Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1970 год
Профессор Ринчен достает с полки книгу:
— Первый репортаж о монголах привез в Европу Марко Поло. Ему нельзя отказать в журналистской наблюдательности. Смотрите: «...Они зимой держатся близ мест, где находят пищу для лошадей и овец, а летом кочуют в поисках свежести по горным склонам. Дома они делают из шкур, которые крепят на шестах и перевязывают веревками. Дома эти круглые, и их легко увезти с собой. И где бы ни поставили они затем свой дом, называемый юртой, дверь ее всегда обращена на юг...
Они живут мясом, молоком и сыром. Пьют молоко кобылиц, чудное на вкус, похожее на белое вино, и зовут его кумыс... Они могут поэтому всю ночь оставаться в седле с оружием и превозмогать самые тяжкие лишения».
По центру Улан-Батора ездить на лошадях запрещено: висит специальный знак — конская голова. А на центральную площадь, которая шире пляс де ля Конкорд, запрещен доступ и автомобилям. Площадь с памятником Сухэ-Батору окружена правительственными зданиями, на ней стоит опера и Академия наук, где в своем кабинете меня принимает профессор Ринчен.
Опера и академия. Эти вещи имеют особый смысл для Монголии, вынырнувшей в 1921 году из долгого средневековья, в котором держали ее китайско-маньчжурские владыки. В стране было всего две начальные школы и... 747 ламаистских монастырей! Жестокий тибетский буддизм отрицал науки и искусства. Страна вместо врачей знала шаманов. Ее безнаказанно грабили иностранные купцы и терзали собственные феодалы... На территории, где трижды умещается Франция, медленно умирал народ, сегодня явивший миру изумительный пример возрождения. Опера, университет, Академия наук, музеи, театр... Если вспомнить, что во Франции университет был открыт в год рождения Чингисхана, понимаешь цену привычным сегодня понятиям.
Спустившись по трапу на летное поле, я с минуту тряс головой, стараясь сбросить с себя оцепенение четырнадцати часов лета. Пузырящийся сентябрьский воздух вливался в легкие, изгоняя усталость. Было по-осеннему прохладно. Хотя что значит «по-осеннему»? В этой открытой всем ветрам стране случается, что в июне выпадает снег. А в июле солнце прогревает каменистую землю до плюс сорока, чтобы зимой дать ей остынуть в январе до минус сорока. От таких переходов трескаются камни.
Я знал, что ветры здесь способны, если верить монгольской сказке, «выгнать из озер воду и разбросать рыб по степи». Я был готов к тому, что это страна неутомимых всадников, способных «превозмогать самые тяжкие лишения».
И вот он едет навстречу «Волге», в которой встречали меня хозяева, мой первый всадник. Вглядевшись внимательно, я увидел, что это женщина. Я попросил остановить машину и нацелил фотокамеру. Женщина расправила складки своего халата — дэли. Ногти амазонки покрыты бледно-розовым лаком. Она мило улыбается в ответ на мой вопрос: да, верно, она возвращается из городской парикмахерской, где поправляла прическу и делала маникюр... Таковы кочевники семидесятых годов.
Улан-Батор уютно примостился в долине. Древние горы, изъеденные эрозией, переходят во всхолмленную степь. Дома стоят просторно, обращенные дверями на юг, не стесняя себя рамками городской черты: с краю к ним подстраиваются юрты. Мне говорят, что летом из бетонных домов жители охотно переселяются в комнаты из войлока.
Много молодежи на улицах — начался учебный год в вузах. В автобусе дэли соседствуют с европейскими костюмами. Эти цветастые халаты, часто подбитые изнутри мехом, подпоясанные широким кушаком, чудесно приспособлены к постоянным ветрам и переменам климата, не стесняют движений, удобны в седле, будь то на лошади или на мотоцикле. Но вряд ли они подходят, чтобы сидеть в них за рабочим столом или стоять у станка в цехе. Так что как повседневная одежда в городе дэли обречен. Жаль.
Дорога, дорога без конца
Перед гостиницей выстроились легковые такси. Может, одно из них повезет меня по стране? Нет. Для меня приготовлен советского производства вездеход ГАЗ-69. В степи, мне сказали, нет дорог, но зато сама степь — сплошная бескрайняя дорога. Впрочем, нужен ли здесь, в степи, асфальт? Это еще вопрос. В здешнем резком климате, где снег лежит по полгода, содержание и очистка шоссе стоили бы весьма дорого. Особенно если вспомнить, что страна вытянулась на две с половиной тысячи километров с запада на восток, что 70 процентов населения связаны с кочевым скотоводством.
Мы ехали, ориентируясь по скоплениям черных точек, которые, вырастая, оказывались стадами. Пугливые лошади срывались с места: черные, с блестящими боками коровы, слишком одомашненные, равнодушно глядели на нас; бараны поднимали облако пыли; верблюды, не переставая жевать, вскидывали голову, окидывали нас царственным взором. Ржавело на горизонте солнце, колыхались травы. Только не было людей.
