Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №05 за 1990 год
Советско-американское плавание на шхуне «Те Вега» субсидируют десятки американских фирм и общественных организаций, борющихся за мир и сохранение окружающей среды. Их представители, хозяева, у которых мы останавливались на ночлег, родственники и друзья членов команды — все пришли нас проводить в плавание через океан.
— Отдать концы! — командует капитан, голландец Ниле Линдайер (шхуна плавает под флагом Нидерландов).
«Те Вега» медленно отрывается от стенки пирса, и берег взрывается криками и песнями, усиленными мегафонами; прощаясь, машут платками и шляпами. Кое-кто вытирает слезы: уплывают дети в далекое путешествие из Нью-Йорка в Ленинград.
Шхуна осторожно маневрирует между двумя причалами и малым ходом идет по течению Гудзона. Минут через двадцать снова команда: — Поднять грот!
Все на палубе бросаются к фалам и начинают рывками тянуть веревку. Потом поднимаем фок, и белые паруса шхуны все быстрее удаляются от причалов Нью-Йоркского порта.
Позади остались шумные встречи в маленьких американских городках, дискуссии в ООН и в штаб-квартире организации «Чистая вода», веселые базарчики во время «общественных» ленчей. И разговоры, разговоры... Мне показалась символической одна встреча на Южной улице, неподалеку от морского порта.
Передо мной, на перекрестке нью-йоркских улиц, возвышалась... статуя Свободы. Да, та самая... Рядом стояли зеваки.
Я протолкался поближе, чтобы как следует рассмотреть необычную уличную скульптуру. Как и полагалось для статуи Свободы, ее голову украшал венок, а высоко поднятая рука сжимала факел с бронзовым язычком пламени. Тяжелые складки платья-хитона ниспадали с постамента. Я задрал голову, и совершенно неожиданно мой взгляд встретился с блестящими глазами статуи. Какое-то мгновение мы вглядывались друг в друга, затем веки статуи слегка дрогнули, и она отвела взгляд. Статуя была несомненно живая!
Одежда, лицо, гладкая прическа с тяжелым узлом волос, обнаженные руки — все было покрыто краской под старую бронзу, все закрашено вплоть до изящных туфелек и постамента из фанерных ящиков, обтянутых материей. Женщина изображала статую, вероятно, с самого утра — дно коробки у ее ног покрывали центы и долларовые бумажки. Был полдень, и краска стаяла на шее, обнажив белую кожу с голубыми жилками. Сквозь бронзу проступило человеческое тело, и напряженно смотрели усталые глаза...
Не раз вспоминалась мне встреча с живой статуей во время нашей поездки по Восточному побережью. Помимо официальных мероприятий, нам удалось поближе познакомиться с американцами разных взглядов, от квакеров до «зеленых», побывать в их семьях, лучше узнать тех, кто поплывет через океан. В живом общении и откровенных беседах подчас неожиданно приоткрывалась жизнь людей — весьма непохожих на привычный стереотип американца.
Ночное происшествие в Нью-Йорке
С Синтией Коннорс, участницей маршей мира, мы познакомились ранним утром на маленькой нью-йоркской радиостанции, где записывался наш импровизированный концерт. Узнав, что я работаю в журнале, Синтия пригласила меня в гости, пообещав интересную встречу. До ее дома в Гринич-Виллидж мы добрались с пересадками и вылезли на автобусной остановке поблизости от жилища Синтии. Улочка, на которой мы очутились, показалась похожей на парижскую. Старенькие тротуары и невысокие дома с водосточными трубами; всюду цветы — в окнах домиков и витринах многочисленных лавочек, торговавших всем: от свежей сдобы до сигарет и галантерейной мелочи. С Синтией раскланивались знакомые.
Толкнув тяжелые двери, мы вошли в прохладный подъезд. По широкой лестнице спускались двое смуглых юношей в белых майках и шортах, шлепая сабо по ступеням.
— Мои новые жильцы, пошли прогуляться,— кивнула хозяйка на молодых людей и распахнула дверь в свою квартиру.
Три комнатки (одну Синтия сдавала), в гостиной — продавленный диван и разнокалиберные стулья, но у стенки, конечно, стоял телевизор с видеоприставкой и проигрыватель с набором пластинок. Обязательный для американских домов кондиционер отсутствовал, и лопасти вентилятора вяло гоняли по комнате липкий воздух.
В небольшой кухоньке Синтия гремела посудой, сетовала на дороговизну продуктов и вообще жизни:
— Хотя у меня постоянное место — обслуживаю компьютеры, приходится сдавать одну комнату иммигрантам из Испании.
