Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1988 год
Скил ничего больше не сказал, подтолкнул коня жесткими каблуками сапог и галопом влетел в настежь распахнутые перед ним ворота города. И сразу тяжелые ворота, скрипя, закрылись. Овлур долго рассматривал массивные, черные от времени деревянные брусья и, повернув коня, неторопливо поехал назад. Услышал сзади смех, но не оглянулся.
— Иди доить своих коров! — крикнули со стены по-гречески, потом повторили, коверкая скифские слова.
Овлур не знал, что ответить на них. Ведь, в сущности, ничего обидного сказано не было. Доить коров для скифа было делом обыкновенным. Он и сам до недавнего времени делал это с наслаждением. Правда, слышал, греки не раз говорили, что такая работа — удел рабов. Но поручишь ли рабу то, что делала твоя мать? Потому, наверное, и не приживались рабы в скифских селениях. Приводили пленных, которые затем делали то же самое, что и скифы. И скоро все забывали, что они пленные. Так и жили те, кому, по утверждению эллинов, надлежало быть рабами,— равные со всеми. Порой они брали в жены скифянок и жили по обычаям скифов, и никто уж не помнил в селении, что они чужого рода-племени.
— Иди доить своих коров,— снова донеслось сзади.— Скифу не место на нашем веселом празднике!
Овлур оглянулся. Двое стражников на стене грозили копьями, хохотали. Он поворотил коня, достал из горита лук. Стражников как ветром сдуло. Знали: скиф не промахнется и на скаку, а уж с места, даже не глядя, сшибет стрелой со стены.
С полунатянутым луком в руках Овлур подождал, когда насмешники вновь появятся, и, не дождавшись новых криков, поехал к берегу, где раскинулась лагерем царская сотня.
Здесь можно было не опасаться внезапного нападения. Кроме эллинов, нападать было некому, а они никогда на это не осмелятся. Потому что знают — добродушные скифы прощают все, кроме коварства. Так что от поведения самих эллинов зависела их судьба. И все же Овлур расставил посты. Как делал всегда даже на кратких остановках во время степных переходов.
Убедившись, что лагерь охраняется хорошо, Овлур прошел к обрыву, чтобы в одиночестве отдохнуть и подумать. Раздеваться не стал, только скинул с плеча ременную петлю горита с тяжелым луком, положил рядом на сухую землю колчан со стрелами. Снял и меч, короткий острый акинак, и задумался, поглаживая высохшими пальцами остроклювую голову грифа на его рукоятке, глядя на сияющую под солнцем гладь моря древнего Ахшена. Он думал об эллинах, в который уж раз пытаясь уразуметь, почему они столь высокомерны. Стены построили? Так ведь знают, что чужие они тут: как не отгородиться. Умеют делать красивые вещи? Так ведь и скифские мастера это умеют, только по-своему. К тому же чаще всего не сами эллины расписывают живыми сценами свои амфоры, не сами чеканят наклады на гориты. Многие из этих красивых вещей делаются руками рабов. Богатые только и умеют командовать да еще торговать. Накупят дешевого вина за морем, везут сюда и продают задорого скифам. Накупят дешевого хлеба в Скифии, везут за море и продают там задорого. Было в этом что-то недостойное человека, противное ему, старому Овлуру. Но ведь не заставишь всех жить по своим обычаям...
Неясный шум отвлек его от дум. Овлур поднял голову, увидел эллина в короткой тунике с бесстыдно оголенными ногами. Обеими руками эллин прижимал к себе большую амфору и что-то кричал, зазывное и непонятное.
— Иди узнай, чего ему надо? — приказал Овлур одному из воинов, сидевшему неподалеку. Самому идти не хотелось: солнце калило сквозь кожаную одежду, приятно грело старые кости. До недавней поры он и сам любил уйти в речные заводи, омыться, полежать нагишом в росной траве, радостно чувствуя, как наливается тело силой от воды, от ветра, от солнца, от кустов и трав, от всего того, что живет вокруг родных селений, хранит их от врагов, от бед всяческих. Но никогда он, Овлур, не появлялся раздетый на людях.
Воин прибежал оживленный, с сияющими глазами, сказал, что эллин продает вино по случаю праздника.
— Какого еще праздника?
— Не знаю. У них что ни день — праздник.
Второй раз Овлур слышит о празднике, а ничего о нем не знает. Это не годится. В походе надо знать все. Даже если это поход сюда, к Ольвии, по проторенной дороге.
Овлур поднялся, надел оружие и пошел сам к эллину.
— Сегодня день великих Дионисий! — кричал эллин.— Сегодня все должны быть пьяными!
«Зачем ему это нужно? — мелькнула тревожная мысль.— Хитрость?..»
Подойдя ближе, он понял: никакая не хитрость. Эллин едва держался на ногах.
— Проваливай! — сказал Овлур.
