Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №02 за 1962 год
Могила корабля на той глубине, куда с большим трудом может проникнуть человек. Если в скафандре образуется крошечный прокол, то вода под громадным давлением вонзится в тело, как длинный стальной шприц.
На шестом шагу Володя отдыхает, прислонившись к шершавой стенке надстройки. Легкие с трудом втягивают воздух.
Его фамилия — Дорошенко. Но ребята прозвали его «Кранцем». Кранец — это та пузатая, плетенная из пеньковых шкертов груша, которая висит по бортам кораблей и при швартовке смягчает удары. Заслуженный, ободранный о причалы кранец такой же большой и рыжий, как и сам Володя. Кирпичная шевелюpa водолаза вьется колечками около висков. Серые глаза выглядывают из-под лохматых бровей.
Володю считают человеком без нервов. Командир не случайно послал с зарядом тола именно его. На большой глубине затормаживается мышление, теряется способность ориентироваться. Но Володя умеет не поддаваться страху.
И сейчас он стоит у ржавой стенки. Рядом люк. По нему надо спуститься в трюм.
Ногой он нащупывает край люка. Он знает: трапика нет, сорван. Вот здесь, пожалуй, пригодился бы фонарь. Впрочем, нет. С ним хуже. Фонарь дает лишь маленький клин света, он только притуплял бы бдительность. А сплошная темнота заставляет измерять каждый сантиметр, двигаться вперед, ощущая невидимые препятствия всем существом, каждым нервом.
Володя повисает над люком и начинает потихоньку стравливать, выпускать из скафандра поступающий по шлангам воздух. Скафандр тяжелеет, тонет, и ноги водолаза проваливаются в пустоту. Калоша касается какой-то решетки, перегородившей вход в трюм. В тесной трубе прохода Володя не может нагнуться, ощупать ее. Он ходил здесь раньше, но не замечал решетки. Володя вспоминает истлевшую на сгибах кальку, на которой изображена схема чужого миноносца, непрошеного гостя, нашедшего могилу в наших водах. На кальке не обозначено никакой решетки... А сорванный взрывом трапик лежал внизу и никому не мешал. Откуда же вдруг под ногами решетка?
Еще сильнее прижав к себе тол, Володя сгибает колени, пытаясь свободной рукой дотянуться до решетки. Спина и колени упираются в стенки. Нет, нащупать не удается...
Володя снова стравливает воздух. Скафандр уменьшается в объеме, и тотчас тело наливается свинцом. Обнявшая со всех сторон толща воды сжимает мускулы. Кровь густеет. Сердцу трудно проталкивать ее по артериям. В виски барабанят металлические шарики.
В глазах вертятся, прыгают, мечутся красные круги. Все проваливается в пустоту. Глубинное опьянение. На волоске повисает сознание. Но в какую-то долю секунды оно улавливает грохот в наушниках.
— До... до... ой... Ж-ж-ем! Володя нажимает затылком
клапан, и в скафандр врывается живительный воздух, нагнетаемый оттуда, сверху, из солнечного мира.
— Что ты молчишь? Отвечай! Ждем! — доносится более явственно голос боцмана Аверченко.
Надо быстрее ответить ему, успокоить, но Володя никак не может разжать губ.
Боцмана водолазы зовут просто дядей Федей. Володя на миг представляет старого эпроновца. Он сейчас прижался к телефонной трубке, ветер треплет седые волосы, которые еще сильней оттеняют запеченное на солнце морщинистое лицо.
— Отвечай же! — голос дяди Феди срывается. Слышно, как он хрипло кашляет.
В глубине смерть и жизнь стоят рядом. И если водолаз молчит, с ним что-то стряслось, ему нужно помочь немедленно.
Володя выжимает одно слово:
— Иду...
И чувствует, как решетка вдруг слабо плывет вниз, уходит из-под ног. Стоп! Да это же плавает трап. Спрессованные толщей потоки носят здесь тяжести, как легкие пушинки. Открытие неприятно поражает Володю. Плавающие куски железа могут заклинить выход, придавить шланг, ударить по детонатору.
Одна калоша попадает на сорванный ствол пушки. Калоша скользит. Идти вдоль переборки — значит сделать лишних десять шагов. Надо идти только по прямой. По прямой шесть шагов. А потом спускаться через грубо проделанную электрорезкой дыру в нижний отсек корабля и сделать один шаг. Последний. Тринадцатый.
Эта дыра невелика. Обычно водолазы пробирались сквозь нее, освободившись от инструмента и выпустив из скафандра почти весь воздух. Но ведь тол не бросишь...
Седьмой шаг. Какой-то светящийся комочек вьюном взлетает кверху, и снова пространство заполняется густой тушью. Ни отблеска, ни малейшего лучика. Все вокруг, как в фотографическом мешке, непроницаемо для света. На земле никогда не бывает такой густой темноты.
