Журнал Поляна - Поляна, 2013 № 04 (6), ноябрь
В круговерти дождя и снега огонь угасает.
Вот призрачная фигура слушает сердце парня.
Вот она выпивает из его дыхания минуты жизни.
Вот она снимает с угловатого плеча острую косу.
Но человек слышит настойчивый голос в сознании своем. Осматривается и видит в прибойной полосе бачок с бензином.
И костер разгорается снова, и черный туман пропадает в метели.
На третий день парень засыпает. На четвереньках. Плечом — в камень. Просыпается и растирает суставы.
Гул прибоя превратился в мерный рокот, а на западе проклюнулась синева.
Радость какая!
Если бы желтое небо — циклон повернул на север и вскоре ударит в спину.
А синее небо — это циклон выдохся и стихает. Будем жить!
Будем жить, люди добрые, будем жи-и-и-и-и-ть!
Михаил Садовский
«Тут ветер листа не уронит…»
Тут ветер листа не уронит,
Не тронет шуршащую тишь,
Ты в этом краю посторонний
На вахте последней стоишь.
Бумаги исписанной пачку
Сложив на пустыне стола,
Уходишь туда наудачу,
Где судят земные дела
Под аркою звёздной попоны,
Где призрачен времени след,
И вечного права законы
Вершат на орбитах планет.
Вера Чайковская
Прибалтийские сны
Повесть
Ларисе
Ольга выключила телевизор. И что происходит в мире? В какой точке пространства ни окажись — везде показывают одно и то же. Члены парламента, взрослые серьезные дяди, то белые, то черные, то серо-буро-малиновые, ожесточенно тузят друг друга.
Вот и на спокойном прибалтийском курорте экран показывает все те же сцены человеческого безумия, происходящие в этой стране. Не так-то она, видимо, спокойна, как кажется из курортного уголка.
Шарик накаляется, это точно. Ольга по себе чувствовала, что какие-то скрытые энергии начинают прорываться. Выплескиваются наружу. Последний ее живописный цикл…
Она и сама не понимала, как это на нее накатило. Писала залпом, без остановки, словно считывая какие-то давние смутные видения.
Пророки, сивиллы, гадалки. Люди вещих снов, прозревающие веяния судьбы.
Какой-то всплеск неконтролируемых, смутных, но невероятно мощных сил. Да ведь никогда она ни одной сивиллы или пророка не видела. Вспоминались только работы Александра Иванова и Врубеля. Но это ведь не живые, непосредственные впечатления! А ей хотелось, чтобы это обжигало узнаваемостью. Вот она и придала сивиллам и пророкам черты своих немногочисленных родственников, годами сохранявшиеся в ее памяти. Все они, эти родственники, в основном тетушки и дяди со стороны отца, из Харькова, Гомеля, Полтавы, давно уже умерли, а их дети уехали в Израиль или Америку. Это были тишайшие люди, с тихими голосами и неяркими лицами. В детстве они ее часто раздражали. Тетушки, приезжая в гости, шумно восторгались ее «ангельской внешностью» и без конца целовали, что очень ей не нравилось. Глупенькие, добренькие, старенькие тетушки! Большой вальяжный дядя из Гомеля называл ее зайчиком и умилялся ее сходству с отцом.
Ольга героизировала их черты, давала их в ореоле страдания и тайны. Ведь она и в самом деле почти ничего о них не знала. А то, что знала, поражало, — как эти тихие люди смогли пережить такое? У вальяжного дяди, пока он сражался на фронте, немцы убили всех родных. У тетушки, бежавшей из Харькова с двумя детьми-подростками, дети погибли от голода. Другая тетушка ездила на фронт за своим мужем — начальником госпиталя, а после войны долгие годы за ним, безнадежно больным, ухаживала… Их простые, суровые, словно высеченные из камня черты можно было угадать в ее сивиллах и пророках.
Черный и золотисто-огненный боролись на этих ее холстах. Семитский тип боролся со славянским. Причем семитский явно побеждал, как победил он и в Ольгиной внешности. Евреем у нее был только отец. Но, взглянув на нее, никто не сомневался, что она еврейка.
Вид был вполне библейский, и с годами яркость ее облика не блекла, а напротив — раскрывалась и утончалась. Волосы сильнее курчавились, глаза разгорались фаюмским огнем, походка становилась все стремительней. Ольга, дожив до весьма зрелых лет, все еще не вполне определилась ни во внешности, ни в творчестве. Она ждала от себя чудес.
