Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1974 год
— Говорят, уменьшились стада рыбы, а мы видим — поедь уменьшилась. Ты знаешь, какая она чуткая, эта поедь! Нагнись с борта лодки помыть руки, и немало юра помрет в ополосках.
О сильной чувствительности байкальского зоопланктона я кое-что слышал. Хозяйственная деятельность человека сказалась не столько на рыбе, сколько на всей этой микроскопической мелочи, изнеженной сверхчистыми байкальскими водами. Сколько бед понаделал один только лесосплав!
— Душу колотит, когда вижу, как по Баргузину лес плывет, — сказал Елшин. — Лес мы можем взять в другом месте, а омуль где возьмем, кроме Байкала? Весь мир облети — нет второго Байкала. Нет и не будет!
Старик прав. Сколько природных чудес собрано воедино в этом озере! Страна наша огромная, и вовсе не сошелся свет клином для лесорубов, бумажников и химиков именно на Байкале. Хорошо, что люди вовремя одумались: при мощном развитии современного производства Байкал легко превратить в безжизненную сточную яму. Постановление правительства о сохранении и рациональном использовании природных комплексов Байкала явилось очень вовремя. Теперь введено табу на сплав леса по рекам, впадающим в Байкал. Исчезли грязные буксирчики с пачками леса на многих реках, уйдут они и из устья Баргузина.
Утробно гудя дизелем, «Слава» обогнула мыс Нижнее Изголовье, и навстречу нам медленно выплыли мохнатые головы Ушканьих островов. Эти острова давно интригуют ученых: происхождение маленького архипелага, лежащего среди больших глубин Байкала, до сих пор неизвестно. Согласно одной из гипотез байкальская котловина образовалась в результате тектонического провала, но почему не провалились Ушканьи острова, а выперли со дна котловины, как огромные стержни?
Лесник попросил у капитана «Славы» бинокль, и мы стали разглядывать берега Святого Носа. Над камнями среди сосен мелькнуло что-то большое и бурое. Может быть, медведь? Вот от Большого Ушканьего острова отделилось несколько черных чурок и двинулось навстречу «Славе». Это были нерпы. В ста метрах от катера они ушли под воду, мелькнув на прощание ластами и белым брюхом.
Выстраиваясь в шеренгу, Ушканьи острова исчезали из виду. «Слава» огибала мыс Верхнее Изголовье. Мы входили в Чивыркуйский залив. Как грозный и важный страж, в воротах залива возник остров Лохматый. Он пучил каменные глаза сквозь космы леса. И сразу выплыл другой остров — Голый. На его высокой лысине маячило пять-шесть кривых сосен. Третий «привратник» — остров Голенький — застенчиво прятался у правого берега; он имел вид камня, до блеска облизанного прибоем. Из-за острова, танцуя на волнах, выскочила белая моторная лодка; пристав к борту «Славы», забрала лесника с внуками и повезла в Чивыркуй.
Спустя минут двадцать из-за мыска вынырнул рыбацкий поселок Курбулик. У дощатого пирса, куда пристала «Слава», покачивались рыбацкие доры. Из них выкладывали в специальные ящики дары чивыркуйских вод. Ящики, составленные на вагонетку, заглатывал черный зев огромного склада. Густо несло рыбой. Запах байкальской рыбы особый. Даже карась и щука не пахнут здесь илом и тиной, а скорее чистотой и свежестью. Мне хотелось увидеть омуля, но в ящиках были только сорога, язь, щука и окунь.
Облегченные лодки, вздымая носы, уходили за новой добычей. В одну из них напросился и я со своей фототехникой. Это была далеко не самая лучшая лодка. Ее замасленный мотор являл собой что-то среднее между печкой и мясорубкой. Поршни в нем бились со звоном и дребезгом. Тем не менее лодка неслась уверенно и лихо. Правил ею Петруха Потырхеев. Он небрежно покручивал велосипедное колесо, приспособленное вместо штурвала. Яростный встречный ветер трепал длинные волосы Петрухи, овевал его голую грудь под распахнутым полушубком. На дощатом возвышении, заменявшем капитанский мостик, восседал начальник Петрухи — бригадир Коля Соколов. У Петрухи и Коли (вся бригада!) был день большой удачи, и они торопились покрепче ухватить ее за жабры. Первая утренняя тоня дала им более полутора тонн рыбы — почти недельная норма! Теперь они торопились сделать вторую тонну.
Навстречу нам неслась рыбацкая деревушка Катунь. Узкий мысок с мягким песком и травой врезался в поле воды, тянулся ровной лентой и вдруг игриво взбегал вверх, чтобы оборваться у самой воды круглой лесистой сопочкой. На этой ленте и стояли аккуратные дома Катуни. Во время шторма, сообщил мне Петруха, брызги прибоя бьют в калитки и в стекла окон рыбацких жилищ...
