Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1996 №02
Приземистые, круглобрюхие, с длинными, до земли, хвостами, лошади казались какими-то особыми существами, населившими покинутый людьми поселок. Впрочем, они и на самом деле не были обычными лошадьми. Я вспомнил, как Петр Лазарев, палеонтолог, директор Музея мамонта в Якутске, рассказывал мне о древнем происхождении якутской лошади. Возможно, именно тысячи лет дикой таежной жизни воспитали столь независимый и стойкий характер: она и сегодня круглый год ходит сама по себе небольшими табунами, лишь изредка наведываясь в родные места. Выносливость ее поразительна: сотни верст без пищи и отдыха способна преодолеть рядовая якутская лошадь! «Сытый всадник и голодная лошадь — хорошая пара», — гласит якутская пословица.
В старину рядом с якутским домом всегда стояла деревянная коновязь — «сэргэ». И сегодня, проезжая через деревни, я замечал то тут, то там возвышающиеся над заборами сэргэ. Ныне это символ, имеющий некий священный смысл. Ставят сэргэ при каких-либо знаменательных событиях — например, свадьбах. К сэргэ давно уже не привязывают лошадей, но культ коня продолжает сохраняться.
В Якутске, в доме Аркадия, мне попалось в руки переиздание «Якутов» Вацлава Серошевского — труда, опубликованного в начале века и давно ставшего классическим. «Нужно видеть, — писал Серошевский, — как якутская лошадь идет по брюхо в густом липком болоте, пробивая прямо грудью борозду, идет версты 3-4, иногда 10 без перерыва, несет всадника или вьюки, стонет, храпит, пошатывается, но идет, не останавливаясь, так как остановка — это гибель; нужно видеть, как она пробирается, согнувшись в дугу, по невероятным крутизнам, по горным скалистым россыпям, сквозь бушующие потоки и широкие реки, сквозь лесную чащу, где, что ни шаг, приходится перелезать через упавшие колоды, где под мхом скользкий лед; ...нужно видеть, какой она довольствуется в то же время пищей, чтобы понять, насколько велики и драгоценны те запасы сил, которые она заключает в себе».
Табун лошадей, разбудивший меня, медленно кочевал по пригорку среди полуразрушенных изб. Мне приходилось много бывать в брошенных поселках: в них всегда царит уныние и тоска. Но в Тойон-арыы почему-то было иначе. На холме, над Леной, я увидел небольшое кладбище. Среди старых, покосившихся крестов стояли два свежих: 92-й год, 93-й. Люди вернулись в землю, на которой родились и выросли. В стороне от кладбища, уже за поселком, я неожиданно обнаружил загон из свежесрубленных жердей. Внутри, за изгородью, стояло новое, недавно вкопанное сэргэ. Еще дальше — свежий сруб. Кто-то захотел вернуться еще в этой жизни? Что ж, лошади, похоже, вернулись — очередь за людьми.
Солнце вставало над тайгой, подымался ветер. С севера наползали нехорошие облака — и сердце мое заныло: «Погода портится, до Столбов еще полдня пути...» Я бросился будить людей.
... Говорят, что волшебный камень САТА зарождается сам собой во внутренностях лошади, медведя, волка или орла. Самый сильный САТА — волчий. Если человек, обладающий САТА, отправляется в дальнюю дорогу, он подвязывает его под гривой лошади, и тогда лошади прохладно, оводы и комары не беспокоят ее. Но если СА ТА поднять к небу на ладони, сейчас же с той стороны подует холодный ветер...
Столбы
Дул восточный ветер. К полудню он развел волну, и когда мы наконец отчалили от берега, кое-где уже белели барашки. Мотор завелся с шестого захода, и сразу стало ясно, что «казанка» перегружена. Пришлось выбросить на берег все, кроме палатки и рюкзака с продуктами. «Не самое лучшее начало», — подумал я.
Ширина Лены в этих местах километров десять, фарватер примыкает к противоположному берегу, и, чтобы достичь его, нужно обогнуть цепочку островов, включая Тойон-арыы. Суда тратят на этот маневр немало времени, но наша моторка по мелкой и тихой протоке проскочила на ту сторону за полчаса.
По фарватеру гуляли волны. Моторка прыгала с гребня на гребень, веер брызг ударял в лицо. Да, злополучные циррусы все-таки не обманули: плотная серая дымка неотвратимо затягивала солнце. Удрученно я задвинул кофр с фотоаппаратурой глубже под брезент. «Главное, — успокаивал я себя, — мы на пути к цели...»
Неожиданно мотор заглох. Причина оказалась прозаической: кончился бензин — в первом баке из запасенных трех. Между тем пройдена была только половина пути. Якуты недоумевали: трех баков всегда хватало с лихвой на то, чтобы добраться до Столбов и возвратиться в Булгуннях-тах.
— Слишком большая волна, — резюмировал зять Федора Алексей.
