Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1993 год
— Эту линию могли соорудить разве только на частные средства. И тут наверняка не обошлось без ЭДФ (ЭДФ (Электрисите де Франс) — объединение электроэнергетической промышленности Франции (Здесь и далее прим. переводчика).).
— Вот-вот, сударь. И работами руководил инженер из этой самой ЭДФ. Жил он по соседству, и здешний мэр даже просил его провести электричество в две или три деревни, где и по сей день нет света. Оно и понятно: обошлось бы это недорого, а молодежь не рвалась бы отсюда, а то что ни год, непременно кто-нибудь да уезжает.
— Понятно-то понятно. А что инженер?
— А инженер сказал, ничего, мол, не выйдет. Линия только для психушки, и отвести ее в сторону никак нельзя.
— Боже мой, но зачем им столько энергии? Сколько же их там, этих больных,— не сотня же тысяч?
— Что верно, то верно, сударь, но, думаю, около тысячи будет. Мальчиков и девочек, примерно поровну.
— Откуда, черт возьми, вы знаете?
— Есть у меня двоюродная сестра, таких любопытных, как она, свет не видывал. Что опять-таки удивительно, доложу я вам, их подопечные стали приезжать, как только построили корпуса. Сестра живет на самой окраине, дом прямо у дороги, что ведет в поселок,— там у нас единственная станция на всю округу. Так вот, грузовики и автобусы с ребятишками приезжали этим путем, по-другому до нас никак не доберешься. Сестра больно слаба, и единственная отрада для нее — торчать у окна да глазеть на дорогу. Одно время их привозили каждый день. И она составляла что-то вроде расписания — приездов и отъездов. Да-да, бывало, оттуда и уезжали. Правда, не так чтоб уж часто, особенно поначалу; после — все больше и больше, а последние месяцы и подавно. Сестра сказала, те, кто уезжал, с виду постарше. Я уже говорил, им примерно лет по тринадцать-восемнадцать — так вот, похоже, уезжали, как раз восемнадцатилетние... Выходит, ежели верить сестре, их там тысяча — мальчиков и девочек. Думаю, она навряд ли обсчиталась. Уж я-то ее знаю — хоть едва волочит ноги, а глаз у нее острый.
— Ладно, пусть будет тысяча, но ведь за ними нужен уход. Раз уж это заведение для ненормальных детей, значит, там должно быть много работников — медсестер, санитаров?
— Похоже, сударь, не так уж и много. По-моему, там почти всем заправляют профессор с докторшей. Медсестры? Санитары?.. Может, они и есть. Только те, кого я видал, больше смахивают на надзирателей, уборщиц да стряпух. Кроме них, есть еще человек десять-двенадцать — вроде как механиков или электриков. Они-то как раз, думаю, и занимаются линией. Некоторые из них захаживают сюда — купить то да се и заодно пропустить стаканчик-другой. Но они молчат как рыбы. Говорят, мол, детская психбольница, и все тут. А еще, сударь, коли вам угодно, они молчат потому, что им приказали.
— Хорошо,— рассуждал я.— Выходит, их там тысяча — детей, и обслуга — несколько человек. Но, как ни крути, все равно непонятно, зачем им такая мощная линия электропередачи. Нет, тут что-то нечисто.
— Вот-вот, сударь, я тоже так думаю. Еще инженер — ну тот, самый главный,— поразился размаху работ. А зачем — он, как и мы, ни сном ни духом. Единственно, ему сказали, это, мол, для опытов какого-то знаменитого ученого, кажись, физика, из этой самой ЭДФ. Он-то и заведует психушкой. А теперь скажите, сударь, что маститому ученому, тем паче из ЭДФ, понадобилось в психушке? Тут волей-неволей поверишь в басни старушек про колдовство.
— Я и сам себя об этом спрашиваю,— серьезно проговорил я.— А как зовут таинственного профессора?
— Фамилию я запомнил. Племянник видел ее на бумаге, когда они подписывали купчую; да инженер ее не раз называл. Профессора зовут Трувер.
Трувер! Я вскрикнул от изумления. Довольно редкая, необычная фамилия.
Давным-давно я знавал одного Трувера, да-да, именно так его звали; помнится, над ним из-за нее подтрунивали ученики подготовительного класса Политехнической школы. Того Трувера считали на редкость одаренным, хотя и немного странным. Он обладал незаурядными способностями к математике, превосходно разбирался в сложнейших областях физики и при том проявлял полное невежество в других предметах. Но его интересовали вещи, не имеющие ни малейшего отношения к нашей программе,— к примеру, поэзия. Он даже написал сборник стихов и дал мне почитать — похоже, у него действительно был талант, хотя он решительно отвергал классические правила стихосложения.