Мы миновали Катунь, Монахово и вышли в самый конец Чивыркуйского залива. Мутноватая вода кишела рыбой — это было видно по всплескам. Мы выбросили на берег конец невода. Под ногами зыбился хлипкий берег — от самой воды начинались и уходили вдаль цветастые и жирные болота перешейка Святой Нос. Было удивительно и странно думать, что воды Баргузинского и Чивыркуйского заливов связаны апатичными токами сквозных буро-зеленых болот. Где-то там, за редью мертвых лесин, скелеты которых время от времени падали в ржавую воду болот, зацветало и млело под горячим июньским солнцем озеро Арангатуй, зеленый круг которого я вчера видел с самолета. Узкой протокой Арангатуй сообщался с Чивыркуйским заливом. На озеро был наложен запрет — вход в него перекрывался пикетом рыбоохраны.
Петруха Потырхеев выметал с лодки невод. Бригадир руководил работами на берегу. Пока невод подтягивали к берегу, Петруха вкратце рассказал историю своей жизни. Молодой и бравый, уехал Петруха из Курбулика в город, устроился работать на суконную фабрику. Немного пожил — заела тоска по Байкалу. Тосковало все: горло — по воздуху, желудок — по рыбе, глаза — по синим просторам. В борьбе с ностальгией и городской гастрономией исхудал на десять килограммов. Вернулся домой — в первый же месяц поправился и вот рыбачит!
Мотню невода вытянули на мель, и оказалось, что она битком забита рыбой. Было ее не меньше тонны. В основном прозаическая сорога и окунь. Тщетно я старался высмотреть хотя бы одного омуля.
— А ты потрогай, какая вода! — сказал бригадир.
Я опустил с борта лодки руку: вода была теплой, как зеленый бурятский чай в пиале. Омуль не выносит теплой воды. С наступлением весны, как только прогреются мели и губы Чивыркуйского залива, он уходит в холодные глуби Байкала.
— Омуль там! — махнул бригадир Коля в сторону болот. — В Арангатуе омуль...
Еще в салоне «Славы» я узнал об опытах ихтиологов на Чивыркуе. Люди учились разводить омуль инкубационным путем. Личинки выращивались в стеклянных ретортах. Вылупившихся мальков сначала выпускали в реку Чивыркуй, потом в озеро Арангатуй...
Я давно уверовал, что нет на свете еды вкуснее омуля.
Мой дед, забайкалец, житель Читы, имел большое пристрастие к омулю. Целый год он откладывал из пенсии деньги, чтобы осенью отправиться в далекий вояж за баргузинским омулем. Рыбу эту тогда можно было купить в любом магазине Читы или Улан-Удэ, но дед в Усть-Баргузине покупал свежих омулей, только что из невода, и тут же солил их по своему рецепту. Хорошо помню это яство...
Но вот зимой 1972 года в Чите меня угостили омулем, который по вкусу напоминал худую селедку. Позже, в Улан-Удэ, меня потчевали точно такой же рыбой. Старожилы называли ее «инкубаторской». Так или иначе, но искусственное разведение омуля — сложная и далеко не решенная проблема.
Переночевав в доме Петрухи Потырхеева, я поднялся в четыре часа утра. На песчаной косе, служившей для рыбацких дор пристанью, уже собирались люди. На сегодняшний день меня закрепили за бригадой Ивана Малогрошева, которая рыбачила в таком месте, где вместе с соровой рыбой невод приносит к берегу немного омуля.
К песчаной косе выходили огороды рыбацких дворов, и в одном из огородов было устроено нечто вроде открытого портика, где стоит стол, накрытый чистой клеенкой. На мягком белом песке горел костер, на высокой треноге закипал чайник. Опознав во мне приезжего, коренастый, веселый и очень хлебосольный рыбак сказал, что он сейчас «сообразит» уху из омуля. В ту же минуту рыбак исчез за калиткой и вернулся с кастрюлей чуть подсоленных рыб. С половинкой одного омуля я расправился сразу, не дожидаясь, пока он сварит уху. Рыба была настолько вкусной и сочной, что вспомнились «омулевые пиршества» моего деда. Аромат, серебристый жир и тончайший вкус не оставляли сомнений: да, есть еще омуль на Байкале! Из-за бездорожья и удаленности Чивыркуйского залива воды его не тронули отголоски моторизованной человеческой деятельности.
И еще я разглядел на складе огромные дубовые бочки. Сквозь пол они уходили куда-то в землю. Каждая такая бочка вмещала по нескольку тонн омуля. Сейчас, к моему удивлению, не все бочки были пусты! Запах соленого омуля не спутаешь ни с каким другим.
Откуда этот омуль, если с весны 1969 года запрещен его промышленный лов? И тут сказалось своеобразие Чивыркуйского залива. Воды его кишмя кишат рыбой совершенно различных пород, в том числе и омулем. Особенно много в заливе омуля, когда вода еще не прогрелась под летним солнцем. Отлавливая соровую рыбу, совестливые рыбаки сначала выбрасывали омуля из невода обратно в воду. Но эти рыбы, побывавшие в сетях или неводе, служили кормом для чаек — омуль обязательно погибал, если к его нежному телу однажды притронулась сеть! Тогда специальная комиссия вынесла решение, которое позволяет рыбакам Чивыркуйского залива вместе с соровой рыбой сдавать и омуля. «Долов» — так называется этот омуль, попавший случайно в невод.