— Некультурные скифы,— еле ворочая языком, сказал эллин.— Они пьют неразбавленное вино.
Овлура не обидели эти слова:
— Посмотрите на культурного эллина,— засмеялся он. Эллин пьяно икнул.
— Всем известно, что скифы пьяницы... Вино нужно пить разбавленным.
— Лучше никак не пить.
— Не-ет, вино нужно пить разбавленным.
— Ну сам и разбавляй. У нас свои порядки.
— Наше вино для всех равно... Наши порядки тоже для всех хороши, не то что ваши...
— Иди, эллин. Наши порядки — не твоего ума дело.
— Это почему же? — озлился эллин.— Очень уж ты заносчив. Ваш царь и то наши порядки уважает.
— Не болтай чего не надо, язык отрежу,— помрачнел Овлур.
— Я знаю, что говорю. Ваш царь в нашей тунике... празднует вместе с нами...
— Ты лжешь, эллин! — Овлур потянулся к мечу. Бывало, и за меньшие оскорбления приходилось ему всаживать акинак в горло обидчику.
— Эгист никогда не лжет!.. Идемте, я покажу... вашего царя.
— Идем. Но если ты лжешь!..
Овлур махнул рукой, и четверо воинов встали рядом с ним, обнажив мечи. Заплетаясь ногами, эллин пошел впереди, шлепая сандалиями по дорожной пыли и все оглядываясь.
— Идите и сами... посмотрите... на своего царя.
— Но ведь ворота заперты. Ты знаешь, что в город не пройти, и потому лжешь.
— Ворота заперты, зато калитка... открыта,— эллин вдруг побледнел, поняв, что сболтнул лишнее. Если узнают, кто указал на потайную калитку, худо будет ему.
— Веди!..
Крохотная дверца под башней и в самом деле открылась без труда. Низко согнувшись, Овлур шагнул в холодный сырой мрак и сразу споткнулся об узкие каменные ступени.
— Иди вперед! — подтолкнул он эллина.
Ступени были высокими и крутыми. Свет, проникающий через узкие оконца, позволял рассмотреть большие блоки известняка, черные от копоти факелов, местами обтертые, оглаженные плечами и боками, как видно, часто поднимавшихся по этой лестнице стражей. Наконец блеснул солнечный свет, и Овлур вышел на просторную площадку, огражденную со всех сторон каменными зубцами, из-за которых, как он сразу оценил, удобно было метать дротики и стрелять из лука.
Овлур никогда не видел Ольвию и ее окрестности с такой высоты и с любопытством оглядывался. Водная гладь поднималась стеной и, казалось, готова была выплеснуться на небо, если бы ее не останавливал другой берег залива, темневший вдали. Внизу, за балкой, бродили кони и вразброс стояли, сидели, лежали воины царской сотни. А с другой стороны ярким ковром стлались краснокирпичные крыши города. Черными прямыми линиями тянулись мощенные камнем улицы, огороженные с обеих сторон сплошными серыми стенами домов. Дома были разные, совсем крохотные и огромные, в два этажа, с просторными дворами, окруженными тенистыми портиками. Вдали белели колонны каких-то больших строений.
— Во-он там — теме нос и агора,— тыкал эллин рукой куда-то в пространство, пьяно наваливаясь на Овлура.— Храм Зевса, храм Аполлона Дельфиния, гимнасий, торговые дома... Во-он самое большое здание — там собираются философы, ораторы, там...
— Где Скил? — прервал его Овлур, кладя руку на рукоять акинака.
Эллин, совсем позабывший, зачем он сюда пришел, икнул и побледнел.
— Придут... Должны прийти... Поют уже.
— Кто поет?
— Праздник... В честь Диониса.
Откуда-то из улиц доносился непонятный шум, то ли и в самом деле пели вразнобой люди, то ли оплакивали кого. Потом в конце улицы показалась толпа мужчин, женщин, суетливых мальчишек. Шатаясь, люди хватали друг друга за тонкие туники, обнажая и без того почти голые тела, обнимались, пели кто как хотел, не останавливаясь, пили из черных и красных чаш, разливая вино себе на грудь.
— Вон ваш царь, во-он пьет как раз,— заговорщически шептал эллин.
Это было невозможно. Но это было так. Царь скифов, достойный Скил, одетый в недостойную эллинскую тунику, в чужих сандалиях и без шапки обняв одной рукой такую же полураздетую эллинку, пил, запрокинув голову. Вино стекало по бороде и струйкой лилось на окатанные камни улицы.
— Скил! — громко позвал Овлур, выхватывая из горита тугой лук.
Голос его утонул в шуме толпы, но Скил расслышал, заметался глазами по сторонам. Наконец он догадался, посмотрел вверх и отпрянул к стене, выронив чашу. Овлур и еще двое воинов из охранной сотни стояли на башне с натянутыми луками.
