Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 04
— …Какая тебе Москва? Охренела? Никаких денег не дам! Мать, слышь, чего она удумала? В Москву учиться… — Отец кричал, матерился. Но Жанна не колебалась: без отцовой подмоги выберется из опостылого лесного поселка в город. И не просто в город — прямиком в Москву. Деньги? Ничего, она найдет деньги! По рублю, по трешке, по пятерке насшибает у друзей, подруг, назанимает у родственников, у знакомых, после сполна рассчитается, когда встанет на ноги.
«Выход» на Василь Палыча по доброте душевной дал Жанне местный директор лесхоза, узнав, что она намылилась в Москву. Правда, предупредил: «Человек этот очень влиятельный. Он поможет, точно поможет. Только ты, Жанка, к нему в крайнем случае обращайся. Он мужик самоуправный, его за глаза Барином кличут. Только в крайнем случае, поняла?».
Но Жанна, провалив в Москве первый же экзамен в институт, сразу вышла на Барина. Позвонила, сговорилась о встрече. «Переживу черные секунды. Дальше видно будет».
Растянулись секунды-то! Год за годом она крутилась возле Барина и себя уговаривала: ну что ж, если от жизни любовью не взяла, хотя бы деньгами возьмет.
…Жанна сидела на розовом пуфе перед туалетным столиком, держала в руках бокал с мартини. Это вино — как неизбежная поминальная чарка. И хотя скоро пришло опьянение, раздерганность от похорон Барина не угасла во хмелю. Даже вышел обратный эффект — в Жанне нарастала раздражительность — знакомая, знаковая раздражительность, которая могла и не иметь определенного источника, она могла прийти внезапно и беспричинно. Порой Жанне было душеприятно испытывать сумбур от своей, какой-то неясной капризности или всесветного недовольства, ибо она знала, чем всё закончится, где сладостное избавление.
Она достала из ящика туалетного столика деревянную шкатулку, где в одной стороне — пустые папиросы-заготовки, в другой — серо-зелено-желтоватая, мелко нарубленная трава. Аккуратно черпая гильзой папиросы траву, подправляя ее пальцем и утрамбовывая длинным ногтем мизинца, осторожно, чтобы не надорвать нежную папиросную бумагу, Жанна набивала «косячок».
Напряженность в ней еще не пропала, но предчувствие близкого наслаждения уже настропалило всё существо на радость — так же, как существо алкоголика, который еще с глубокого бодуна не опохмелился, но священный шкалик уже в кармане и до квартиры дойти два-три лестничных пролета…
Жанна чиркнула настольной зажигалкой на малахитовой подставке и сделала первую глубокую затяжку. Дым с привкусом сена поплыл по спальне.
Она сидела на пуфе, размеренно и поглощенно курила и щурилась на лампочку в настенном бра. Сквозь полусомкнутые ресницы бело-желтый электрический свет от нити накаливания расслаивался на цвета радуги, разбегался лучами. Ей становилось весело от игры такого многоцветья. Она наслаждалась этим светом. Всякие мысли мельчали, превращаясь в разноцветные конфетти, они кружились в светлых виденьях, в дурмане, в дыму марихуаны.
* * *На другой день Жанну слегка «плющило». Она поругивала себя за то, что соединила травку и алкоголь, мучилась от двойного похмелья. Ей пришлось долго разгонять себя: принять анальгин, искупаться под контрастным душем, выпить кружку кофе.
Впечатления о вчерашнем дне стали туманны, размыты и удобны, чтобы навсегда позабыть. Но о событиях минувшего дня напомнила Ирина. Она рассказывала взахлеб, взволнованно по сотовому телефону откуда-то с улицы, под гул машин:
— …Уже на поминках началось. Пока Василь Палыча не схоронили, еще крепились. А после похорон всё в открытую поехало. Вадим со своей компашкой демонстративно с поминок ушел. Вместе с ним генерал Михалыч и депутат. Роман какие-то бумаги по наследству подписать отказался. Акции какие-то передать не хочет. Вадим белый от злости был… А Романа обрабатывал Марк. Всё ему чего-то наговаривал, на листке показывал… А сегодня, представляешь, мы пришли в издательство — все кабинеты опечатаны и охрана Вадима кругом. Романа в издательстве нет. Он свою Соню в аэропорт провожать уехал. Она к Илюше, в Германию… Вадим, говорят, Марка от работы отстранил. Всё взял под свой контроль. Хотя это незаконно, но в его руках все службы, все юристы. Ох, Жанка, как ты и предполагала, дележ начался крутой. Без драки тут не обойдется. Лишь бы до убийства не дошло.
На другой день Жанне снова позвонила взволнованная Ирина:
— Ты слышала? Романа арестовали! Опять по тому же делу — за особняк. Его в «Матросскую тишину» увезли. С Марка — подписку о невыезде. Всё уже наперед организовали. Вадим с Михалычем договорился. Ты представляешь?
