Журнал «Если» - «Если», 2008 № 04
Челюсть, прикрепленная к черепу серыми, похожими на веревки сухожилиями, все щелкала и щелкала, открывалась и закрывалась. Он задыхается? Разговаривает? Кусается? Смеется?
— Над чем тебе смеяться, ты…
Но Костяной человек приготовил для него еще один сюрприз. Его танец отнюдь не закончился. С усилием подавшись вперед, перекатившись на грудную клетку, усеченный призрак расставил обе руки на мостовой, согнув их в локтях. Затем, подобно какому-то ужасному пауку, прыгнул вперед.
Конлин, который продолжал держать пистолет в опущенной вдоль тела руке, почувствовал, как его обхватили лишенные плоти кости. Высохший, полумертвый человек вцепился в него, словно какой-то отвратительный паразит, его вечная ухмылка почти касалась лица Конлина, черные провалы глазниц были в нескольких дюймах от его глаз.
Конлин пошатнулся с хриплым криком, силясь сбросить с себя этого демона, освободить руки. Его ноздри обжигала пыль и кое-что похуже — едко пахнущие остатки того, что когда-то было живой тканью, а теперь превратилось в нечто черное, твердое, липкое и почти полностью съеденное червями времени.
— Отцепись! — прохрипел Конлин, шатаясь из стороны в сторону, раскачивая непрошеного партнера, словно кружился с ним в каком-то диком танце. За его спиной опять заиграла скрипка. Та давняя книжка, та картинка — чего хотел скелет, стоящий рядом с постелью мальчика? Чего он хотел?
Эти глаза были пещерами, ведущими в бездонную глубину, которая никак не могла скрываться в одном высохшем черепе. Уже стоя на коленях, Конлин перестал сопротивляться, завороженный. Глубоко, глубоко внутри этих глаз он увидел что-то во тьме. Что-то громадное и движущееся. Что-то, глядящее на него. Что-то.
Не в состоянии моргнуть, Конлин закричал. Его крик был долгим бессмысленным воем, полным такого ужаса, который он никогда не позволял себе испытывать.
Челюсть Костяного человека распахнулась, это было похоже на улыбку узнавания и восторга. Конлин не сомневался: он слышит шипящий звук, хотя легких, чтобы его создать, не было.
— Хха-а-а-а… — шепнул Костяной человек.
Из челюсти вырвался дурно пахнущий ледяной пар, бело-голубой при свете огней. Его прикосновение обожгло кожу Конлина, и не успел он отвернуться, как пар влился в его нос и рот и, словно когтями раздирая горло, проник внутрь.
Охваченный невероятным ужасом, Конлин вырвал прижатую руку и приставил дуло «глока» к черепу Костяного человека.
Бах!
Казалось, этот выстрел эхом раскатился по вечнозеленым деревьям. Конлин обмяк, откинулся назад, глядя, как костяные обломки взлетели вверх, во все стороны, закружились и дождем посыпались на кирпичи.
Костяные руки разжались. Конлин вырвался из объятий, оттолкнул ногами то, что осталось от верхней половины скелета. Торс скрипнул и затих. Одна нога немного подергалась, потом застыла.
Ноги самого Конлина зашевелились раньше всего остального, и сдвинули его на три шага в сторону быстрее, чем он перевернулся и встал на колени, потом вскочил. Он обрел равновесие, готов был бежать, но резко обернулся назад, заметив что-то в шаге от себя, какую-то черную тень, возникшую между ним и фонарями платформы.
Один из Поллардов. Водитель тягача, в шляпе с обвисшими полями и зажатой в зубах трубкой. Конлин увидел в его отведенной назад правой руке блеск разводного ключа, за полсекунды до того, как ключ врезался в его ухо.
Осознание того, что случилось потом, выглядело как вспышки в красном тумане, которые сменялись темными интервалами: дискретные образы, почти как фотоснимки из «Книги Костяного человека». Что-то случилось с его слухом. Звуки вскипали и колебались, терялись в ночи, которая вспыхивала и дымилась. Сначала кто-то волок его за руки, лицом вниз, и кровь из ноющей головы капала на мощенную кирпичом улицу.
Потом его поднимали, чьи-то руки тащили его наверх.
Затем, когда темнота снова приоткрылась, он оказался под самыми вечнозелеными ветками, и девушка Поллард вытирала его лицо тканью, напевая ему что-то нежным, детским голоском. Рядом с ревом завелся двигатель. Твердые доски под ним затряслись, и низко висящие над головой ветки двинулись, заскользили мимо. Пронзительная скрипка все продолжала пиликать.
