Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1989 год
— Он сказал: «Вы не сможете описать этого иностранца, фрау Кох?»
— Вот, вот, видите, они думают, что это убийство. Да и как же иначе? С какой стати герру Коху резать себе горло в подвале?
— Папа, папа.
— Да, Гензель?
— Я глянул в подвал сквозь решетку и увидел на куче кокса кровь.
— Ну и ребенок! С чего ты взял, что там кровь? Это талая вода, она всюду подтекает.— Мужчина повернулся к Мартинсу.— У ребенка такое живое воображение. Может, станет писателем, когда вырастет.
Ребенок угрюмо поднял заостренное личико на Мартинса.
— Папа,— сказал он.
— Да, Гензель?
— Это тоже иностранец.
Мужчина громко засмеялся, кое-кто из толпы обернулся к нему.
— Послушайте его, послушайте,— гордо сказал он.— Малыш считает вас убийцей, потому что вы иностранец. Да, сейчас иностранцев здесь больше, чем венцев.
— Папа, папа.
— Что, Гензель?
— Они выходят.
Группа полицейских окружила прикрытые носилки, которые осторожно, чтобы не поскользнуться на обледенелых ступеньках, несли вниз. Мужчина сказал:
— Из-за развалин санитарной машине сюда не подъехать. Придется нести за угол.
Фрау Кох в холщовом пальто, с шалью на голове вышла последней. На краю тротуара она упала в сугроб. Кто-то помог ей подняться, и она сиротливым, безнадежным взором обвела толпу зевак. Если там и были знакомые, то, скользя взглядом по лицам, она не узнавала их. При ее приближении Мартинс нагнулся и стал возиться со шнурками ботинок, а когда взглянул вверх, увидел прямо перед собой недоверчивые, безжалостные глаза гнома — маленького Гензеля.
Возвращаясь к Анне, Мартинс оглянулся. Ребенок дергал отца за руку, и было видно, как он шевелит губами, словно твердя рефрен мрачной баллады: «Папа, папа».
— Кох убит,— сказал Мартинс Анне.— Пошли отсюда. Шли они быстро, как только позволял снег, срезая где можно утлы. Настороженность и подозрительность ребенка, казалось, расплывалась над городом, как туча,— они не успевали вырваться из-под ее тени. Анна сказала:
— Значит, Кох говорил правду. Там был кто-то третий,— и чуть погодя: — Выходит, им нужно скрыть убийство. Из-за пустяков не стали бы убивать человека,— но Мартинс пропустил ее слова мимо ушей.
В конце улицы промелькнул обледенелый трамвай: Мартинс и Анна вышли опять к Рингу. Мартинс сказал:
— Возвращайтесь-ка домой одна. Нам лучше не показываться вместе, пока все не прояснится.
— Но вас никто не может заподозрить.
— Там расспрашивают об иностранце, заходившем вчера к Коху. Могут возникнуть временные неприятности.
— Почему бы вам не обратиться в полицию?
— Я не доверяю этим ослам. Видите, что они приписали Гарри? Да я еще хотел ударить Каллагана. Этого мне не простят. В самом лучшем случае, вышлют из Вены. Но если буду вести себя тихо... выдать меня может лишь один человек. Кулер.
— Ему нет смысла выдавать вас.
— Если он причастен к убийству, конечно. Но в его причастность мне что-то не верится.
На прощанье Анна сказала:
— Будьте осторожны. Кох знал так мало, и его убили. А вы знаете все, что было известно ему.
Об этом предупреждении Мартинс помнил до самого отеля: после девяти часов улицы пустынны, и всякий раз, едва заслышав за спиной шаги, он оглядывался, и ему мерещилось, что третий, которого так тщательно оберегали, крадется за ним, будто палач. Русский часовой у «Гранд-отеля», казалось, совсем окоченел, но это был человек, у него было лицо, честное крестьянское лицо. Третий не имел лица: лишь макушку, увиденную из окна. В отеле администратор сказал:
— Сэр, приходил полковник Каллоуэй и спрашивал вас. Очевидно, вы найдете его в баре.
— Минуточку,— бросил Мартинс и пошел к выходу: ему нужно было подумать. Но едва он шагнул за дверь, к нему подошел солдат, козырнул и твердо сказал:
— Прошу вас, сэр.
Распахнув дверцу окрашенного в защитный цвет грузовика с английским флажком на ветровом стекле, он твердой рукой подсадил Мартинса. Мартинс молча покорился; ему было ясно, что рано или поздно допроса не миновать; перед Анной Шмид он просто разыгрывал бодрячка.
Водитель, не считаясь с опасностью, гнал грузовик по скользкой дороге, и Мартинс запротестовал. В ответ он услышал недовольное ворчание и неразборчивую фразу, в которой прозвучало слово «приказ».
— Вам что же, приказано угробить меня?— спросил Мартинс, но ответа не получил. Машина стала петлять по темным улочкам, и он потерял ориентацию.