— Не может быть! Это же ни в какие ворота не лезет!
— Где такие деньги, там всё полезет. Ты же сама так говорила…
3
Теплый приморский край с рододендронами и кипарисами остался далеко позади, за тысячи километров. В северной равнинной России кое-где в складках рельефа лежал снег. Солнце светило с высоких высот, но еще не разукрасило землю свежим зеленым цветом.
Голые плакучие ветки берез колыхались на ветру, в сквозящих кронах тополей пятнисто проглядывались грачиные гнезда. Сами птицы сидели на линии электропередач черной шеренгой. Они наблюдали, как на опушке леса колхозный тракторист чинит чумазый трактор, и дожидались, когда он выедет на вспашку поля, чтобы подобрать за ним червяков. Тракторист был в фуфайке, в больших сапогах, в шапке. Весна теплом не расщедрилась.
И Никольск встретил зябким, скучным, замусоренным видом. По мутной поднявшейся воде Улузы уходил последний тусклый лед. В одноэтажном пригороде вдоль железнодорожной ветки тянулись кривые погрызанные заборы. На обнаженной после снега земле выступил всякий сор — насвинячили за зиму и пока не убрали… Серое средоточие кирпично-панельных однотипных коробок нового города казалось придуманным людям не на радость, а в наказание.
Сойдя с поезда, держа в одной руке сумку, в другой — драгоценную горшечную орхидею, запечатанную в прозрачный целлофан, Марина обреченно вздохнула: из той жизни нужно было возвращаться в эту.
Вот и родная пятиэтажка: подъезд с разбитыми почтовыми ящиками и обшарпанными панелями, дверь квартиры, обитая коричневым дерматином.
Дома никого не было. Повезло. Нашлось время немного поосвоиться, вжиться. Час приезда Марина домашним не сообщила: дескать, ехать все равно с пересадками, приедет на том поезде, который быстрей подвернется; встречать на вокзале не надо: «не барыня, сама доберусь».
Она обошла свою квартиру. Всего-то две комнаты — спальня да детская, да кухонька-шестиметровка. Казалось, Марина не была здесь много лет. Она даже пока не чувствовала себя здесь хозяйкой и притрагивалась к некоторым вещам с гостевой осторожностью; поправила узорчатую вышитую салфетку на столе под вазой, призатворила створку шифоньера, отодвинула от опасного края на подоконнике горшок с бегонией. Цветы были политы. Пыль повсюду стерта. На кухне и в комнатах приглядно, прибрано. Значит, ее ждут. Конечно, ждут! Она и сама здорово соскучилась по дому.
Ленка, вернувшись из школы, бросилась к ней на шею.
— Мама-а!
Обнимая дочку, целуя, оглаживая, Марина приметно вглядывалась в нее, искала следы повзросления, как будто впрямь разлучалась с домом на долгие месяцы. Попутно она замечала в дочериной внешности черты Сергея. И русые волосы, и серые глаза, и движение улыбающихся губ — отцовы… Неспроста ее мысли стелились от дочки к мужу: она ждала и побаивалась встречи с Сергеем, точно что-то в ее внешности, облике могло предательски сообщить мужу о ее измене. Не раз она подходила к зеркалу, осматривала себя с придирчивостью. Ничего не заподозрив, успокаивала с хитроватой усмешкой: «Всё такая же. Всё обойдется… Правда, Рома?» Потаенно-беззвучно, нежно произносила она это имя — имя, чужеродное для этих стен, но способное укрепить духом.
Уезжая с юга, она позвонила Роману, чтобы сказать, что не прилетит в Москву. Он сразу всё понял, словно ее волнение, ее дыхание, ее перебивки в приготовленных и, казалось, заранее отточенных фразах объяснили всё лучше, чем сами эти фразы.
— Отец умер. Как только улажу дела, приеду к тебе в Никольск. Обязательно приеду… Не забывай меня. Я тебя люблю.
Он опять произнес этот одурманивающий трехсловный пароль — пароль к счастью. Марина растерялась, стала говорить что-то про деньги: зачем он столько оставил, не надо было… Потом перебила себя:
— Я буду очень-очень тебя ждать. Каждый день буду ждать. Каждый час…
Роман оставил ей тысячу долларов. Таких денег она не только никогда не имела, но и толстощекого американского президента на банкноте разглядела впервые. Деньги поначалу ее тяготили, но после разговора с Романом она примирилась с ними.
С покупкой туфель, которые он собирался ей подарить, она решила повременить. В подарок себе купила на Романовы деньги комнатную орхидею. Очень дорогую, красивую, рослую орхидею. Пусть цветок бережет вместе с нею южную сказку.
