Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1979 год
Вряд ли кто из современных японцев верит всерьез в старинные предания о духе риса — Самбай-сама, который нисходит с началом высадки рассады ранним летом с гор на поля. Синтоистские священники и те куда как больше озабочены, чтобы не падали доходы храмов от свадебных и прочих церемоний, чем поддержанием веры в древние обряды. Но старинные церемонии, общие для всей страны и чуть-чуть разные и свои в каждом уезде, в каждой долине, до сих пор проходят повсюду, как и века тому назад.
Сажать рассаду риса с утра до вечера, не разгибая спины, стоя по колено в холодном жидком иле, сажать аккуратно по три росточка в лунку, строго по туго натянутой верёвочке, точно на одинаковом расстоянии друг от друга — работа не из легких и не из приятных. Даже сознание того, что все крестьянское благосостояние зависит от тщательно и вовремя проведенной посадки, не делает эту работу легче. Потому, наверное, и придумали яркий и веселый праздник, чтобы скрасить страду, тяжелую и нудную.
Как бы там ни было, «тауэ-сай», праздник посадки риса, в мае — июне празднуют во всех деревнях и маленьких городках Японии. Но нигде не справляют его так пышно и красочно, как на юге страны, в районе Тюгоку, в первое воскресенье июня.
Ранним утром оглушительный бой маленьких барабанов разрывает сонную тишину. Впрочем, никто давно уже не спит: горожане участвуют в процессии, а туристы усеяли тротуары. Первыми, притопывая и кружась в танце, идут девушки. Лица их закрыты бамбуковыми корзинками. На каждой корзине целая клумба бумажных цветов на прутиках, ниспадающая почти до земли. Это так ярко и так красиво, что, конечно же, Самбай-сама, услышав бой барабанов, выглянет из своей горной обители, увидит мелькание цветов и не замедлит пожаловать на зрелище.
Но зачем же тогда прятать под корзиной лица девушек — что они, хуже на вид, чем бумажные цветочки? Для японцев все очень ясно: а вдруг какая-нибудь из девиц так понравится капризному богу, что ему захочется забрать ее с собой? Нет уж, лучше не рисковать...
В невинном нынешнем празднике сказываются отголоски кровавых обычаев древних племен Юго-Восточной Азии.
Когда лет шестьсот до нашей эры культура рисосеяния проникла в узкие долины гористых Японских островов, вместе с ней пришли и связанные с рисом суеверия. В тех краях, где развитие по той или иной причине задержалось, еще сравнительно недавно можно было видеть картины, похожие на далекое прошлое предков японцев. В те времена дух риса требовал ублажать себя не только танцами. Тогда в жертву приносили людей. В некоторых районах на стыке границ Бирмы и Китая этот обычай сохранялся еще до начала нынешнего века. В верованиях горных народов Юго-Восточной Азии привередливость и раздражительность духа риса доходят до крайней степени: упавшие на пол зернышки надо поднять с поклонами и извинениями, а уж если, не дай бог, они просыплются сквозь щели пола и их склюют куры, тут уж не обойтись без искупительных церемоний и жертв. В жертву принесут всех как минимум кур, а то, глядишь, и поросенка — в зависимости от того, что скажет прорицатель, истолкователь воли духа риса. Но мясо этих жертв, да и любое другое есть можно только отдельно от риса, но никак не вместе. Иначе мнительный дух опять обидится: что, дескать, плох людям рис, если им к нему еще и мяса захотелось!
Со временем дух Самбай-сама подобрел; правда, он и сейчас привередлив, хотя предосторожность, о которой мы упомянули, не больше чем дань неосознанным воспоминаниям о глубокой древности. Самбай-сама теперь многое прощает людям. Но посвященные ему праздники надо справлять вовремя и точно, как положено. И это требование много сот лет неукоснительно выполняется.
За девушками-цветами следуют ряженые в черно-золотых костюмах демонов.
Это ребята из местной школы. В огромных масках с выпученными глазами, кроваво-красными ртами и кривыми клыками, они танцуют «кагура» — классический танец, рассказывающий о событиях времен давних и легендарных. Обычно танцы кагура исполняют в синтоистских храмах, чтобы развлечь духов-ками. Но в праздник посадки риса у танцев другое назначение: они должны отпугнуть от рисовых полей насекомых-вредителей. Вслед за ними проводят быков в ярмах, покрытых украшениями — золотыми и серебряными, и на каждом ярме знамена семей, которым они принадлежат. Двадцать молодых женщин — «саотомэ» собираются на краю поля, где начнется посадка. Вспыхнул костер из прошлогодней соломы — началась работа.
