Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1970 год
Серый комок выскочил из-под самого колеса. И помчался поперек нашего курса. Крутой поворот направо: вслед за зайцем. Да, но ведь с зайцем нам не по пути! Опомнившись, сворачиваешь на прежний курс.
Вдалеке седое море в крутых берегах: блестит, переливается под солнцем соленый Барсакельмес, будто волны ходят. В этом море нет воды — песок с солью. Вода только в западном его конце. Там родниковые озера. Там и камыши. Там кабаны, дикие коты, встречаются и тигры.
Летом Барса белый от соли. Зимой почти черный, снег не держится, тает.
Яхты идут по плато Устюрт, сухой, выжженной, безжизненной пустыне. Идут от Кунграда к Красноводску, от Арала к Каспию. Летом 1968 года мы совершили свой первый пробег: под парусами прошли по пескам и такырам Кызылкума и Каракумов около тысячи километров. От Аральска до Кзыл-Орды. Это была первая в Советском Союзе экспедиция парусных колесных яхт. Тогда мы хотели испытать ходовые и эксплуатационные качества яхт, исследовать их на проходимость, маневренность, прочность; теперь предстояло проверить яхты на скорость продолжительного движения, еще раз в наиболее неблагоприятных условиях показать, на что они способны.
Команда наша выросла. Теперь нас шестеро. Шесть яхт, шесть угольников парусов. Но путь, как и в первый раз, для нас неизведан. По такырам Устюрта до сих пор проходили лишь верблюды да машины.
...Передние два паруса остановились. Стоп! — в низинке сплошные кочки. Заскочишь сюда на полном ходу, наверняка поломаешься. Километра два яхты приходится тащить на себе.
Похоже, мы добрались до колодца Кокбахты.
Сбавив скорость, потихоньку пробираюсь между камнями полуразвалившихся могильников. Остальные яхты, объехав могильники, уже подъезжают к колодцу. Около него сбились в кучу пригнанные на водопой верблюды, стреноженные лошади, ослы.
Яхты прорываются сквозь стадо, лавируя между верблюдами. А те, никогда не видавшие таких машин, испугались. Вскидываются на дыбы, лягаются (чего мы, в свою очередь, тоже никогда не видели). Ослы, задрав головы, орут на высоких нотах. Лошади, хотя и ведут себя более спокойно, тоже скалят зубы и выделывают «круги на месте». Через несколько мгновений мы на своих «шайтан-арбах» промчались мимо ошарашенного стада и недоумевающих табунщиков.
Ветер на порывах сдувает яхту в сторону. Из-за этого она идет зигзагами, приходится подруливать. Вдруг под левым колесом открылась яма: объехать уже не успею. Бросаюсь на правую лапу, чтоб облегчить удар. Яхта подскакивает, крякает: «Проскочил!» Но в это время — скорее почувствовал, чем увидел — парус медленно, плавно валится вбок. Пробежав еще немного, яхта останавливается. При ударе мачта выскочила из гнезда: надо еще сильнее обтягивать ванты. Все вместе, вшестером, ставим ее обратно. Поломок никаких. Три минуты задержки — и дальше.
...Совсем рядом огромная плоская глинистая равнина — Байментакыр. Узким языком протянулся он на несколько десятков километров. Но наш компас показывает в другую сторону, туда, где тянется возвышенность с пологими склонами — увал Карабаур — «пуп» Устюрта. Высшая точка Карабаура поднимается на 300 с лишним метров.
Теперь дорога лежит между холмами. Иногда поворачивает прямо на ветер — тогда паруса не тянут, и приходится уходить от дороги, с трудом подниматься на холмы и с не меньшим трудом спускаться. Вверх-вниз, вверх-вниз. Это называется у нас «идти галсами».
Повсюду замечаешь норы песчанок; встречаются целые колонии. Еще по прошлому году мы знаем: это наш самый страшный враг. Яхту, если колесо попадет в нору, заносит, на полном ходу ставит чуть ли не поперек. Вот-вот опрокинется! Чтобы не выпасть из своего суденышка, изо всех сил упираешься в борта ногами и спиной.
Почва на крутых склонах мягкая, изрыта весенними ручьями. Колеса глубоко вязнут — часто приходится самому вытаскивать яхту. Незаметно дорога начинает подниматься. Ветер пока хороший. Яхты ход не замедляют, только если на крутых, етупеньками, подъемах. Земля становится плотной, утрамбованной, часто встречаются крохотные такырчики. Кое-где блестят лужицы.
Сначала мы недоумевали — откуда вода? Поняли только на следующий день: в то утро солнце не смогло пробиться к нам — верхушки мачт тонули в тумане. Земля — сплошная роса. Глинистый такыр почернел, промок, в углублениях скопилась вода. Очень чистая, свежая вода. Мы исползали его вдоль и поперек с кружками в руках, пополняя наши уже изрядно оскудевшие запасы.