Повернув голову, он увидел внизу улицу Ди. Он лежал на высокой платформе, которая начала движение. «Нет, погодите», — хотел сказать он, но не мог произнести ни слова. Внизу, на мостовой, старый Билли хромал к обочине, потирая бедро, словно оно у него болело. Остановился, посмотрел снизу на Конлина с кривой улыбкой, наполовину с упреком, наполовину с удивлением. Рассмеявшись, старик поднял хрупкую руку и помахал ему.
Конлин пошарил вокруг в поисках «глока». Но двое мужчин Поллардов наклонились над ним, схватили его за руки и за ноги. Тот, что был в ногах, жевал табак. А другой, стоявший над головой, улыбнулся доброй улыбкой, показывая неполный комплект желтых зубов.
— Ты почти готов? — спросил он, похлопав Конлина по шее.
«Готов? К чему?»
Бесцветная девушка нагнулась ближе, задев грязными волосами его лицо, и поцеловала Конлина в губы. Вкус ее губ, ее запах, обожгли его горло, будто мускус дохлого скунса. Но Конлин почувствовал, как его губы растянулись в ответной улыбке.
— Ну и ладно, — произнес стоящий над ним мужчина, когда девушка отстранилась. — Вперед.
Двое мужчин подбросили Конлина, но не по направлению к улице. Он смутно видел, что верхний настил платформы представляет собой решетку, сбитую из широких деревянных планок с промежутками между ними. Он аккуратно проскользнул в промежуток и полетел в темное нутро фургона.
Его крик превратился в хриплый визг вырвавшегося из легких воздуха, когда он ударился о горячую, дрожащую поверхность — тело животного. Животное с визгом вылезло из-под него, и Конлин плюхнулся в жидкую, скользкую грязь, под которой опять чувствовались твердые доски.
Похоже на грязь, но не грязь. Этот запах…
Громадные туши толпились вокруг него, терлись друг о друга в темноте. И слышалось «паф, паф» нечеловеческого дыхания. Вероятно, вонь навела его на мысль, что это вантузы для туалета прикасаются к нему, прижимаются к его груди, к его ногам. Нет, не…
Рыла. Круглые рыла, похожие на торцы бревен. Острые, раздвоенные копыта топтались рядом с ним, одно наступило ему на руку и пропороло ее. Умные маленькие глазки на огромных мордах с отвисшими подбородками; эти глаза в просачивающемся свете фонарей сверкали красным огнем.
Заглушая повизгивание и похрюкивание, хриплое дыхание и шуршание волосатых шкур на трущихся жирных тушах, одно из огородных пугал приложило рот к щели наверху и закричало:
— Шу-у-у-у-у-у!
Однажды Конлин воспользовался тисками, зажал ими руку заказанного объекта в его собственной опрятной мастерской, потому что Конлину требовалось кое-что узнать. Он вспомнил теперь эти тиски, подумал о том, что тот человек тогда чувствовал: только тогда тиски были одни, и в них была зажата одна часть тела жертвы, и они сжимались очень медленно.
Его поливали какой-то жидкостью, она дымилась и громко шипела, но всякая боль исчезла. Это было приятно. Он попытался закрыть глаза от облегчения, но глаза не закрывались.
Он снова лежал наверху, на чистых досках, на высокой платформе Поллардов, и та милая девушка смачивала его каким-то химическим раствором, который пузырился, пенился и очищал.
Никакой боли. Совсем никакой боли. Он открыл рот и затрясся в беззвучном смехе. Полларды засмеялись вместе с ним, заулюлюкали, а похожий на жабу толстый скрипач закончил свою мелодию тремя эффектными визгливыми нотами.
Девушка присела на корточки и осторожно поставила свое дымящееся ведро. Откидывая волосы с водянистых зеленых глаз, она широко улыбнулась, словно любовалась новорожденным младенцем.
— Вот так, — сказала она ему. Она умела говорить. — Ты совсем готов.
Интересно, подумал он, как ее зовут. Но с другой стороны, он не мог вспомнить, как зовут его самого, если у него когда-нибудь было имя. Он где-то раньше был? Куда-то ехал?
Нет. Сейчас имели значение только эта ночь ночей и Парад. Он сел, услышал общий вдох тысяч глоток. Затем стали указывать пальцами, и все — на него. Челюсти отвисли; шепот пронесся вихрем, как осенние листья в бурю. Защелкали фотоаппараты, засверкали вспышки. Разные чувства мелькали на лицах зрителей, стоящих вдоль обочины. Вера. Недоверие. Упрек. Страх. Изумление.
Он поднял руку, чтобы им помахать, каждая маленькая косточка была белой и блестящей.
Толпа ждет. Есть только сейчас.
Ночь принадлежит ему; так было всегда. Он вскочил, охваченный растущим ликованием, перекувырнулся в воздухе и легко приземлился на мостовую. Потом начал плясать.
Перевела с английского Назира ИБРАГИМОВА