Вероятно поэтому она словно бы пропустила, не осознав и не загрустив, все моменты женского старения, а жила, как птица, сегодняшним днем и сегодняшним полетом…
«Пророческий» цикл успеха у публики не имел, хотя в узком кругу профессионалов он произвел своеобразный взрыв, заставив снова заговорить о правах реализма и о его магическом воздействии.
Сама же Ольга так вымоталась, что в начале лета устремилась с мужем в небольшой прибалтийский городок, где прежде никогда не бывала. По просьбе мужа им сняли там квартиру какие-то его знакомые. Муж ей случайно сказал, что один сослуживец собирается в прибалтийский городок, — и Ольга сразу же решилась тоже туда поехать.
Между тем, муж, рассказывая об этом сослуживце (и его жене, которую он тоже несколько раз видел), всегда использовал ироническую интонацию. Они попадали в разряд «мещан», которых, несмотря на новые веяния, не только реабилитирующие, но и превозносящие эту категорию людей, — он продолжал глубоко презирать. Муж в этом смысле был из «староверов». И сам занимался вещами не модными и не популярными — теоретической физикой. Если за границей за нее еще иногда давали гранты, то «Нобеля» получали почти исключительно люди дела — экспериментаторы. В России же физикам-теоретикам не светили ни гранты, ни тем более премии. Тут оставались только люди идеи и призвания. Прочим же казалось, что Вселенная уже не таит в себе никаких загадок. Все давно раскрыто и растолковано. Осталось только разобраться с хиггсовским бозоном, и все окончательно прояснится. (Муж считал суету вокруг бозона плясками вокруг Золотого тельца, так как под него давали особенно «золотые» гранты, а ситуацию в теоретической физике — почти безнадежной. Тут снова нужно было добираться до «начал», которые с течением времени исказились и замутились.) Он работал во второразрядном институте, считался «аутсайдером», и более удачливые коллеги делали вид, что его в науке не существует, хотя он со своими вопросами изрядно портил их «законченную» физическую картину…
…С чего вдруг она стала размышлять об этих мещанистых знакомых? Ольга приостановилась в одной из двух, снятых с их помощью, комнат — большой и светлой, с окном во всю стену. Всего же их было две — невыразимое удобство. Они с мужем не мешают друг другу думать, как всегда мешают даже самые близкие люди — при них думаешь уже как-то иначе. Да, но зачем ей эти Элькины? За ту неделю, что они тут были, Гриша Элькин успел намозолить ей глаза и уши. Ах, да! Элькины сняли квартиру (и надо признать, удачную!) не только им, но и еще какому-то «знакомому знакомых». И вот сегодня Ольга, выбежав в магазин, случайно увидела Гришу Элькина, который, судя по всему, встречал на вокзале этого «знакомого знакомых» и теперь вел его в снятую квартиру.
Вид этого человека Ольгу поразил и несколько испугал. В руках у него был какой-то небольшой узелок, как у приехавшего из Швейцарии в Россию князя Мышкина. На щеках — недельная щетина (а ехать не больше суток). Высокий, но сутулый и какой-то расплывшийся, с большим животом, что Ольгу всегда отталкивало в молодых и немолодых мужчинах, с седыми неопрятными космами вокруг лысины. В какой-то мышиного цвета рубашечке, измятой и застиранной.
Все в облике, в фигуре, в лице — абсолютно мертвое.
Зачем такому человеку приезжать на людный курорт? Демонстрировать свои болезни, старость, неудачи, одиночество?
Он шел, уставившись в землю (на самом деле, это была красиво подобранная цветная плитка), а Гриша Элькин не закрывал рта.
На лице у этого «знакомого знакомых» застыло выражение не то злое, не то страдальческое. Может, у него что-то болело? Или болтающий Гриша его раздражал?
Проходя мимо Ольги, с которой Гриша обменялся кивками и улыбками, «знакомый знакомых» внезапно приостановился и поднял глаза.
Ее прожгло насквозь, словно по ней прошел ток. Что это? Она его знает? Да нет, не было у нее никогда таких тяжелых и мрачных знакомых. Таких опустившихся, небритых, толстых, ужасных…
Они одновременно друг от друга отшатнулись, и он почти побежал по улице, подволакивая ногу. Гриша за ним, причем Ольга почему-то подумала о том, с какой невероятной скоростью должен теперь двигаться неумолкающий ни на минуту Гришин рот.
— Олечка, за продуктами? — Гриша успел-таки обернуться и помахать ей рукой, догоняя небритого. Она кивнула ошарашенно.
И вот с тех пор не понимает, что такое с ней случилось. Да ведь ничего и не случилось! Встретился какой-то тип. Пугающий. Неприятный. Ужасного вида.