...Яхты забираются все выше. Один подъем следует за другим. После каждого подъема ждешь, что вот-вот окажешься на перевале, но впереди снова путь наверх.
Идти легко, приятно. Только лучи уже низкого солнца слепят — мы идем сейчас точно на солнце. Из-за этого я совсем почти вылез на лапу колеса, спрятался в тени паруса.
Стемнело. Паруса яхт растворились в темноте. Впереди загорелся фонарик. Но сколько до него? Ведь свет обычной электрической лампочки здесь виден за 20—30 километров. Хочется верить, что наши стали лагерем все-таки не так далеко.
Дорога перешла в такыр. Ночью по такыру — такого еще не было. Яхта летит — я не оговорился,— столь бесшумно и плавно она идет. Мелькают черные трещины, между ними более светлые пятна идеально утрамбованной глины, словно овраги и поля под крылом самолета.
Фонарь снова заморгал. Уже справа. Вот и тусклый свет скупого костра...
Назавтра пустыня снова станет нашей дорогой. Нас ждет урочище Бабаши с двухсотметровыми откосами и снежно-белыми, оранжевыми, кроваво-красными известняковыми горами. Нас ждут ажурный гребень горы Бекмурат и блестящие, мокрые глинистые такыры, по которым бродят тени облаков. Нас ждут берега Каспия и тяжелые соленые воды Кара-Богаз-Гола.
Мы мчались к ним под парусами много дней и ночей, «проплыв» по пескам Устюрта восемьсот километров, — и мы увидели их.
В. Таланов
Еще раз попытаем счастья…
Мир велик, но...
Солнце над неприступными скалами Сьерры, где во мраке пещер хранится тайна «золотых садов Атауальпы», солнце над руинами Инга Пирки (Золотые сады Атауальпы — золото инков, зарытое в горах полководцем Руминьауи; Инга Пирка — развалины инкского храма. — Прим. авт.), над широкими дорогами инков, что по краю бездонных пропастей спускаются от вечных снегов в долины и теряются в пустынной сельве, озаренной пламенем ревущего Сангая. Солнце и бескрайняя синева неба над угрюмыми Андами, над ослепительным Чимборасо и над маленьким городком Риобамба, стынущим под ледяными ветрами у его подножья.
Сверкает и искрится в солнечных лучах капризная Чибунго. Чуть пройдут дожди в горах, безобидный ручеек вздувается и вдруг обретает сокрушительную силу. В засуху Чибунго мелеет, на серых песчаных берегах обнажаются валы зеленой глины, стволы деревьев, ветки и коряги, быстро высыхающие под лучами тропического солнца.
...Росарио собирает сушняк на берегу. Безнадежно тянутся однообразные, одинаковые дни. Сегодня как вчера, а завтра как сегодня. Росарио тяжело дышит. Ее мучит одышка. Присев на горячие от солнца камни, она поглаживает вздувшийся живот. Боль в пояснице отпустит немного и опять возвращается, но Росарио не прекращает работы. Набрала полный мешок и взвалила его на плечи. Острая боль впилась в тело. Женщина со стоном опустилась на колени.
«Начинается, — подумала она.— Успеть бы домой вернуться». — Дрова рассыпались, их надо опять заталкивать в мешок, но уже не хватает сил и, кое-как затянув веревку, она тащит его волоком.
— Ничего, не так быстро все это бывает, — успокаивала она себя, а схватки уже скрючили ее.
Росарио рожала почти каждый год, и появление седьмого ребенка в семье бедного сапатеро (1 Сапатеро (испан.) — сапожник. — Прим. ред.) Хорхе было великим событием разве только для самого новорожденного.
— Еще один рот, — буркнул сапатеро и яростно шлепнул молотком по шляпке гвоздя. Гвоздь согнулся. Хорхе выдернул его кусачками и швырнул на пол. Ему почудилось, что невидимая петля на его шее с каждым криком младенца затягивается все туже, он расстегнул ворот рубахи и покрутил головой, будто хотел сбросить ее. Нет, никто не сказал бы, что у Хорхе ангельский характер. Когда его охватывал гнев, он мог кулаком стену пробить. От бешеной ярости глаза его наливались кровью, и лучше было не попадаться ему под руку.
Росарио понимала его бессилие что-либо изменить в их судьбе. Непонятным образом она управляла им, хотя хозяином в доме, конечно, считался он. Она была добрая и работящая. Вероятно, они любили друг друга, но кто при такой жизни станет говорить о чувствах? Нужда гнула к земле, не давала головы поднять.
Хорхе отложил молоток в сторону, зачерпнул воды и поставил у постели жены:
