Журнал «Если» - «Если», 2012 № 07
Антон Степанович покачал головой.
— Вы ошибаетесь. Мы с вами заключали договор о гипнотическом внушении. Никаких путешествий во времени. Просто вы пока еще вспомнили не все, а только часть. Ваш первый визит к нам не вспомнился, правда? И подробности погружения в гипноз?
— Нет, — растерянно сказала Людмила. — Но… вы говорите, договор? А можно?..
Антон Степанович молча протянул ей несколько листов бумаги.
Людмила читала долго, недоверчиво поднимала брови, качала головой, придирчиво всматривалась в собственный почерк. Добралась до страницы, целиком исписанной ее рукой, кивнула раз, другой и неожиданно покраснела.
— Извините, — пробормотала она. — Да, все верно… Ну, я вам и устроила. Ой, стыдно…
Она полезла в сумку за конвертом.
— Возьмите, пожалуйста.
Антон жестом остановил ее.
— Последний пункт вы не дочитали, — сказал он. — Сначала снимем остаток внушения.
— Это долго? Сложно? — напряглась Людмила.
— Несложно и недолго, — кривовато усмехнулся Антон Степанович. — Смотрите сюда…
В руке его появился стальной шарик на цепочке и вальяжно закачался из стороны в сторону.
— Когда я досчитаю до ноля, в вашей памяти не останется закрытых мест. Десять, девять… один, ноль!
Людмила откинулась на спинку стула.
— Ох, — сказала она и осмотрелась широко открытыми глазами. — Значит, это не вы мне биографию выдумали? Это я сама себе одинокую старость нарисовала? Да уж…
Седой мужчина улыбнулся устало, но искренне.
— Вы храбрая женщина, Людмила Сергеевна, — сказал он. — Тот самый первый выбор, с которого началась ваша новая жизнь, — это было непросто, я знаю. Когда вы пришли к нам, потому что решили изменить свою судьбу, вы сами выбрали возраст иллюзорного возврата — семьдесят шесть, вдвое больше, чем вам сейчас. Вы сами назвали свои болевые точки. Мы лишь помощники и проводники вашей воли, Людмила Сергеевна. Не более чем гипнотизеры. Весьма скромная роль.
— Весьма достойная роль.
Людмила решительно подтолкнула к нему конверт.
— Извините меня… за недоверие. За сцену, которую я вам устроила.
— Не вы одна, — вздохнул Антон. — Это часть нашей работы. А теперь позвольте спросить, Людмила Сергеевна… Много ли вы изменили в своей жизни за вчерашний день?
Людмила сверкнула гордой улыбкой:
— Достаточно. Ушла от мужа. Поговорила с сыном. Кое-что поняла. И еще… назначила на сегодня важную встречу. Очень, очень важную!
— Что ж, немало, — кивнул Антон. — А… не жалеете?
— Нет.
Женщина покачала головой:
— Все правильно. Так и надо было сделать. Но когда живешь в привычной суете, трудно понять, что надо. Вы мне дали возможность взглянуть на себя с расстояния в полжизни. Спасибо.
— Пожалуйста, — проворчал младший из врачей, разгибаясь от аппарата. — Но скандалить-то зачем? Если вы ни о чем не жалеете, а?
Людмила строго посмотрела на него, но смутилась и отвела взгляд.
— Простите, — скованно сказала она. — Я очень обиделась на вас за обман. За то, что посчитала обманом. Именно тогда, когда я решила все в своей жизни сделать правильно… Очень больно, что в основе ложь. Вот так…
— Простите и вы нас, — Антон Степанович встал. — Увы, это несовершенство метода. Когда-нибудь мы научимся обходиться совсем без обмана. Пока — никак.
— Ничего, — вздохнула женщина. — Теперь я понимаю. До свидания, успехов вам.
— И вам.
Людмила помедлила на пороге кабинета, обернулась:
— Благодарю, что… приоткрыли мне дверь.
* * *В кабинет сунулся было худой мужчина из очереди, но поглядел на врачей и молча вернулся в коридор.
— Ну, что ты молчишь? — напустился младший на Антона Степановича, который после ухода Людмилы как-то обмяк, скукожился в кресле и вяло чертил загогулины на странице записной книжки. — Опять терзаешься, что обманул человека? Утешься тем, что говорил ей правду, только правду и ничего, кроме правды. А то, что не всю правду, — так для ее же блага.
— Вовсе я не терзаюсь, — буркнул седой. — Хреновый из тебя психолог, Матвей.
— Зато лицедей хороший, — заухмылялся Матвей. — Гипнотизер дипломированный. И инженер нефиговый. Увидишь, когда-нибудь я починю твою машинку.
— Чини, чини, — брюзгливо сказал Антон. — Мне без разницы. Я обратно в будущее и так доберусь, со скоростью день в день, как все смертные.
