернула головы, не подняла ее, не сдвинулась с места за все это время, будто происходящее ее не касалось. Только покачивалась расслабленно и безвольно, уронив на грудь голову с разметанными спутанными волосами. Внезапно она выпрямилась и устремила в окно невидящие пустые глаза. Находящаяся в ночи женщина взглянула в ее лицо и едва слышно застонала, закусив кулачок.
Там, в комнате, обряженная в пышное голубое платье, украшенная драгоценностями сверх всякой меры, сидела она сама, вернее, не она, а отвратительный манекен с ее внешностью.
— Вернись! Войди сюда, ты же слышишь меня! — орал черноглазый. — Ты где‑то здесь! Вернись!!!
Летунья пересилила себя и, взявшись рукой за подоконник, собралась уже было войти и выяснить, что здесь, собственно, происходит, но тут горгулья сорвалась с крыши и со страшным ревом бросилась на нее.
Жуткое нереальное существо, ощерив кривые зубы сверкая багровыми глазищами, неслось как воплощенный кошмар. И женщина, пронзительно закричав, метнулась вниз, теряя голову, не зная, что делать и как защититься. Отвратительная тварь тянула к ней длинные когтистые лапы, и она забыла о башне, о своем нелепом подобии, о корчащемся в дыму маге. Она захлебывалась от ужаса и кричала, кричала, кричала…
Так и проснулась от собственного крика, вся в поту, лежа на полу рядом с кроватью. Ночная рубашка была разорвана у ворота, руки тряслись. Каэтана несколько минут сидела, тупо уставившись в стену перед собой, потом поднялась, дрожа, и поплелась на кухню. Налила себе воды, поставила на огонь кофейник. В сущности, это означало еще одну бессонную ночь. Похоже, уже входило в привычку — погружаться в кошмарный сон, подскакивать с безумненькими глазками, а потом не спать всю ночь, коротая время за книгой или вязанием какого‑нибудь бесконечного и ненужного шарфа и отчаянно клюя носом.
После нескольких недель этого издевательства, а иначе расценить подобный сон было невозможно, Каэтана настолько вымоталась, что готова была спать стоя. Идти к психоаналитику не хотелось. Судя по многочисленным фильмам, он уложит ее на неудобную кушетку, но уснуть все равно не даст, а будет приставать с глупыми расспросами о детстве и отрочестве и бубнить прописные истины о том, что все наши подспудные страхи — суть пережитое когда‑то и насильно загнанное в глубины подсознания. Видимо, станет призывать выпустить их на волю, а чего выпускать‑то? Вот они, сами лезут — причем каждую ночь, то есть регулярно. А что касается детства и отрочества, то ничего такого с ней не происходило — это Каэтана знала безо всякого врача. С ней вообще в этой жизни случилось не так уж много интересного — все было довольно монотонно и размеренно, отчего и воспоминания случались редко и какие‑то размытые, нечеткие и бесцветные. Когда‑то это даже пугало ее — а потом перестало.