Поле загодя перепахано, и, конечно, тракторами, но быков впрягают в бороны, и под громкий бой больших барабанов они бороздят пашню снова и снова. Заиграл оркестр — барабанчики, флейты, бамбуковые трещотки, и, подчиняясь ритму музыки, выстроившиеся в шеренгу саотомэ, шаг за шагом отступая назад, высаживают в поле рассаду.
Всей работой руководит распорядитель танцев, он же и запевала. Советы его следует исполнять неукоснительно. Плохого, впрочем, он не посоветует.
— Точно-точно по веревке сажай, по натянутой соломе сажай, ни один зелененький росток пусть не выступит из ряда! — И точно по соломенной веревке сажают саотомэ рассаду.
Когда все поле покрылось ровными линиями зеленых ростков, приносят обрядовую еду «самбай-мэси» — огромные ярко-красные пироги из толченого вареного риса. Сперва еду предлагают божеству, которое незримо восседает на специально устроенной для него платформе. Потом едят все участники церемонии.
А потом, когда праздник далеко позади и крестьяне ждут необходимого для риса дождя, они смотрят с надеждой на горы. Там скапливаются кучевые плотные облака — точь-в-точь «самбай-мэси», положенные на алтарь. Чем больше этих пирогов принял дух риса, тем больше будет облаков, тем обильнее дожди.
После этого работа возобновляется на следующем поле и продолжается до вечера под мерный бой барабанов и. жалобный напев флейт.
Несколько недель тауэ — самая страдная пора в календаре японской деревни. Именно в эти дни проявляется дух крестьянской солидарности и взаимной помощи. Ведь каждое поле должно быть засажено за один день — так хочет Самбай-сама. Родственники и соседи объединяются и сообща засаживают поля сперва одной, потом другой семьи, и так пока все поля в долине не покроются зеленой бахромой молодой рассады. Это уже не праздник, он кончился давно. Началась повседневная работа. Но, наверное, потому что делают ее все вместе, вместе едят, настроение у всех праздничное. И люди в минуты отдыха шутят и поют.
Об этих днях сказал поэт и каллиграф Нансэй Кубори словами скупыми и точными:
Нагое весеннее поле
Оделось в зеленый шелк всходов.
Наступило лето.
С. Арутюнов
Посох Эверсманна
Я не знаю, где сегодня этот посох. Быть может, его еще касаются сухие легкие стариковские пальцы и слабое тепло передается давно умершему дереву; может, темнеет он за музейным стеклом, и туристы, скользнув взглядом по выцветшей этикетке «Посох дервиша. XIX век», быстро проходят мимо... Но лет пятнадцать назад посох вместе со своим владельцем еще бродил по дорогам. Весело, задумчиво или печально, в такт настроению хозяина, бренчали его кольца, а на узловатое дерево садилась тонкая азиатская пыль, бледным узором въевшись в каждую царапину, в мельчайшую трещину, и, помнится, в тот момент, когда посох ненадолго попал в мои руки, этот узор поразил меня, как и скрытая под одним из колец гравировка. Сама история отпечаталась на старинной палке: читай, если понимаешь язык. Нам тогда удалось разобрать едва ли несколько строк. Но все по порядку.
С археологом Сергеем Николаевичем Юреневым мы шли к мазару Чашма-Аюб, что неподалеку от Бухары. Было раннее утро. В небе еще торчали прозрачные рожки месяца, и слабый туман цеплялся за дувалы. Сергей Николаевич, громадный, почти двухметроворостый человек, шел впереди меня и так размашисто, что на два моих шага приходился его один. Но огромные ступни в кедах не давили, не мяли землю, а легко, будто поглаживая, прикасались к тропинке, петлявшей среди деревьев. Розовые, голубые, белые деревья провожали нас и там, вдали, где в синеву вонзался купол мазера, сливались с облаками. Небесный свод, цветущая земля казались одним бесконечным садом.
Одет Юренев был в серую просторную блузу с костяными щербатыми пуговицами. Насколько я помню, фасон и цвет его блузы не менялись долгие годы. Разве что она изнашивалась, выцветала на плечах и спине. А вот о штанах надо сказать особо. Юренев изготовил их недавно, взяв за основу древнюю туркменскую выкройку. Секрет производства, видно, был известен только ему самому. Штанины несли Юренева как паруса. Его фигура в просторной блузе и широченных штанах отнюдь не была мешковатой или неуклюжей. Накануне, когда Юренев решил испытать обнову, он одним махом взлетел на спину верблюда, который был приведен с базара. И, к радости детей старинной улицы Хиабан, важно проехал несколько раз по усохшей от зноя, пыльной и кривой улочке.