Младший вздрогнул. Он всегда нервничал, когда слышал в голосе своего учителя и партнера эту странную нотку не то горечи, не то превосходства. Антон говорил о будущем так, как говорят старики о далеком прошлом. Он имел на это право, потому что уже один раз побывал там.
Дожил до девяноста лет. Построил единственную в мире машину времени. Вернулся в прошлое. И никогда не рассказывал подробностей — ни о грядущем, ни о том, какой же свой поступок он вернулся исправить.
Год назад Антон вытащил Матвея из депрессии на грани самоубийства — неожиданно заговорил с ним на улице, расспросил и загипнотизировал. Из первого пациента Матвей стал коллегой. Он ворчал, раздражался, язвил и паясничал, но на деле был преданным сторонником идей Антона.
«Нет лучше способа взглянуть на себя, чем с высоты прожитых лет, — говорил Антон. — Но надо, чтоб люди поняли: выбор возможен в каждый день их жизни. Пока жизнь не закончена, ее можно изменить».
Машина сломалась после единственного броска в прошлое. Антон не жалел. А Матвей, хоть и пытался ее починить, ежился от мысли, что люди смогут действительно возвращаться во времени: исправлять ошибки, подтирать и переписывать свою судьбу, как текст на бумаге. А вдруг бумага протрется до дыр, что тогда?
Нет уж. Вполне достаточно гипноза, иллюзорного возвращения в свое прошлое, которое на самом деле настоящее. И вся правда о пришельце из будущего современникам ни к чему. Это знание им не поможет. А частная психологическая служба, где работают только они двое, помогает. Иногда человеку нужен лишь маленький толчок, а дальше он справится сам. Нужно напомнить ему о возможностях…
— Зови следующего, — выпрямился в кресле Антон.
— Входите! — крикнул Матвей. — Открыто.
Александр Бачило
Не нужны
Честно говоря, я думал, каюк. Напоролись на дрон, а это значит, что жизни нашей осталось на час-другой, не больше. Тут залегай хоть к медведю в берлогу, а беспилотник не перележишь. Будет кружить-елозить, как пылесос по коврику, каждый сантиметр прощупает и, в конце концов, найдет. Вот он совсем близко тарахтит, сволочь. Низом идет. Выходит, засек, сейчас всадит…
И вдруг слышу: кудах-тах-тах — обороты сбавляет! Пофырчал, пофырчал — сел. Тут до меня и дошло: это не дрон! Простая патрульная вертушка с парой мордоворотов в кабине. И ведь сели, гады, чуть не на загривок нам! Дверь открыли, турель откинули, гыргычут чего-то. Когда-то я неплохо понимал по-ихнему, кино без перевода смотрел. Но кино в наших краях повывелось вместе с электричеством. Видимо, решено было, что для поддержания порядка ни того, ни другого не требуется, главное — патронов побольше.
Ладно, переглянулись мы с Матрешкой и лежим дальше, не шелохнемся, ждем, что будет. Хотя я уже догадываться начал. И точно, один мордоворот из кабины выпрыгнул, копыта расставил и пятерней пуговку под брюхом нашаривает. Приспичило, видать, в небесах. Эх, сейчас бы жердиной как заехать пониже той пуговки! И пока корчится, пулемет с турели снять. Очень бы он у нас в тоннелях пригодился…
Да где там! Разве мне такого кабана завалить? Тем более двух. У них питание — и у нас питание. Смешно сравнивать! И тут Матрешка моя вдруг не выдержала.
— Хоть бы отвернулся, страмец! — шепчет.
Я только глаза на нее выпучил: молчи, дура! У него ж гиперакустика в шлеме!
Поздно. Встрепенулся мордоворот, будто жердью ударенный, и одним прыжком назад, в кабину. Аж пуговку с испугу потерял.
«Гераут, — кричит, — гераут!» Дескать, валим отсюда! Эти слова я сразу понял, потому что в их кино они чаще всего попадались.
Грохнул реактивный ускоритель, и вертушку забросило в небо, как из рогатки. Мне полный рот земли насыпало, чтоб им пооторвало там всё вместе с пуговкой! Но отплевываться некогда: схватил Матрешку за шкирку и давай бог ноги.
— В елки! Скорее!
Метнулись в самую чащу, потом вбок да вниз, в яму. Затаились, слушаем. Вертушка вроде ушла, даже стрелять на пробу не стала. Но счастья мало. Эх, Матрешка, Матрешка!
— Что ж ты, красивая, наделала… — вздохнул я. — Вот теперь они точно дрона пришлют по наши души. И куда прятаться?
По всему видно, помирать надо. А ведь полгода жил не тужил. И чего, спрашивается, с этой дурой связался? Правда, тут бы еще разобраться, кто с кем связался. Не сунься она тогда в мою нору, может, до сих пор была бы нора.
