Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №05 за 1977 год
Но на пасеку я все-таки пошел.
Со мной опять была собака на случай, если ночью Поднимется ветер. Я зарядил ружье пулевыми патронами и приготовил фонарь. Только на этот раз стекло из окна я не выставлял и за столиком у окна не сидел — закрыв собаку в избушке, я занял боевой пост прямо на крыльце.
Так же, как вчера и позавчера, солнце ушло за горы сразу, и сразу же опустился на пасеку густой сумрак. Так же разом исчезли сороки и дрозды, а в наступившей тишине в кустах у кучи мусора негромко завозились мыши.
Ожидание шорохов, далеких и неясных ночных звуков стало для меня совсем привычным, и я без особого напряжения готов был тут же уловить любой голос ночной тайги. И не удивился, не вздрогнул, когда за кустами, где позапрошлую ночь таился и мерз Роман, раздался негромкий, глухой шорох.
К пасеке подошел медведь. Он был совсем рядом. Нас разделяла лишь полоса кустов — полоса черемухи, частого березняка шириной метров в пятнадцать. Медведь вышел к крайним ульям, которые нельзя было видеть с крыльца. Я подождал, услышал новый шорох и легкий стук крышки улья — зверь подошел к улью, в темноте отыскал крышку и легонько подцепил ее лапой. Сейчас он снимет крышку и вытряхнет рамки. Я ждал, но удара крышки о землю так и не услышал... Неужели он не станет ворошить улей здесь, а унесет его в лес?
Я осторожно взял ружье, взял в левую руку фонарь и тихо поднялся с крыльца... Шаг, еще шаг... И тут услышал глухой утробный звук, будто медведь только что проглотил застрявший в горле кусок. Я включил фонарик...
Желтое пятно света схватило улей и темный живой бок большого зверя... Медведь, пожалуй, не сразу понял, что произошло... Он только что не спеша выедал из рамки соты и, наверное, совсем не думал, что ему кто-то помешает... Большая, широкая голова качнулась к свету. Увидел ли он меня в темноте, ослепленный фонариком?.. Я громко и зло закричал, и тут же из ружейного ствола громовым выстрелом вырвался короткий всплеск огня. Зверь качнулся назад и, с треском ломая кусты, бросился в сторону. Следующий выстрел рявкнул уже вслед перепуганному медведю.
Эхо выстрелов еще не успело подняться высоко над ночной пасекой, как сзади меня с грохотом отскочила в сторону дверь избушки, и на свободу вырвался мой пес. И долго еще слышал я через ночь и тайгу бешеный лай — собака в темноте гнала в горы оплошавшего зверя.
Когда рассвело; я внимательно осмотрел место происшествия и шаг за шагом восстановил все события прошедшей ночи...
...Медведь вышел на пасеку как раз в полночь. Вышел осторожно, но прямо и смело. Подошел к крайнему улью, подцепил лапами крышку, снял ее, но не отшвырнул в сторону, а тихо положил на землю, — поэтому и не слышал я удара крышки. Затем медведь приподнял улей, и аккуратно вывалил из него рамки. Как уж умудрился зверь неслышно вытряхнуть рамки из деревянного ящика, не знаю, только никакого стука и здесь я не слышал. Выедал соты из рамки разбойник тоже очень тихо, не урчал и не ворчал. Здесь-то и уперся в медвежий бок луч моего фонарика. Медведь успел ухватить зубами соты лишь в одной-единственной рамке. Остальные были целы, пчелы не разбежались — пчелиная матка была на месте. Я поднял улей, опустил в магазин рамки, собрал пчел и закрыл улей крышкой. Следов преступления на пасеке не осталось.
След пули в стволе дерева я затер глиной, чтобы он не бросился в глаза кому-нибудь, и отправился в лес вслед за медведем. На этот раз его след отыскать было просто. У перепуганного как следует зверя обычно тут же начинается «медвежья болезнь» — расстраивается желудок. Подвел живот и этого разбойника, я стал даже опасаться, не помер ли он со страха. Говорят, и такое бывает.
Роману о пуле, всаженной в дерево, и об улье, который свалил медведь, я, разумеется, не рассказал, но заверил его, что медведь больше не придет. Пришлось соврать, будто ходил за ним далеко в горы и видел следы крови — кровь якобы была темная, густая, значит, пуля основательно пошевелила внутренности. А вот убить медведя мне, мол,. не удалось — ночь была темная, медведь вышел неслышно, стрелял, мол, уже тогда, когда зверь уходил.
То ли желая верить, что пасека, наконец, избавлена от медведя, то ли еще почему, но только принял Роман мой рассказ за чистую правду, и мы расстались с ним, как хорошие друзья.
