Журнал «Искатель» - Искатель. 1988. Выпуск №3
Раб не понял, с кем говорит, и отвечал торопливым шепотом:
— Тебя приглашают, господин, на пир в честь Ситы, жены царевича Рамы. Там будут все жрецы. Поспеши, господин. Глаза моей госпожи скучают, не видя твоего лица.
Возбуждение дворцовой суеты передалось Тамилу. Пир в честь Ситы! С добычей возвратились войска… Среди них может быть лазутчик от Вайшраваны! Тамил тоже пойдет на пир! Он придет вместе с Нарантакой…
— Нарантака, вставай! — Тамил стал трясти жреца за плечо. С трудом открыв глаза, Нарантака долго глядел на него непонимающим взглядом, потом, что-то сообразив, встал.
— Меня зовут? Да?
— Нас приглашают на пир, Нарантака! В честь Ситы, жены Царевича Рамы, захваченной непобедимыми войсками нашего бога-царя! Умастимся благовониями и поспешим на праздник. Нас приглашает сама Мандодари!
Нарантака принялся лихорадочно приводить себя в порядок, хватая в темноте баночки с притираниями, бусы, браслеты и опояски, потом вдруг остановился и спросил:
— А при чем здесь ты?
— Наверное, Мандодари приглашает нас вдвоем, чтобы твое появление не вызвало подозрений, — спокойно ответил Тамил.
В чудесных глазах жреца мелькнул испуг. Нарантака вдруг с жаром застигнутого врасплох человека стал предлагать Тамилу украшения, опояски и масла.
— Надеюсь, ты не сбежишь от царского стола, Тамил? — с наигранной веселостью спросил жрец, но чувствовалось, что именно этого он и боится.
— Куда спешить, Нарантака? Мы ведь с тобой не испробовали всех удовольствий жизни и не побывали на небе! — рассмеялся пастух. — Говорят, царских птиц кормят лучше воинов.
И, словно поняв друг друга, они вместе направились к фонтану, куда собрались приглашенные.
Отца Нарантака заметил сразу и пошел прямо к нему. Тамил, сделав несколько шагов, замер: около Великого Хранителя Законов стоял Акампана! Грозный вид начальника соглядатаев, казалось, вышиб из него дух. Но тут он заметил, что Нарантака говорит что-то Шуке и делает ему, Тамилу, знак подойти.
Остановившись в двух шагах от могущественных людей царства, Тамил внятно и достаточно громко приветствовал их, ничем не выдавая свою настороженность.
— Приветствую тебя, храбрый воин! — вежливо ответил Шука и, обращаясь к мрачному Акампане, пояснил: — Пастухи по нашим законам принадлежат к сословию воинов. Им открыты пути к высшим воинским званиям.
Акампана догадался, что за этим скрывается какая-то хитрость, и выдавил из себя подобие улыбки.
— Скоро ли мы увидим, храбрец, священную Пушпаку в небе? Надеюсь, дружба юношей двух благороднейших сословий, олицетворяющих ум и мужество народа, поднимет их на достойную высоту.
Шука ласково подтолкнул сына к Тамилу и весело сказал:
— Развлекайтесь, пока юность дает вам остроту ощущений.
Дождавшись, когда юноши отойдут на достаточное расстояние, он повернулся к Акампане со словами:
— Летающий человек — чудо, и магическая сила его дара принадлежит тому, кому он подчинен. Он орудие и оружие в руках властелина!
Обретя столь высокое покровительство и поддержку, Тамил, успокоенный и ободренный, присоединился к толпе юных наследников царедворцев и Хранителей Чар и вскоре вместе с ними поднимался по парадной лестнице в застольный зал.
Сто колонн поддерживали свод пиршественного зала. Пламя золотых светильников билось в хрустальных оконницах, отливая золотым глянцем в простенках, обшитых красным сандалом. В центре зала, обставленного по краям столами с яствами, лежал драгоценный ковер. Тысячи певчих птиц заливались под сводом небесной голубизны, обвитым пахучими гирляндами роскошных цветов. В конце зала возвышался помост, устланный шкурами барсов. На нем стояли царские ложа. Для жен и наложниц царя был накрыт отдельный стол. Там повелевала Мандодари, бесценный камень в ожерелье прелестниц. Рядом с ней Тамил снова увидел голубоокую девушку, и сердце его взволновалось, мешая и мысли, и чувства. «Зачем я здесь?» — спрашивал себя мысленно Тамил, а язык его, неподвластный опьяненному рассудку, спрашивал Нарантаку:
— Кто это там, рядом с царицей? Девушка с волосами цвета сандала?
Нарантака рассмеялся:
— Это дочь орла, недоступного в небе! Даже на Пушпаке до нее не подняться! Это дочь Дашагривы! Шива имя ее, что означает — благая. Нет ей на Земле среди мужчин пары, на небе ищут ей супруга, и потому посвящена она танцующему Ануану!
