Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1987 год
Жизнь товарища Куньяла подобна открытой книге. В 18 лет он вступает в партию, которую фактически возглавил с 1942 года. Подполье. Аресты. 14 лет заключения. Потом дерзкий побег из Пенише с девятью товарищами в январе 1960 года. Сломить его волю не удалось — во все времена Алваро Куньял оставался несгибаемым бойцом за народное дело.
Он принял меня в скромной рабочей комнате, из окна которой видны лачуги обитателей лиссабонского предместья. Почему-то при встрече сразу пришел в голову такой факт: на своем первом после Апреля съезде коммунисты избрали Центральный Комитет в составе 23 человек. За их плечами в общей сложности было свыше 250 лет пребывания в тюрьмах.
— Товарищ Куньял, несколько дней назад на митинге вы назвали ПКП партией правды, надежды, партией настоящего и будущего. Не могли бы вы раскрыть смысл этой характеристики партии?
— Когда я говорю, что ПКП — партия правды, это значит, что партия во всей своей деятельности исходит из реальных фактов действительности, ничуть не приукрашивая ее, нисколько не отходя от истины. ПКП — партия надежды. Трудящиеся на себе испытали все ужасы диктатуры. После 1976 года на их завоевания ополчились все силы реакции. Вот почему народ Португалии рассматривает нашу партию как силу, способную объединить всех демократов и патриотов на защиту Апрельской революции. Коммунистам верят, с ними связывают самые светлые надежды на будущее. Да, мы партия будущего. Мы находимся в постоянной борьбе за демократию и социализм, а социализм — это будущее португальского народа.
— Как бы Генеральный секретарь охарактеризовал своих товарищей по партии?
— В партии сегодня насчитывается свыше 200 тысяч коммунистов, а это не так уж мало для такой небольшой страны, как наша. (Население Португалии 10 миллионов человек.) Считаю, что коллективный образ партии складывается из индивидуальных характеристик каждого партийца. Партия — это большой и сплоченный коллектив, каждый член которого выполняет не только партийные поручения, но и вносит свой вклад в осуществление генеральной линии. Братство, единство, чувство локтя — таковы черты, присущие сегодня моим соратникам.
— А что для вас самого значит партия?
— Это вся моя жизнь...
«В самые трудные моменты моей жизни мне давала силу Советская страна, победы советского народа»,— признался мне во время одной из бесед Мануэл Педро. От коммунистов, наших больших друзей, любовь, уважение к СССР передается тысячам португальцев.
Так случилось, что долгие десятилетия наши страны были разъединены не только расстоянием. Сейчас между Советским Союзом и Португалией успешно развиваются экономические, торговые и культурные отношения. На верфях городка Виа-на-ду-Каштелу я видел суда, строящиеся для нашей страны, был свидетелем бесед советских моряков и местных корабелов. В этом краю, как, впрочем, и в других уголках страны, неизменно ощущаешь интерес жителей к СССР. Многие пронесли чувства к Родине Ленина через десятилетия. Посланцы советских республик частые гости на заводах и в кооперативах. На берегах знаменитых рек Тежу и Дору не раз с успехом выступали самые известные наши артисты, прославленные коллективы.
Залита ярким солнцем, вся в ярком цветении прекрасная португальская земля, одновременно древняя и молодая. В прошлом у нее были мрачные времена, но сегодня португальцы думают о будущем, живут надеждами на новые демократические перемены. Так что я решительно не согласен с теми западными журналистами, которые вроде бы заметили «перерождение» португальского характера, мнимую отрешенность и апатию людей. Точно также явной выдумкой является распространяемое буржуазной прессой мнение, будто бы политическая жизнь страны резко повернула вправо, а средний португалец становится все более консервативным. Дело дошло до того, что корреспондент английского журнала «Экономист», совершивший поездку по Португалии, удивленно воскликнул: «Оказывается, сердце Португалии все еще бьется с левой стороны!»
Я показал эту статью моему знакомому португальскому коллеге. Он улыбнулся:
— А где же ему еще быть, нашему горячему сердцу? Конечно, слева и только слева!
Лиссабон — Москва И. Кудрин, политический обозреватель Гостелерадио — специально для «Вокруг света» Фото А. Громова
Шаги в безъядерный мир
Они прилетели — двести тридцать американцев — почти изо всех штатов страны. А мы — двести участников похода из Москвы, Ленинграда, Новгорода, Калинина, Клина, союзных республик, рабочие, преподаватели, артисты, литераторы, студенты,— встречали гостей цветами и словом «Welcome».
