Журнал «Если» - «Если», 2008 № 01
Георгий Иосифович Гуревич родился в 1917 году в Москве — как говорится, ровесник Октября. Он был вундеркиндом — в четырехлетнем возрасте выучился читать и писать, более того — сочинять. Вывел печатными буквами название первого своего сочинения: «Конь хробрец», далее шло несколько строчек о покупке коня, но затем вдохновение юного автора иссякло.
Лошади были сильным впечатлением его раннего детства. Напротив дома разгружали телеги с мукой, стояли извозчики, лошади «мотали головами, засунутыми в торбы», и мальчик Жора, глядя на них в окно, думал о том, что, когда вырастет, непременно станет извозчиком.
Но не только лошади. Часами сидел мальчик над томами Брема, разглядывая на картинках зверей. Ему хотелось их всех перерисовать, а еще лучше увидеть наяву, и для этого объехать все материки. Он накидывался на географические карты, перерисовывал их, мысленно путешествовал (признаюсь, что и я с детства увлекался географией, рисовал карты. Даже и сейчас, в конце жизни, люблю листать атлас).
Мальчик-вундеркинд подрастал, все больше проявлялась в нем душа исследователя, фантазера. Не только география — химия его увлекала. Хотелось понять, как устроены, из каких элементов состоят все вещи, вся материя и, конечно, всё живое, одушевленное. С юных лет отличался Георгий Иосифович глубокомыслием.
Он писал рассказы, стихи, начинал (и бросал) романы. В школе был прекрасный учитель литературы, однофамилец, он организовал литературный кружок. Нередко приглашал на занятия кружка писателей. В книге воспоминаний Гуревич впоследствии напишет, как приходили на кружок приглашенные Борис Пильняк, Сергей Третьяков, Лев Кассиль, Корней Чуковский. «Чуковский читал нам отрывки из «Чукоккалы», тогда еще не изданной, рассказывал о Блоке, Репине, Маяковском. Больше всего мне запомнилось, как Маяковский с утра уходил бродить по прибрежным скалам, шагал, шепотом повторяя слова, а к вечеру приносил четыре новых строки, в удачный день — восемь строк для «Облака в штанах», и за ужином читал все с начала плюс новые строки. А пятилетняя дочка Чуковского запомнила все наизусть и однажды потрясла родителей, декламируя: «Выбласывается как голая плоститутка из голящего публицного дома»…
Уже тогда, в школе, Георгий твердо знал, что будет писателем. По окончании школы он поступил в архитектурный институт, но проучился там недолго: «Ошибся я. Понял, что не архитектурная у меня душа. В распоряжении архитектора мало слов (архитектурные элементы я имею в виду: окна, стены, панели, капители, пилястры), а у литератора десятки тысяч, сумей распорядиться, сказать оригинально оригинальное».
Гуревич перешел в строительный институт, но в 1939 году его призвали в армию. На Дальний Восток загудел-поехал длинный состав, набитый новобранцами. И вот ведь странное дело: лошади были детской привязанностью мальчика Жоры — и здесь, в степной глуши близ китайской границы, угодил он в кавалерийский полк.
Служба занимала все время, и лишь стоя в ночном карауле, Гуревич мог предаться любимым занятиям — размышлениям и сочинительству. Он сочинял устную поэму «Чудесная история вора, купца и мага» и при этом подсчитывал строки, а потом — отработанные часы. Эту привычку он сохранил и впоследствии, перейдя на прозу («В данный момент, — напишет он в 1994 году, — идет 58228-й час моего литературного труда…»).
В 1945 году, демобилизовавшись, Гуревич возвращается в Москву. Он заканчивает институт, получив инженерный диплом, и начинает многотрудное восхождение в профессиональную литературу.
То были нелегкие времена для научной фантастики (а когда, впрочем, они были легкие?). Господствовала теория — и, разумеется, практика — «ближнего прицела». Партия определила задачи послевоенного восстановления и развития — и нечего рыпаться, заглядывать за очерченные пределы. Что, ты знаешь лучше, чем партия? Мечтать о будущем не запрещается, но лишь о таком, которое завтра может быть осуществлено, например, о великих стройках коммунизма, намеченных товарищем Сталиным. Венцом НФ тех лет был электроуправляемый трактор из романа В.Немцова.
Ближнеприцельная, приземленная фантастика тяготила Гуревича. «Я видел широкий мир, бесконечный, а мне предлагали асфальтированный терренкур с перилами. И спорить было бесполезно».
На первых порах был у Гуревича соавтор — бывший его командир отделения Жора Ясный, человек очень активный и, что называется, пробивной (качество, которого Гуревичу всегда не хватало). Вдвоем и написали повесть «Человек-Ракета». Как и полагается в научной фантастике, ученый сделал открытие — изобрел вещество, которое уничтожает молочную кислоту, накапливающуюся в мускулах человека и вызывающую усталость. Это вещество — «украинол» — он дает студенту, и тот, не отличавшийся прежде спортивными достижениями, показывает рекордный результат в марафоне. Он неутомим. Человек-Ракета… Повесть прошла на радио (телевидения еще не было), ее напечатали в журнале «Знание — сила». Это был дебют. Но вскоре газета, надзирающая за идеологией — «Культура и жизнь», — раздолбала повесть в присущей ей, газете, безапелляционной, грубой форме. Хорошо хоть, что не объявили космополитом или еще каким-нибудь вражиной.
Труден путь на Олимп. Но Георгий Гуревич не сдался. Идеи переполняли его. Он вдумчиво разрабатывал их, оснащал таблицами — таблицы впоследствии сопровождали многие его книги как наглядное подтверждение идей (Альтов шутил: дескать, Гуревич написал новый роман в 144-х таблицах). Но пока: «Я судорожно цеплялся, чтобы меня не вышибли из литературы совсем. А мысли копил, заносил в черновые тетрадки…» В газетах — победные марши по поводу великих строек, о полезащитных лесонасаждениях… Ну что ж, вот вам повесть «Тополь стремительный»: ученые придумали способ быстрого роста тополей для лесных полос. Но кто-то из недремлющих критиков разбранил повесть, потому что Лысенко предложил в качестве основной породы для лесонасаждений дуб, а тут, видите ли, тополь…
«Судорожно цеплялся»… Это, конечно, преувеличение. Но стойкости Гуревичу было не занимать. Появляются в печати его новые повести и рассказы: «Иней на пальмах» (1951) — проблема холода, «Подземная непогода» (1954) — об использовании тепла земных недр, «Лунные будни» (1955).:. Ну вот, его герои отправляются в космос. Пока что — ближайший, на Луну. Но уже в 1957-м вышла «Туманность Андромеды» Ивана Антоновича Ефремова. Будто сигнальная ракета взвилась, возвещая конец ближнеприцельной фантастики и начало новой — знаменитой фантастики 1960-х. Те годы и стали расцветом творчества Георгия Гуревича.
Что же ищут в космосе его герои? Да и зачем нужен человечеству непонятный, пронизанный опасными излучениями и, очень возможно, совершенно безжизненный космос? Ну, конечно, прежде всего нужно искать пригодные для поселения места: на старушке Земле человечеству в обозримом будущем станет тесно. В «Пленниках астероида» космонавтов, уцелевших на потерпевшем аварию корабле, выбросило на плывущую в безвоздушном пространстве скалу, где выжить без помощи с Земли невозможно. Дальше, дальше в космос. Межзвездные пространства невообразимо громадны. Существует гипотеза, что в гигантской космической пустоте могут быть промежуточные тела — поменьше звезд, с приемлемой, подобной земной, температурой. Пригодны ли они для жизни человека? Надо их найти. В своем рассказе «Инфра Дракона» Гуревич находит такую полузвезду (называет их инфрами, поскольку они испускают невидимые инфракрасные лучи) недалеко от Солнечной системы и отправляет туда своего героя, старого космонавта. Ему на пенсию пора, а он, пионер по натуре, стремится к открытию, к новому знанию. И находит на инфре цивилизацию. Она не похожа на земную, она на дне океана. И старик ныряет туда — без надежды на возвращение. «Жизнь измеряется делами, а не годами» — таков его лозунг.
Это, в общем, главный мотив, доминанта характеров всех героев книг Георгия Гуревича. Пожалуй, наиболее сильно это выражено в рассказе «Функция Шорина». Вот уж поистине герой знал одной лишь думы власть: стать звездолетчиком, уйти в дальний космос, найти братьев по разуму, привезти на Землю свод космических знаний — все тайны Вселенной. Всю свою жизнь Шорин посвятил этому, скажем так, императиву: не могу погибнуть, пока не достигну цели. Или лучше так: пока не выполню свою функцию.
Не стану пересказывать сюжет. Шорин берет барьер за барьером. Но вот он, уже признанный и знаменитый (после путешествия на комете!) космонавт, уходит в испытательный полет на фотонной ракете. Идет разгон, приближение к скорости света — и тут, в соответствии с теорией относительности, происходят неприятнейшие вещи. Замедляется время, растет масса — тяжелеют тела космонавтов, лопаются мускулы, начинаются кровоизлияния… Смертельно опасно! Надо тормозить…
Но даже если и удастся взять этот барьер (лечь в ванну, залитую жидким гелием, заснуть в замороженном состоянии, пока фотонолет не долетит до заданной цели в дальнем космосе), то какой же прок в таком путешествии? Ведь для тебя-то время замедлится, а на Земле пройдет лет двести, и ты возвратишься, по сути, на незнакомую планету, в далекое будущее, и знания, которые ты привезешь, будут уже не нужны: земляне достигнут всего своими силами. Функция жизни Шорина — прямая линия, идущая вперед, только вперед, устремляется к последнему барьеру — световому.