Настроение Тамила упало, он спросил жреца:
— Почему сидит она за женским столом рядом с царицей?
Как на безумца, посмотрел на него Нарантака.
— Мандодари — мать ее.
Но вот раздался рокот барабанов, створы дверей перед помостом распахнулись — и появился царь. За ним шли братья: Кумбхакарна, Душана, Кхара. За царской семьей двое служанок ввели Ситу, усадили за царский стол.
Первый кубок Раване, огромный, до краев полный, подал царедворец, и гостям рабы наполнили кубки.
— Хвала богам, дарующим жизнь, силу и богатство! — возвестил царь.
Гости ответили:
— Хвала и слава богу нашему Дашагриве — силе и мудрости Ланки!
Музыканты ударили по струнам своих инструментов, и могучий, поистине божественный голос царя заполнил зал, вырываясь через тяжелые стены на волю, к мрачному ночному небу, покрытому грозовыми тучами.
Пусть боги при восходе солнца
Оберегают нас от бедствий, от позора!
Гимн окончен, и царь опрокинул кубок, и гости осушили свои чаши. Появились танцовщицы. Танцовщиц сменили чародеи. Гости были уже сыты и пьяны и жаждали новых зрелищ. Тамил все смотрел на Шиву, удивленье и веселье, волнующие ее, отражались в его сердце, и рождалось в нем желание удивить девушку. Но вдруг голос Кумбхакарны, перекрывая шум, остановил разговоры:
— Время твое настало, Хануман! Потешь царя своим искусством, покажи, что умеешь.
Человек в обезьяньей шкуре вышел на середину зала.
— Что обещал, то исполню, Великий Хранитель. Развеселю повелителя Ланки. Кто из могучих мужей, находящихся в зале, хочет помериться силой с таким богатырем? — воскликнул Хануман, хитро улыбаясь, и вывел из-за стола небольшого старичка. Гости захохотали, даже царь улыбнулся. Тогда Хануман взял у воина бронзовый короткий меч и предложил согнуть его тому, кто захочет. Некоторые подходили, пробовали, но ничего с мечом поделать не смогли и уходили под общий хохот. Громче всех смеялся Равана. Когда все досыта повеселились, поставил Хануман старичка перед собой и, глядя в глаза, стал что-то шептать. Взял старик широкий и толстый меч и, поднатужившись, согнул через колено. По залу прошел гул удивления. Старик бросил погнутый меч и героем пошел на место. А Хануман вынул из-за пазухи хрустальный шарик. Все взоры разом обратились к нему. Крутанул Хануман шарик на пальце, поднял его над головой, и шарик будто повис в воздухе, искрясь и быстро вращаясь. А Хануман вдруг… Исчез! Все растерялись, царь хмуро посмотрел на Кумбхакарну. Но вот внезапно двери распахнулись и человек в обезьяньей шкуре вошел, улыбаясь.
Музыка вновь заиграла, закружились, пленяя взоры, танцовщицы, чаши наполнились вином. Угасшее было веселье разгорелось с новой силой.
Тамил, который следил за происходящим лишь по лицу Шивы, вдруг встал и, словно околдованный лунным светом, как и те, что бродят ночью, не просыпаясь, вышел на середину зала.
— Великий царь! — обратился Тамил к опьяневшему Раване. — Позволь и мне повеселить тебя сегодня! На глазах почтенного собрания я отправлюсь к богу смерти Яме и потом вернусь обратно.
Гости недоверчиво переглянулись, в молчаливом ожидании повернулись к Раване. Равана милостиво махнул рукой, но Тамил снова обратился к нему:
— Великий царь! Чтобы отправиться к Яме, но вернуться живым обратно, нужно оружие, которого касались руки благого человека, посвященного богу Ануану. Позволь своей дочери Шиве поднести мне тонкий кинжал, который лежит перед нею.
— Кто такой? — спросил царь Кумбхакарну. Тот в досаде дспепелял Тамила взглядом.
— Это тот, что должен поднять Пушпаку в небо, богоравный. Видно, пьян он. Заставь безумца протрезвиться.
— Нет, брат! — рявкнул Равана. — Может, и Пушпаку он поднять обещал спьяну. Пусть докажет, что владеет чудесной силой. А умрет — туда и дорога! Шива, — позвал свою дочь Дашагрива, — подай хвастуну кинжал. Пусть заплатит своей ничтожной жизнью за царскую милость!
Девушка встала и, подойдя к пастуху, подала драгоценный кинжал, взглянула на него с любопытством и даже сочувствием, как показалось юноше. Словно во сне, он взял кинжал из ее рук, при этом слегка их коснулся. Наставил длинный тонкий кинжал против своего сердца и стал медленно погружать его в тело. И когда острие кинжала вышло из-под левой лопатки, он уже осознал безрассудство совершенных им этой ночью поступков.
