Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1993 №01
Возможно, истина в том, что этот брак и сам по себе был для самозванки большой удачей: действительно, могла ли желать лучшей доли девица, тем более если она на самом деле была отнюдь не знатного рода? Допустим. В таком случае графиня Армуазская, достигнув своих корыстных целей, могла бы преспокойно почивать на лаврах, «отказавшись от новых дерзких шагов, чреватых для нее разоблачением». Но что делает она? Она спешно отправляет посланников с письмами в Орлеан и к королю, а вслед за тем и сама является в город, где все ее хорошо знали и помнили.
«Если бы она не была Жанной, — пишут некоторые историки,— ее поведение было бы не только опрометчивым, но и безумным... Ведь в Орлеане всякий мог ее разоблачить — и люди, дававшие кров настоящей Жанне, и местная знать, и ее родная мать Изабелетта Роме».
И, напротив, если бы она была настоящей Жанной, ей непременно следовало бы предпринять это паломничество. «Ведь именно в Орлеане она получила всеобщее признание как героиня; именно в Орлеане одержала она свою первую победу, за которой последовали и другие; именно Орлеан стал колыбелью ее славы; именно в Орлеане ее признали полководцем и главнокомандующей королевской армии; и именно в Орлеане жила ее мать».
Наконец, главным доводом защитников графини Армуазской является отношение к ней ее супруга и его родственников.
Чем объяснить тот факт, что Робер Армуазский никогда не пытался изобличить лже-Жанну, если та и вправду думала его провести? Как объяснить, что ни сам он, ни кто-либо из его родственников не убрал со стены родового замка герб, прославляющий самозванку?
Жан Гриме, последний из сторонников гипотезы о том, что графиня Армуазская была не кем иным, как Жанной д"Арк, писал: «Отношение Робера Армуазского и всей его родни, хорошо известной в Лотарингии, дары, преподнесенные братьям дю Ли, посланникам графини Армуазской, высокие почести, которыми их удостоили, и невозможность массовой галлюцинации у жителей Орлеана — все эти бесспорные факты начисто опровергают точку зрения тех, кто считает Жанну Армуазскую самозванкой. Летопись настоятеля церкви Сен-Тибо, архивы Орлеанской крепости, нотариально заверенные бумаги — все это есть единое и нерушимое доказательство подлинности ее личности; все это с лихвой перевешивает любые предположения, основанные на вероятности».
Допустим — пока,— что графиня Армуазская и Жанна д"Арк — одно лицо. Отсюда вытекает важный вывод, а именно: значит, Жанна не была казнена.
Каковы же доводы тех, кто считает, что казнь Орлеанской девы — всего-навсего хорошо разыгранный спектакль?
Самое достоверное во всей этой истории то, что многие французы не поверили в «Руанский костер». Уже в 1431 году в Нормандии и за ее пределами поползли самые невероятные и противоречивые слухи. Один руанский обыватель, некий Пьер Кюскель, к примеру, рассказывал, будто англичане собрали пепел Девы и швырнули его в Сену, «дабы удостовериться, что она не сбежала, чего они сильно боялись, ибо многие думали, что ей все же удалось бежать». Подобные слухи были столь упорными и живучими, что даже в 1503 году летописец Симфориен Шампье отмечал: «Наперекор французам Жанну передали англичанам, и те сожгли ее в Руане; однако французы сие опровергают». Так же осторожно сообщает об этом и бретонская летопись 1540 года: «В канун праздника Причащения Деву сожгли в Руане — или приговорили к сожжению».
Достопочтенный священник, настоятель церкви Сен-Тибо в Меце, тоже осторожен в суждениях: «Как утверждают иные, она была сожжена на костре в городе Руане, в Нормандии, однако ныне установлено обратное». Конечно же, этот священнослужитель нисколько не верит в то, что Жанна д"Арк была сожжена. Как, впрочем, и автор рукописи, хранящейся в Британском музее: «В конце концов порешили сжечь ее публично; но была ли то она или другая женщина, похожая на нее,— мнения людей на сей счет расходились и продолжают расходиться».
Что мог видеть народ во время казни? Немного. В тот день на рыночную площадь Руана согнали восемьсот воинов, вооруженных мечами и булавами. И на площади был установлен такой порядок, что «ни у кого не хватило бы смелости приблизиться к осужденной и заговорить с нею».
Казнь была назначена на восемь часов утра. Но осужденную, идущую на костер, народ увидел только в девять. На ней был огромный колпак, спущенный до середины носа и скрывавший ее лицо почти целиком; а нижняя часть лица, утверждает летописец, «была сокрыта под покрывалом».