Мы едем уже четыре часа и не встретили еще никого. Меня начинает снедать подспудное беспокойство. Это сосущее чувство знакомо всякому курильщику, лишенному табака. А мы лишились людей... Может, мы едем не в том направлении?
Шофер замечает, что солнце повисло справа от машины, хотя к этому времени должно быть сзади, и круто, на 90 градусов, поворачивает руль, бросая «газик» в сторону холмов... на мой взгляд, ничем не отличающихся от соседних. Шофер — наш лоцман в степном море.
Так прошли четыре часа пути. Ни единого встречного. 1 250 тысяч жителей на полтора миллиона квадратных километров. Меньше одного человека на квадратный километр.
Мой спутник молчит — нет человека, ценящего больше слово, чем монгол. Слово должно быть весомо, значимо.
Земные дела божьих слуг
Впереди показывается какая-то полуразрушенная постройка. Покинутый поселок? Заброшенная овчарня? Нет, бывший ламаистский монастырь. Один из семи с лишним сотен, которые насчитывала Монголия в 20-м году. Памятник национального несчастья.
В 1916 году англичанин Кент, проехавший всю Монголию, отмечал: «Что касается полнейшей зависимости, темноты и бедности монголов, то они обязаны этим ламаизму, своеобразной форме буддизма, завезенной из Тибета и ставшей подлинным кошмаром там, где он пустил корни».
В 1920 году американец Чампен Эндрюз после годичного пребывания в стране писал: «Большинство лам имеют весьма смутное представление о религии и занимаются по большей части сугубо земными делами. В целом можно сказать, что это вредная прослойка, и мне думается, что закат страны связан в основном с распространением этой гибельной религии... Чуть не половина мужского населения живет за стенами ламаистских монастырей... Большая часть их паразитирует, морально и физически ослабляя нацию, ведет ее к вырождению».
Каждая семья была обязана отдать нескольких сыновей в ближайший монастырь. 747 монастырей при ограниченном населении — цифра гигантская. Сначала как ученик, потом как послушник, а затем как лама, мальчик, юноша, мужчина пас гигантские монастырские стада, перегонял их по степи, доил кобылиц и коров, стриг овец, выделывал войлок для юрт, содержал монастырь. А деньги не выходили из монастырских стен.
Как могла развиваться экономика, отягощенная подобным грузом?
Кроме того, каждая семья обязана была платить дань монастырю скотом либо деньгами. К этому добавлялись обязательные подарки и подношения. Когда верховный лама Богдо-Геген отправлялся в паломничество в Лхасу, в далекий Тибет, вся Монголия облагалась данью, для того чтобы поездка оказалась достойна высокого сана.
Ламаизм яростно противился любому образованию вне монастырских стен, а там обучение шло на тибетском языке и заключалось в зазубривании молитв. Народу грозила ни много ни мало потеря родного языка. А теряя свой язык, народ терял душу.
В моральном отношении монастыри являли столь же мрачную картину. Свидетельства очевидцев говорят о воровстве, нечистоплотности лам, вымогательстве. Связанные обетом безбрачия, ламы брали себе «в услужение» самых красивых девушек, а зачастую и замужних женщин.
Молодые власти Монгольской Народной Республики получили в наследство этот груз. Ламы сохраняли поначалу свое влияние среди разбросанных по необъятным просторам кочевий. Тот же Эндрюз утверждал: «По моему мнению, сопротивление лам можно будет сломить только силой». Он оказался плохим пророком. К силе не прибегли.
Какое-то время власти ограничивались разъяснительной работой, лекциями и брошюрами. Больные были помещены в лечебницы. А за нарушение закона о безбрачии ламы подвергались теперь не только религиозному, но и уголовному наказанию. Была принята единственная радикальная мера — отныне по закону в монастырь мог поступить подросток, получивший... среднее образование. Естественно, приток монахов сразу же иссяк: юношей, имевших на руках аттестат зрелости, привлекала иная жизнь. Затем в поход по монастырям отправились летучие бригады. Молодым послушникам предлагали организовать с государственной помощью скотоводческие кооперативы. Те согласились. Так появились артели из «революционных лам», переставших подчиняться Богдо-Гегену. Их становилось все больше и больше. Монастырские стены были не в силах более отгораживать людей от жизни. Эти артели заложили зачатки местной промышленности в отдаленных районах. Дело пошло настолько хорошо, что у ремесленников уже не оставалось времени на молитвы. Перед угрозой окончательной потери своего влияния ламы пошли на сговор с врагами республики. В 1938 году, когда японцы, оккупировав Маньчжурию, сосредоточили войска на границах Монголии, в 23 монастырях были обнаружены склады оружия японского производства. Около сотни монахов, виновных в заговоре, предстали перед судом.