Пока Синтия мыла фрукты, я подошел к раскрытому окну и сквозь прозрачную занавесь увидел крохотный балкончик, на котором пестрели венчики цветов и зелень.
— Синтия! Да у вас целый сад...
— О! Этот огородик — моя гордость. Такое удовольствие выращивать самой салаты. У меня зелень растет без всякой химии,— довольная похвалой, Синтия вышла из кухни с сочными ломтями арбуза на блюде.
В этот момент дверь в квартиру с лязгом распахнулась, и кто-то побежал, громыхая сапогами, по коридору.
То, что вихрем ворвалось в комнату, потрясло меня не менее, чем персонажи фильмов Хичкока. Поначалу я просто оторопел от массы звуковых и зрительных впечатлений: грохочут кованые, с ременными застежками, обитые спереди полосками жести высокие сапоги; бряцают на поясе цепи, завязанные узлом сзади; звенят металлические браслеты на тонких запястьях; прыгают кожаные бусы с прикрученными проволокой самоцветами на тощей груди; скрипит кожаная куртка с пелериной, ниспадающей с одного плеча, вся в заклепках и значках.
Странное существо, похожее на нечистую силу из мультиков, театрально скидывает куртку, которая летучей мышью приземляется на пол, выхватывает блюдо из рук Синтии и бросается ей на грудь.
Сзади я вижу только выбритый черный затылок с оставленной посередине обесцвеченной до белизны щеткой волос, наподобие гребня на шлеме римского легионера. Наконец голова незнакомца поворачивается, и большие мерцающие глаза под белесыми бровями пытливо меня осматривают.
— Финнеган, брат мужа моей сестры,— представляет Синтия, делает паузу и добавляет: — Поэт, учится в колледже.
Я осматриваю незнакомца. Реденькие бакенбарды, мефистофельская бороденка. Под смуглой кожей выпирают ребра, а слева на груди вздрагивает вытатуированное сердце. Финнеган тихонько кладет мне на руку длинные пальцы с черным блестящим маникюром и ведет в соседнюю комнату. С опаской следую за полуголым поэтом, который уверенно усаживается у компьютера.
Финнеган нажимает на клавиши, вызывая из памяти машины на экран строчки своих стихов. Отпечатанный текст, вместе со словарем, он кладет передо мной, и мы начинаем переводить. Когда я что-то не понимаю, Финнеган возмущенно трясет головой, и перед моими глазами прыгают разнокалиберные сережки в его ушах; а если он доволен, то награждает меня чистосердечной улыбкой. В белоснежных, унаследованных от негритянских предков зубах сверкают, словно алмазы, отполированные кусочки металла.
«Господи, и не жаль так уродовать свое бренное тело, куда же смотрели его бедные отец и мать? И где они, и есть ли они?!» — подобные мысли проносятся в моей уставшей голове, а из гостиной накатывается волнами выматывающая душу музыка — любимая мелодия Финнегана.
Поэт, любящий тяжелый рок. Он печатается в студенческих журналах, мечтает о собственной книжке. Его стихи невозможно пересказывать: в них плач над загубленной жизнью человека, которого жуют машины, заглатывает город, а впереди — атомная смерть. Печальные стихи.
Так же неожиданно, как появился, Финнеган собирается уходить. Нежно попрощавшись с хозяйкой, он захотел показать свою школу, в которой учился, а по дороге завел меня на биржу. Да, знаменитую нью-йоркскую биржу, куда по билетику нас пропустил черный служитель. Я смотрел с галереи на финансовую преисподнюю, где вместо чертей метались маклеры между телеэкранами, на которых прыгали цифры показателей курса акций.
Поникший Финнеган грустно созерцал человеческий муравейник и тихо читал свои стихи...
В школу нас подвез разговорчивый шофер автобуса. Вначале он выяснил, поддерживаю ли я Горбачева. Потом, когда в автобус чуть не врезался «шевроле», он тормознул, показал пальцем через стекло и сказал: «Так нельзя поступать в вашей перестройке». Убедившись в конце разговора, что я за демократию, он подарил мне карту Нью-Йорка и глубокомысленно произнес: «Демократия — хорошо. Рабочим надо платить. Например, я за эту адову работу получаю пятнадцать долларов в час...»
Школа № 137 находилась в восточном районе Манхэттена. Проходя мимо винной лавки, мы видели ссору мужчин, громко ругавшихся по-испански.
— Кто только не живет в этом районе,— горько усмехнулся Финнеган,— португальцы, испанцы, китайцы, негры! Расисты заглядывают и в школу. Видишь, посадили охранника.
Плотный мужчина за школьными дверями скользнул по нам цепким взглядом.