Что означал этот странный маскарад? Зачем понадобилось скрывать лицо жертвы, если ею действительно была Жанна? В тот день в Руане сожгли женщину. Однако нет никаких доказательств того, что этой женщиной была Жанна.
Стало быть, ее могли и подменить.
Историк Марсель Эрвье утверждал, что в ее темнице был подземный ход, через который она, вероятно, и сбежала. Далее он уточняет, что его «утверждение основано на документах следственной комиссии, где подробно описана обстановка места происшествия». Ж. Гримо говорит, что этот подземный ход был «тайным местом», где герцог Бэдфорд встречался с Жанной, о чем ясно сказано в судебном протоколе по этому делу: «И упомянутый герцог Бэдфорд не раз являлся в сие тайное место, дабы повидаться с осужденной Жанной».
Конечно, можно допустить, что Жанна бежала или что ее подменили. Равно как и то, что она вдруг объявилась пять лет спустя. Таким образом, не остается ни одного довода против того, что Жанна осталась жива и что она и графиня Армуазская — одно и то же лицо.
Но увы! Против гипотезы Ж. Гримо и его последователей в газетах и журналах, как грибы после дождя, стали появляться статьи Мориса Гарсона, Р. П. Донкера, Филиппа Эрланже, Шарля Самарана и Регины Перну.
Что же осталось от графини Армуазской после серии этих сокрушительных ударов? Не в обиду будет сказано ее защитникам, но от нее не осталось почти ничего...
Конечно, летопись настоятеля церкви Сен-Тибо является, пожалуй, главным свидетельством в ее защиту, однако существует и другой вариант этой же летописи. Впоследствии настоятелю, поначалу, как и все, сбитому с толку, пришлось внести в рукопись кое-какие поправки, и вместо фразы: «В оном году, мая XX дня явилась Дева Жанна, которая была во Франции...» — он написал так: «В оном году явилась некая девица, которая назвалась Французской девой; она так вошла в свой образ, что многих сбила с толку, и главным образом — людей весьма знатных».
Что же касается признаний, то можно вспомнить, что во всех подобных историях самозванцев, как правило, всегда встречали с распростертыми объятиями. Так было в случае со лже-смердисами, лже-уорвиками, лже-дмитриями, лже-себастьянами и, конечно же, с лже-людовиками XVII. «Суеверный народ,— утверждает Морис Гарсон,— не желает верить в смерть своих героев и зачастую начинает слагать о них легенды прямо в день их смерти».
Но как же быть с тем, что неизвестную признали родные братья Жанны? «Они верили в это,— писал Анатоль Франс, — потому что им очень хотелось, чтобы это было именно так». Это был своего рода самообман. Любой брат сумеет узнать родную сестру, даже если она исчезла пять лет назад.
Отношение братьев дю Ли к неизвестной помогает понять один примечательный факт.
Спустя шестнадцать лет, в 1452 году, объявилась еще одна самозванка, называвшая себя Жанной д"Арк. Ее признали двое двоюродных братьев настоящей Жанны. Кюре, призванный быть свидетелем по этому разбирательству, заявлял, что оба брата были необычайно сговорчивы, тем более что за услуги, когда девица гостила у них, «их кормили и поили всласть совершенно даром». Напомним, что за письмо от «сестры», доставленное в Орлеан, городские власти выплатили брату Жанны двенадцать ливров...
Появление графини Армуазской в Орлеане лишний раз свидетельствует о ее необычайной дерзости. Да, ее там хорошо принимали, но кто?
То, что во время визита графини Армуазской мать Жанны д"Арк проживала в Орлеане, можно только предполагать, во всяком случае, утверждать это наверное нельзя. Первое дошедшее до нас упоминание о жизни Изабелетты Роме в Орлеане относится к 7 мая 1440 года — то есть спустя год после визита графини Армуазской.
Остается непонятным всеобщее ослепление жителей Орлеана. И все же объяснить это явление можно — на примере такого же массового психоза, имевшего место примерно в то же самое время. В 1423 году в Генте объявилась какая-то женщина в сопровождении «целой армии поклонников», и никто так никогда и не узнал, кто же она была на самом деле: то ли расстриженная монахиня из Кельна, то ли знатная дама при австрийском дворе. Во всяком случае, она называла себя Маргаритой Бургундской, сестрой Филиппа Доброго, вдовой Людовика, герцога Гийеннского, сына Карла VI. Самозванку не только никто не попытался изобличить, но в течение нескольких недель «ей вместе с ее свитой оказывались высочайшие почести, как настоящей принцессе, и при этом ее личность ни у кого не вызывала ни тени сомнения».