Столбы превращались в западню: вернуться назад «на одном баке» при такой погоде и таком расходе горючего было невозможно...
Тем временем лодка обогнула последний перед Столбами мыс. Картина, открывшаяся моим глазам, была столь грандиозна, что все суетные опасения «опоздать, не успеть, не суметь», словно сор, в одно мгновение вымело из моего сознания. Я увидел стены какого-то фантастического, давно заброшенного города — они тянулись, покуда хватало взгляда, на десятки, а может, на сотни километров. Впрочем, это был даже не город, а целая страна, диковинная страна, на рубеже которой плечом к плечу стояли окаменевшие великаны. Хмурые и насупившиеся. Я вдруг почувствовал себя нежеланным гостем, и сразу вернулись прежние мысли: бензина во втором баке оставалось на донышке...
Но якуты — веселый народ, не подверженный рефлексии. Со смехом они выгрузились из лодки, разбили палатку, развели костер. Пока готовилась пища, я прошелся по берегу.
Ветер, усиливаясь, дул в лицо. Я шел у подножий Столбов, подавленный их величием. Громадные, замысловатые сооружения устремлялись в небо на десятки, сотни метров. Я запрокидывал голову: казалось, они наклоняются ко мне, словно живые. Невольно я стал подыскивать им имя. Оно уже существовало, было придумано гениальным слепцом и вертелось на языке. Наконец я вспомнил: лестригоны! Скалоподобные монстры, роковой встречи с которыми счастливо избежал Одиссей. Лестригоны. Они запросто могли раздавить меня, спихнуть в реку, но, видимо, я был слишком мелок для них. Присмотревшись, я увидел на лице одного кривую усмешку. «Да они просто не хотят отпускать меня! И специально все придумали: и ветер, и волны, и нехватку бензина!»
Я вернулся в лагерь. Трое моих спутников спокойно беседовали у костра, не обращая ни малейшего внимания на «лестригонов». При моем появлении они деликатно перешли на русский. Речь шла об охоте.
— Однажды на Вилюе иду с ружье по лесу, — рассказывал Аркадий, — кругом зайцы бегают. Бегают, мелькают, а добыть их не могу. Если вдвоем-втроем идти, можно хотя бы загон сделать. Возвращаюсь в поселок, а один старик мне говорит: «Ты почему ходишь? Ты сиди».
Я вернулся в лес. Сел, как старик сказал. И сразу двух зайцев добыл. Оказывается, когда ходил, я их распугивал...
У якутов, между прочим, страсть к охоте — в крови. В каком-нибудь русском селе если услышат, что медведь объявился, все разбегутся. А в якутской деревне наоборот: толпой на медведя! Когда открывается сезон охоты, два-три дня в деревнях пусто, словно все на войну ушли, даже в школах занятия отменяют.
Вода в котелке закипела. Гаврил бросил заварки.
— Как же мы доберемся до Булгуннях-таха? — задал я мучивший меня вопрос.
— Доберемся... — неопределенно протянул Алексей. — Может, ветер сменится...
— До Диринг-юраха дотянуть бы. — Гаврил разлил чай по кружкам.
— Нужно покормить «эбэ», — сказал
Аркадий.
«Эбэ» означает «бабушка». «Бабушка Лена» — так ласково и уважительно якуты обращаются к своей реке. Аркадий встал, подошел к воде, бросил в волны несколько кусочков хлеба.
— У нас есть такие охотники, — вернулся к любимой теме Гаврил, — которые на медведя с одной пулей в стволе ходят, чтобы по-честному было. И никогда в спящего зверя не выстрелят.
— А знаешь, кого в Якутии называют Великим Охотником? — спросил меня Аркадий.
— Не знаю.
— Того, кто и сохатого, и глухаря не сходя с одного места сумеет убить!
— Так кто же все-таки якуты — охотники или скотоводы? — спросил я.
Двое якутов-горожан смотрели на якута-крестьянина.
— Скотоводы, — серьезно сказал Алексей, но подумав, добавил: — и охотники. До якутов здесь на Лене туматы жили. У них якуты научились скот пасти. На севере, у эвенков, оленей держать научились. Но некоторые только охотой и жили. Раньше у якутов много племен было. Они повсюду жили, по всей Сибири, до океана.
— Почему ты так решил? — заинтересовался я.
— Однажды я карту посмотрел и удивился. Все названия якутские. Байкал, например, — по-якутски «байхал», то есть море. Или Сахалин. «Саха» — якут, «лин» — восток. Значит, «восточная Якутия», — заключил зять ямщика.
Слушая бесхитростные рассуждения Алексея, я задумался об исторической судьбе якутов. Их происхождение и по сей день загадка для этнографов. Главная сложность в том, что якуты не имели письменности и не оставили бесспорных документов своей истории. Единственными источниками стали для исследователей устный фольклор и сам якутский язык.