Они ручейками просачивались через шлюзы пулковской таможни — веселые и настороженные, усталые и возбужденные; одетые в джинсы и редкой ветхости штаны с заплатами, в майки, футболки с антивоенными призывами, безрукавки, которые у нас считаются предметом нижнего белья; укрывшие шевелюры самых разнообразных фасонов и расцветок — от солнечно-рыжего до иссиня-черного и даже зеленого — под лихо загнутыми полями ковбойских шляп, соломенными сомбреро и сетчатыми капроновыми картузами с яркими эмблемами; увешанные диктофонами, фотоаппаратами, видеокамерами. Двести тридцать — такие непохожие на нас, встречающих в Ленинградском аэропорту, целым океаном деталей, но уже ставшие близкими благодаря нашей общей задаче.
Советско-американский поход за безъядерный мир в совместном марше от Ленинграда до Москвы должен был доказать, что люди различных культур, возрастов, национальностей, идеологий могут жить и работать вместе на основе общечеловеческих ценностей.
Наверное, не только я — каждый из нас, приехавших и встречающих, внимательно вглядывался в лица, надеясь в пути понять друг друга, обменяться сокровенными мыслями.
Всматриваясь в незнакомые лица, я тоже говорил «Welcome» — «добро пожаловать»,— жал руки, называл себя в ответ на ничего пока не говорящие мне имена.
Рик Лайф: «я всегда был самым обыкновенным американцем...»
Шли четвертые сутки похода. Лениградское шоссе то отбивало жестким шершавым асфальтом сотни советских и американских подошв, то размачивало их прохладными и обширными, как пруды, дождевыми лужами.
На всем пути вдоль обочин стояли люди, махали руками и флажками, держали самодельные плакаты: «Мы — за мир!», «Не хотим войны!» Стояли и в знойные полдни, и в проливной дождь, чтобы пожать руки, подарить букетик цветов, значок, открытку. Седые фронтовики выходили к дороге при боевых регалиях, обнимали таких же седых, как они, американских ветеранов и, утирая слезы, повторяли: «Спасибо, ребята!» В одной деревушке-невеличке на обочине у калитки стояла табуретка. На ней — трехлитровая банка молока, стакан, чашка с шариками засахаренного драже.
— Пейте, дорогие, подкрепляйтесь,— приговаривала древняя, морщинистая, почти неприметная в тени забора, старушка с жалостливо прищуренными голубыми глазами. Плечистый рыжеволосый американец — я знал только, что зовут его Рик Лайф, ему 23 года и что в детстве ему довелось побывать с родителями в Москве,— толкнул меня в плечо:
— Грег, она это продает?
— Она угощает,— ответил я.— Говорит, должно быть, ты устал, и предлагает подкрепиться. Выпей.
Улыбка слетела с лица Рика, вид у него стал растерянный, стакан молока, который я ему налил, он выпил с трудом. Затем сел прямо у калитки на пыльную землю и разрыдался...
— Я всегда был самым обыкновенным американцем,— рассказывал Рик вечером в палатке.— Увлекался футболом и бейсболом, врагами считал красных, учился рассчитывать в жизни на самого себя и далек был от всяких миротворцев, охранителей природы и иже с ними. Я рос в семье военного моряка и сам надеялся стать военным. Надеялся втайне: мама и слышать об этом не хотела. Ее отец, мой дед, был штурманом бомбардировщика и погиб в сорок четвертом в Европе. И за моего отца она, и я вместе с ней, тоже очень переживала, когда он уходил в море...
Все изменилось в 1985 году. В руки мне случайно попал листок — приглашение на Великий марш мира по Соединенным Штатам (О встрече с его участниками рассказывал в очерке «Пароход мира на Миссисипи» Владимир Шинкаренко.— См. «Вокруг света», 1987, № 3.). Цели марша мне тогда были безразличны. Но идея пересечь страну пешком от Тихого до Атлантического океана меня захватила. Подал заявление, его приняли.
На Великом марше я познакомился с удивительными людьми, они предложили мне посещать действующую при марше Академию мира. В противовес военным в этой академии учили миру. После первых полутора тысяч миль я начал сомневаться в том, что прежде казалось несомненным. И стал задавать вопросы. Кому нужны ядерные испытания, если русские ввели на них мораторий? Если все мы против ядерной войны — а я лично не встречал никого, кто был бы за,— то почему на наши палатки иногда летят цветы, а иногда — ракеты из ракетниц? Я не мог по-прежнему все это объяснить советской угрозой и «коварством красных», не мог безоговорочно верить Рейгану, «что русские комми наступают и только и ждут возможности, чтобы захватить нас всех».