Володя идет так, будто ему завязали глаза. Свободную руку он выбросил вперед. Шаг. Калоша попадает между двух обломков железа. Он пробует вытащить ее, но подошва, видимо, зацепилась за болты. Осторожно он опускается на колени и кулаком выбивает калошу из щели. Два тонких усика детонатора колышутся от толчков.
Девятый шаг Володя делает еще осторожней. Хочется, броситься вперед, рывком преодолеть последние три метра. Будь что будет! Кому суждено жить — не умрет. «Но погоди, — останавливает себя Володя. — Чаще умирает слабый. Он бросается под пулю, у него нервы не выдерживают».
— Где находишься? — подключается дядя Федя.
— Десятый шаг.
Дядя Федя молчит, не выключая передатчика. Видимо, отыскивает на кальке место, где остановился Дорошенко. Потом тихо спрашивает:
— Устал?
Таким тоном может говорить человек, все испытавший и видевший, человек, поднявший со дна не одну тонну металла, не одну сотню неразорвавшихся мин. Он сейчас уже стар, этот человек, сердце не выдерживает больших перегрузок. Ему дали пенсию. Но боцман все равно остался у дела, без которого жизнь пуста и все радости не в радость.
На своем веку Аверченко научил немало людей нелегкой водолазной работе. И сейчас Володя хотел бы сказать, как он благодарен ему: «Ты для нас очень много сделал, старик. Ты научил нас любить море и не бояться опасности ».
— Дядя Федя! — говорит Володя.
— Слушаю, — отвечает боцман и переключается на прием.
— Ничего... проверка связи.
— Чудак — рассмеялся дядя Федя.
Очень уж длинны эти четыре последних шага. Проклятая чертова дюжина!
«Но ты же мог отказаться! Тогда пошел бы с этим толом Костя Губченко, или Миша Подзираев, или Семен Дьячков».
Сейчас они стоят у телефона. Когда товарищ внизу, они всегда стоят у телефона и не скупятся на добрые слова. А когда он поднимется на поверхность, они снимут шлем, дадут папироску, помогут освободиться от скафандра и спокойно займутся своими делами. Володя вдруг ясно ощутил теологу солнца, запах раскаленной палубы и соленый привкус ветра.
— Сынок! — позвал дядя Федя. — Даю побольше воздуху! Тебе уж не так далеко идти. Ты понял?
Еще один шаг. Наедине с дядей Федей он сказал бы, что, наверное, трусит...
Совсем недавно Володя работал с Костей Губченко в трюме. От горелок автогена под потолком образовалась подушка гремучего газа. Бели бы пламя резака попало в нее, она взорвалась бы как бомба. Костя первым почуял опасность. Страх не парализовал его, а заставил действовать быстро и решительно. Губченко оттолкнул Володю вниз, а сам поднес горящий резак, как спичку» к пороху. Тугой взрыв всколыхнул глубину, но Костя уже нырнул за Володей и остался цел. Боксеру нужно угадывать удар противника, подводнику важно вовремя заметить опасность.
Двенадцатый шаг. Притаилась дремлющая во взрывчатке сила. Ждет, когда человек разбудит ее. Володя касается рукой проводников, связки пакетов, крепко затянутых шкертом. Пока все в порядке. Он слышит свое дыхание — резкий вдох и выдох. Он ощупывает неровные, острые края изрезанного металла. Черт, как тесна эта дыра!
Слышится голос дяди Феди:
— Сынок, попробуй пролезть вниз головой, крепче держи тол.
Дядя Федя подсказывает как раз в самый нужный момент.
— Больше воздуху! — кричит Володя изо всех сил.
Скафандр расширяется. Володя пытается перевернуться. Но как назло, калоши не отрываются от палубы. Тогда он ложится и на свободной руке делает стойку. Скопившийся в скафандре воздух медленно поднимает его ноги. Он зависает над самой дырой. Обеими руками просовывает доску с толом вниз и стравливает воздух, опускаясь, как ныряльщик в замедленной съемке. Володя не чувствует скорости, не может судить, на сколько сантиметров продвинулся вниз: темнота.
Вдруг резкий толчок в плечо останавливает падение. Тридцатипятикилограммовый груз неожиданно выскальзывает из рук. Черт возьми, сейчас, в эту секунду!..
Головой он ударяет по клапану, выпускает из скафандра почти весь воздух, быстро скользит вниз и успевает схватить доску со взрывчаткой. Тут же шлем ударяется о днище.
— Больше, больше воздуху! — хрипит ссохшееся горло.
Тринадцатый шаг. Он делает его на последнем остатке сил. На жестоком упорстве. Где было положено начало этому упорству? В детстве или в буднях трудной и опасной работы? Если человек хочет дойти до цели, у него всегда остается для последнего шага этот запас упорства. В большом и малом.