— Далеко еще?
Но водитель и ухом не повел. По крайней мере, подумал Мартинс, он не арестован: охраны нет, и его, вероятно, пригласили — кажется, было употреблено это слово?— посетить управление полиции для дачи показаний.
Продолжение следует
Перевел с английского Д. Вознякевич
Поживем-увидим
Чувства страха я, пожалуй, не испытывал. Вот ощущение беззащитности, оголенности — это было. Да и как не быть, когда беседуешь с человеком, который слышит не только то, что вы произносите вслух, но и о чем лишь помыслили, который может вдруг рассказать вам многие подробности не прошлой, а будущей вашей жизни и безошибочно указать с расстояния в несколько метров все ваши болезни, как прошлые, так и те, что еще предстоит перенести.
Началось все с того, что месяца два назад, я прошел целый курс серьезных медицинских обследований. К сожалению, счет был не в мою пользу. Мудрые приборы лишь подтвердили то, что до этого утверждали врачи,— многолетнее общение с сигаретами не преминуло сказаться на состоянии кровеносно-сосудистой системы моего и так не блещущего здоровьем организма. Это означало, что медики были правы, еще раньше, с мягкой настойчивостью уговаривая сделать операцию. Но именно в тот день, когда нужно было сказать «да» или «нет», меня познакомили с Ниной Станиславовной Кирьяновой.
Честно говоря, я всегда относился с некоторым недоверием к тем, кого мы называем экстрасенсами. Что у подкупало в данном случае? Кирьянова не афишировала свою близость к таинственным потусторонним силам, не утверждала, что итогом ее деятельности станет обязательно избавление от болезни. И откровенно призналась — с сосудистой системой работает впервые: получится — хорошо, не получится — не обессудьте. Однако при первом же пробном сеансе я почувствовал, как по телу тугими толчками пошла кровь и уже непривычное, потому что забытое, ощущение собственных рук и ног — мне стало жарко. Нина собранна, сосредоточенна. Ее движения напоминали рукодельницу с иглой, которая вышивала в окружающем меня пространстве какой-то затейливый узор. Вот она уходит за спину, и я уже не вижу ее, однако чувство — тепло поднимается вдоль позвоночника, заставляет покраснеть шею. Думается легко, свободно, исчезла всякая скованность и сомнения в целесообразности происходящего.
Для самой Нины все это просто и понятно. Ничего в ее жизни сверхъестественного не происходило. А вот родную бабушку Нины в деревне называли «шептуньей». Прилепила листочек на ранку, немного пошептала, и, глядишь, вместо ранки розовая кожица — получай, бабуля, гонорар в виде пары яичек. Бывало, рассказывала Нина, некоторые прямо говорили, что бабуля — шарлатанка, но, заболев, сразу же посылали за ней, просили, умоляли прийти. И бабушка приходила, лукаво по-доброму посмеиваясь — а что с них взять, с людей-то, как дети малые, беспомощны...
Нина Кирьянова пошла в бабушку, а началась ее лечебная деятельность в 15 лет. Станислав Антонович страдал отложением солей в локтевом суставе. «Папа, давай я нашепчу»,— предложила Нина, вспомнив бабушку. «Попробуй»,— согласился отец, приняв игру. Но сказать — не сделать. «А что шептать-то?» — спохватилась Нина. Оказалось, все равно что, главное — другое. Эту соль-мучительницу Нина представила в виде пилы с тяжелыми тупыми зубьями, которые рвут папины кости. И она стала поглаживать руку своего первого пациента, стараясь в воображении сгладить, уничтожить эти зубья. С тех пор не папа, а Нина помнит, что у него было отложение солей. Вот такое удачное начало — пациент забыл о своей давней болезни.
Итак, началось с доброго дела. Потом пошло баловство. Например, на уроке можно «убедить» учителя, чтобы он вызвал к доске не тебя, а кого-то другого или «уговорить» преподавателя забыть о плохом ответе, не отмечать это в журнале. Постепенно Нина начинает сознавать, что она «не как все», что в каких-то определенных условиях она сильнее не только своих сверстников, но и взрослых.
Что ощущает человек, если он не такой, как остальные? Я спросил об этом Нину Станиславовну. «Сначала было страшно,— сказала она,— особенно когда в 19 лет со мной стало происходить что-то странное — вроде припадков каких-то. К врачам обращаться бессмысленно. Опять к бабушке. Она говорит: «Момент такой подошел, это в тебе зло и добро борются. Кто победит, тому и служить будешь». Чувствую, как бы нелепо это ни звучало в бабушкином изложении, какое-то зерно в этом есть. И что вы думаете, через некоторое время обмороки прошли, но вместе с ними исчезло и увлечение хиромантией, гороскопами, предсказанием будущего, то есть тем, что может принести вред человеку. А осталось вот это желание лечить, помогать...»
