Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 1983 год
Ковроткачество в Афганистане издавна окружала тайна, которую семья берегла от посторонних — в том числе и соседей. Свои приемы были у каждого племени, каждого района. Имя мастерицы и ее семьи известно было лишь хозяину давки, который скупал продукцию. Но знатоки четко различали почерк мастера.
Орнамент афганских ковров — параллельные ряды геометрических фигур. Фон бывает красным, коричневым, желтым и серым многочисленных оттенков. Самый любимый рисунок — «слоновий след», восьмиугольник на темно-красном фоне. В квадратном сантиметре мастерицы завязывают узлов двадцать-тридцать. Но в лучших коврах — пятьдесят. Самые ценные ковры — «Маури», «Даулатабад», «Сарок», «Адход», «Адтыбодак», «Акча». Когда-то (не так уж, впрочем, и давно) цену невесты определяли по тому, как умело она ткет ковер. И сваты-профессионалы (занятие весьма распространенное в старой афганской провинции), уговаривая родителей жениха, не забывали вставить в список добродетелей невесты ее ковроткаческое умение:
— «Маури» со слоновьим следом за год соткет!
— «Маури» — это хорошо! Боимся только, что нам это не по карману, — отвечали родители жениха.
— Ну, может быть, и не «Маури», но уж «Алтыболак» у нее отличный, — умерял требования сват.
Невеста, мастерица «Алтыболака», ценилась тоже недешево, но все же была доступнее...
Никто из заграничных покупателей «кабульских ковров» никогда не задумывался над тем, какие гроши получали мастерицы за свою работу. А ведь ковроткачество было серьезным — если не главным — подспорьем для многодетной и вечно голодной афганской семьи в маленькой деревушке, затерявшейся среди выжженных, солнцем пыльных просторов между Гератом и Файзабадом.
Сейчас в стране примерно сто пятьдесят тысяч семей занимаются ковроткачеством. Они объединены в союз ковроткачей, который старается облегчить их труд, обеспечить шерстью, помочь сбыть продукцию.
Доход от экспорта ковров занимает немаловажное место среди поступлений валюты республики. А репутация афганского ковра в мире столь высока, что рисковать ею никак нельзя.
Без суровой проверки качества исходного сырья, красок и продукции ковер нельзя продать на вывоз.
...Прямо на тротуарах и мостовых брошены ковры, драгоценные кабульские ковры. По ним ступают люди, едут повозки. Их жгут солнечные лучи и мочит дождь. Ковер от этого становится только лучше, податливее. Он не разорвется, и не потускнеют его краски. Он выдержит любую нагрузку.
Если, конечно, это настоящий кабульский ковер.
Л. Мартынов
Холмы Фалуна
Ш ведский город Фалун. Конец февраля. Идут лыжные соревнования: разыгрывается Кубок мира. Волнуются зрители за ограждением; голос спикера, отсчитывающего секунды и метры, разносится громкоговорителями далеко окрест...
Завтра утром мне лететь домой, и хотелось просто пройтись, как-то разрядить накопившуюся усталость. На глаза попадается витрина магазина с ярко-желтой надписью, усеянной красными брызгами: «Скидка — 50% на все!» Но в магазинчике пусто. Реклама «не стреляет». Мимо витрины медленно бредет увешанный множеством музыкальных инструментов человек-оркестр. Он не только умудряется играть сразу на всех инструментах, но еще и поет что-то трогательно-бодрое, несмотря на февральский ветер, сделавший лиловым его лицо.
Я двигаюсь дальше, но кто-то хватает меня за руку. Оборачиваюсь. Парень и девушка в джинсах и коротких куртках протягивают тонкий буклет с набранными крупно цифрами и надписями: «Нет — ядерному оружию, да — безъядерной зоне».
— Прочитайте и приходите к нам на собрание. Там написано, зачем, где и когда, — говорит девушка, застенчиво улыбаясь. Я тоже улыбаюсь и говорю, что прочитать-то обязательно прочитаю, но вот прийти не смогу, потому что завтра поутру лечу домой, в Советский Союз.
Мои собеседники переглянулись. Я уже давно заметил, что при знакомстве шведы очень непосредственно изумляются тому, что иностранец выучил их родной язык.
— Вот вам бы и нужно посетить наше собрание. У нас в стране столько шуму о ваших вооружениях, подводных лодках, ракетах...
— А кто вы и что, собственно, обсуждаете? — спросил я.
— Мы молодые социал-демократы, — начала девушка. — Меня зовут Анна-Лена, по профессии — художник-дизайнер, а это Петер, студент-медпк. Обычно наш союз стоит левее социал-демократической партии Швеции. Но в данном случае мы целиком поддерживаем инициативу Улофа Пальме о создании безъядерной зоны в Центральной и Северной Европе.