Жил я на Алтае до самой осени, до той поры, когда вызрела и стала опадать кедровая шишка. К этому времени все медведи поднялись вверх, в горы, за шишкой и позабыли до следующей весны дороги к пасекам. Я был в гостях у Романа перед самым отъездом и могу с его слов сказать, что после тех двух выстрелов, которые прогремели над головой у медведя, никакие звери на пасеку больше не заглядывали...
Я нередко посещал речку Чернушку, поднимался вверх по той самой тропе, по которой раньше медведь-разбойник спускался с гор за медом. И все это время на тропе встречал знакомые медвежьи следы — только теперь они редко вели в ту сторону, где не так давно дошлый алтайский мишка натерпелся страху.
Вот и весь рассказ о медведе, с которым свела меня судьба на склоне Тигирекского хребта. Хоть и жалею я, что пришлось мне все-таки брать в руки ружье и воспитывать зверя, что не выпало мне встретиться с ним по-хорошему и, как прежде, в архангельских лесах, сказать и этому медведю доброе: «Здравствуй, мишка», но это уж не моя вина, не мое открытие, что мирный, покладистый зверь чаще встречается там, где к нему с достойным уважением относятся люди...
Анатолий Онегов
Его звали Вати
Весьма посредственный певец и сочинитель легковесных стишков, он тем не менее был, по-видимому, честолюбивым и мечтал петь при дворе. Но, как говорится, по таланту и удача (наверное, поговорка подобного смысла была в те времена) — придворным певцом он так и не стал. Умер он более чем за тысячелетие до нашей эры. И — ирония судьбы — был похоронен без всяких торжеств, как бедный родственник, в фамильной гробнице придворного певца Нефера...
Но именно это обстоятельство сохранило его имя для истории, дав науке древнейшую из открытых исследователями египетских мумий.
Примерно в 2312 году до нашей эры фараон Унас начал строительство для торжественных процессий дороги между двумя храмами. Дорога эта, как свидетельствуют сохранившиеся папирусы, вызывала всеобщее восхищение.
Спустя почти сорок два века египетские археологи во главе с доктором Ахмедом Мусса решили раскопать «дорогу Унаса».
И тогда выяснилось, что строители фараона для покрытия и украшения дороги использовали каменные плиты, выломанные из какой-то гробницы. И в конце концов археологи наткнулись на эту гробницу, ибо дорога Унаса проходила рядом с ней, а строительные отвалы скрыли то, что осталось.
Выяснилось, что гробницу строил для себя и своей семьи придворный певец Нефер. Его отец Ка-Хай был «обладателем замечательного голоса» и «уникальным среди певцов своего сословия». Три сына и дочь тоже стали профессиональными певцами в Мемфисе. Голос Нефера полюбился самому фараону, и вскоре певец получил ответственную должность «управляющего придворными певцами», а затем стал «хранителем царских тайн» и «инспектором Большого Дома (то есть дворца фараона) и мастерской ремесленников». А это уже не только почет и слава, но и богатство и могущество. Без излишней, видимо, щепетильности Нефер использовал свое положение, чтобы устроить при фараоне своего отца и братьев и начать строительство фамильной гробницы.
Пятнадцать лет десятки каменотесов, скульпторов, резчиков вырубали в монолитной скале погребальные камеры, украшая их рельефами и надписями, рассказывающими о жизни Нефера и всей его семьи... Нефер с охотничьей собакой. Нефер, проводящий «инспекцию охотников и рыболовов». (Мы знаем даже, что во время этой инспекции к его столу было подано одиннадцать сортов рыб.) Жена Нефера, «знакомая царя», в парике, амулетах и ожерельях, в длинном декольтированном платье. Парик ее украшен диадемой — знаком певцов.
Нефер умер, «когда стал чудесным стариком», в 2400 году до нашей эры, и был похоронен со всеми возможными почестями в своей гробнице рядом с отцом. Но, видимо, с его смертью материальное положение семьи резко ухудшилось. Ни братья Нефера, ни его сыновья уже не могли занять положение своего высокопоставленного родственника: как профессиональные певцы они не продвинулись дальше званий инспекторов пения, а в качестве придворных — положения лишь «знакомых» фараона. Похоронены они были в той же гробнице, причем в «несвященном» месте — а это уже свидетельство полной нищеты некогда могущественного и богатого рода.
Постепенно дело дошло до того, что потомки Нефера не могли даже защитить семейный склеп — была взломана лажная стена, за которой хранились священные статуи, а сами статуи похищены.