В довершение всего он одно время самозабвенно увлекся астрологией и оккультизмом. О них он рассуждал серьезно и пылко. Эти пристрастия он, наверное, унаследовал от своей матери-шотландки, искренне верившей во всякий мистический вздор.
В его облике, помнится, не было ничего особенного: тонкий, загнутый книзу нос, рост выше среднего, едва уловимая сутулость, светлые волосы и ясные голубые глаза, которые, казалось, всегда были начеку, словно высматривали нечто новое и необычное. Мне вспомнилась его привычка потирать руки всякий раз — тем самым он выражал удовольствие,— если ему казалось, что он сделал какое-то открытие.
Я попросил старика описать, как выглядит профессор. Тот говорил слишком общо, и трудно было судить, насколько описание соответствует внешнему облику моего бывшего однокашника. Однако ореол тайны, окружавший странного заведующего психиатрической больницей, все больше убеждал меня, что профессор и приятель моей юности — одно и то же лицо.
Но, может, то был не он, а кто-то другой: с какой стати ученому, работающему в ЭДФ, обрекать себя на прозябание заведующего детской психиатрической больницей? Я пребывал в полном недоумении, как и мой собеседник. Я поблагодарил старика и оставил его допивать стаканчик в одиночестве. А сам поднялся к себе и принялся размышлять над услышанным. И решил завтра же хоть краешком глаза посмотреть на таинственную психиатрическую больницу профессора Трувера.
II
Остановив машину неподалеку от ограды незадолго до захода солнца, я отсоединил провода в двигателе, чтобы его нельзя было завести, закрыл капот, пару раз с силой нажал на стартер и направился к больнице.
Поначалу безрадостный, даже зловещий вид этого места, давящая атмосфера произвели на меня гнетущее впечатление. Ближние окрестности деревушки, где я жил, да и соседних, пленяли красотой и иногда привлекали туристов, а профессор Трувер, похоже, выбрал самое неприглядное место во всем департаменте. Оно лежало в низине, заросшей кустарником и чахлыми деревцами, сплошь изъеденными насекомыми. От пруда со стоячей водой исходил удушающий смрад; к ограде, опоясывающей территорию больницы, подступали непролазные заросли ежевики, готовые поглотить ее целиком.
Линия электропередачи с огромными, словно гигантские чудовища, опорами только подчеркивала неприглядность этого унылого места. Она заканчивалась трансформаторной подстанцией, примыкавшей к ограде. Изнутри доносилось ровное слабое гудение наподобие назойливого стрекота насекомого.
Я двинулся к ограде — высокой железобетонной стене с единственным входом; вместо ворот — решетка из толстых железных прутьев, точно в тюрьме. Сквозь нее нетронутые развалины старой фермы и новые постройки смотрелись одинаково тоскливо. От уродливых руин фермы тянуло гнилью. Два огромных корпуса походили на громадные железобетонные блоки, серые и угрюмые, как и стена ограды, с длинной чередой узких зарешеченных окон. Старик ничуть не преувеличивал: то, что открылось моему взору, являло собой подобие тюрьмы или крепости — обитель скорби и жути.
Мне стало жалко детей, оказавшихся в столь безотрадном месте. У ребятишек, может, и вправду не все в порядке с психикой, к собственному удивлению, рассуждал я шепотом, но только безумный мог заточить их в эту злосчастную дыру, где ни о каком восстановлении душевного здоровья нечего и думать.
Здешняя среда и на меня действовала подавляюще — некоторое время я стоял перед решеткой в полной нерешительности. И тут из чрева главных корпусов послышался странный гул, от которого мне сделалось не по себе. Он был похож на жалобный, полный горького отчаяния стон. Я прислушался. Нет, ошибки быть не могло. Время от времени непонятный шум заглушался пронзительным воем, подобным воплю человека, охваченного нестерпимой болью.
Потом все стихло, однако через мгновение-другое я услыхал сильные удары — раз, два, три... будто кто-то нещадно колотил в стену. Старик и тут был прав.
Я взял себя в руки и надавил на кнопку — мне показалось, что это звонок, но раздался протяжно-заунывный вой сирены, она ревела отовсюду — из парка, из больничных корпусов, пристроек, словно предвещая неминуемую беду.
Испытанию нескончаемым ревом сирены подверглись не только мои нервы. В сгустившихся сумерках я разглядел группу из четырех или пяти мальчиков, гулявших в парке. «Парк», в устах старика это звучало как насмешка. Ни газона, ни единого цветочка, лишь колючие кусты да крапива. Малыши двигались медленно и безмолвно, точно тени. Я заметил, что они подскочили на месте, встревоженные сиреной. Украдкой поглядели в сторону решетки — в глазах я прочел страх. Вымученно улыбнувшись, я приветливо махнул рукой, но они тотчас развернулись и быстро направились к одному из корпусов. Им всем было лет по тринадцать-четырнадцать.