— Знаете, — говорит Петер, — Швеция ведь не всегда была мирной и нейтральной. Дело в том, что в свое время наши залежи медной руды позволяли шведам вести захватнические войны. У нас, в Фалуне, сохранился старинный медный рудник.
И вдруг мои спутники предлагают посмотреть рудник.
— Не пожалеете. Пошли?
Я согласился.
Прямоугольное здание, выкрашенное в темно-красный цвет. Внутри лифт. Плавно скользим в недра медной горы...
К концу эпохи викингов — IX—XI века — медь все больше вторгалась в обиход скандинавов, ее начали вывозить и в другие страны. Тогда же, очевидно, медные залежи стали разрабатывать и возле Фалуна. Наибольшего размаха добыча меди в этих краях достигла в XVII—XVIII веках: под землей трудилось одновременно свыше тысячи рабочих. Фалунская медь шла на пушки, ею оплачивались поставки в казну и содержание армии его величества.
Лифт остановился. Глубина пятьдесят метров. Подземелье залито электрическим светом. В воздухе чувствуется кисловатый привкус. Надеваем каски, брезентовые куртки, сапоги и идем по деревянному настилу. Просто лабиринт: извилистые ходы, ниши, спуски, подъемы... Гид поясняет, что медную руду в XVII веке здесь добывали обычным для тех времен примитивным способом: рабочий кувалдой и кайлом пробивался внутрь пласта, не особенно заботясь о крепежных сооружениях.
Входим в огромный зал с темными отверстиями в стенах — ходы во всех направлениях пронизывают тело горы. Это шахта Кройца. Посредине зала вверх уходит высоченная деревянная стена, когда-то защищавшая насосы. Узнаю, что это самое высокое деревянное сооружение в мире. Верить приходится на слово — очевидно, в каждом музее есть экспонат, который местные энтузиасты обязательно объявляют «самым-самым». Возле стены — деревянная бадья, — в ней поднимали на поверхность руду и людей. На вид она чуть больше бака для белья, но гид утверждает, что в ней умещались — ноги в бадье, руки вцепились в веревку — шесть человек. Кое-где в породе поблескивают желтые пятна, но в основном видны потеки темно-красного цвета.
Осматривая лестницу при переходе в соседнюю шахту, замечаю, что дерево абсолютно не подверглось гниению. Более того, оно выглядит прочным и основательным, лучше нового. Следует пояснение, что в медной руде содержится консервант, который предохраняет древесину от порчи. Из окислов этого металла изготовляют самую распространенную в Швеции темно-красную краску. Именно в этот цвет окрашено большинство деревянных строений.
— Медная руда консервирует не только древесину, — продолжает гид. — В 1719 году здесь была обнаружена мумия шахтера. Человек походил на спящего, только тело совершенно окаменело. Подняли на поверхность, но шахтера никто не мог опознать. Наконец, подошла одна старушка и... узнала в нем Матса Исраэльсона, пропавшего в шахте сорок два года назад. Это был ее жених, с которым она обручилась незадолго до его исчезновения.
— Впрочем, консервант этот на живые организмы действует пагубно, — заметил экскурсовод. — В шахтах пытались использовать лошадей, но они быстро слепли и умирали...
В одной из штолен разложены инструменты, с помощью которых добывалась медная руда прежде. Среди них смоляной факел. К его рукоятке прикреплена деревянная боковина, в которую шахтер впивался зубами, поскольку руки у него были заняты. Деревянная бочка с питьевой водой, рядом — особый закрывающийся стакан на длинной ручке — чтобы доставать из глубины бочки чистую воду. Вода служила и «рабочим телом» при добыче руды: выход пласта предварительно раскаляли, разведя большой костер, а потом поливали стену водой.
Воображение рисует озаряемую факелом скрюченную и измазанную копотью фигуру средневекового шахтера: в жаре и духоте, мокрый от пота и водяного пара, он кусок за куском откалывает руду и тащит на салазках к выходу. Кусок за куском... чтобы из них отлили пушку, которая принесет смерть такому же, как он. Но шахтеру тех времен, неграмотному, задавленному нищетой, отупляющим многочасовым трудом, и в голову не приходили такие мысли.
— Бездумье — страшная вещь, — говорит Петер, когда мы поднялись на свет. — Мы понимаем, что все мы в Европе связаны и война никого не обойдет стороной. Сейчас, как говорит Пальме, любой майор может решить вопрос об использовании тактических ядерных устройств, каждое из которых по мощности превышает хиросимскую бомбу. Опасность развязывания ядерной войны очень велика...
