Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 2007 год
После «дефиле» вся публика — а также изрядное количество зевак — собираются на площадке перед театром и ждут «звонка». «Звонок» по-байрейтски — это торжественные фанфары, которые «выдувает» с балкона октет оркестрантов-духовиков. Медь их инструментов сияет на солнце, словно регалии богов, а фанфара — это всегда тема из предстоящего действия. За пятнадцать минут до начала трубят один, за десять — два, за пять — три раза. Начинаются спектакли рано, в четыре часа, идут долго, в среднем часов по шесть, с двумя почти часовыми перерывами. В этих антрактах истинные вагнерианцы расстилают пледы на скамейках парка или на траве и устраивают пикник с принесенной с собой снедью — кровяная колбаса отлично идет под шампанское. Поскольку публика в Байрейт съезжается специфическая, то кое-кто устраивает в антракте и «собачий час»: псов (видимо, не выносящих долгой разлуки с хозяевами) приводят «на свидание» камердинеры. Что же — пример гипертрофированного собаколюбия показал нам и сам Вагнер.
Есть на фестивале и своя «штатная» клака, разражающаяся при случае шквалом возмущенных криков «буу!» и такой оглушительной чечеткой, что всякий раз боишься, не провалится ли дощатый пол. Впрочем, «браво!» тут тоже умеют кричать на разные лады.
После спектакля по домам не разъезжаются, но расходятся по многочисленным «Летучим голландцам», «Лоэнгринам» и «Тангейзерам» окрестностей — за гордыми названиями часто скрываются обыкновенные пиццерии. Вообще, кухня в Байрейте скорее чешская, чем баварская (до Чехии тут рукой подать): кнедлики, пиво и много мяса. А порции — типично баварские, даже в итальянских или французских заведениях: как правило, одного блюда хватает на двоих. Наличие же большого университета обеспечивает изрядное количество хорошеньких официанток…
Можно пойти и в ресторанчик «Вайнштефан» напротив вокзала, где собираются «отпетые» вагнерианцы: тут до четырех утра можно участвовать в бурном обсуждении услышанного (правда, чтобы чувствовать себя «на уровне», вам надо знать несколько сотен имен байрейтских исполнителей за последние двадцать, а лучше — пятьдесят лет) и слушать фестивальные сплетни. Например, что Катарина Вагнер, радикальный режиссер и дочь Вольфганга, наконец-то ушла от своего друга — тенора Хендрика Вотриха, освистанного в роли Зигмунда (опера «Валькирия»). Или он от нее. Или все-таки не ушла…
Девушки-цветы в «Парсифале» радикального режиссера Кристофа Шлингензифа, поставленном в 2004 году, — жрицы неведомых языческих культов
Русский Байрейт и Байрейт в России
«И снова вагнерит в Байрейте», — так охарактеризовал один русский путешественник форс-мажорное состояние городка во время фестиваля. Однако Байрейт прелестен и вне зависимости от «вагнериады»: он спокоен, но не сонен, невелик и непровинциален. Здесь имеется полдюжины отличных музеев (среди них единственный в Европе Музей масонства, находящийся, кстати, в здании действующей ложи), дворец маркграфов и тенистый дворцовый парк. Последний выходит к уже упомянутой вилле Вагнера Ванфрид, в саду которой похоронены композитор, Козима и любимый пес Рус, черный водолаз высоких, как сообщает история, моральных качеств.
Вернемся, однако, к нашим соотечественникам и их «приключениям» на фестивале. Когда-то «франконский Лурд» (так называют еще Байрейт в честь известного французского места явления Богородицы — туда ведь тоже стекается толпа «верующих» и верующих) был местом паломничества и русских поклонников Вагнера. Основатель с его идеей «искусства будущего» сразу же обрел в России общину горячих последователей, и для светских Москвы и Петербурга поездка во Франконию была таким же непременным номером летней программы, как и поездка на воды (часто оба мероприятия совмещались). Скажем, первая московская красавица рубежа XIX—XX столетий, хозяйка знаменитого салона Маргарита Кирилловна Морозова (урожденная Мамонтова), «заказала» жениху эту поездку в качестве свадебного путешествия.
Велик и российский творческий вклад в байрейтский «гезамткунстверк». Павел Жуковский, сын Василия Андреевича, создавал декорации для первых постановок «Парсифаля» и «Кольца», а первой (и, говорят, несравненной) здешней Изольдой, Кундри и Брунгильдой стала Фекла Литвинова, блиставшая под псевдонимом Фелия Литвин…
С созданием Советского государства весь этот поток, конечно, сразу иссяк. Вагнер, как известно, оказался в числе «буржуазных композиторов», что, кстати, в свете его истинных взглядов и устремлений выглядит величайшим парадоксом. Отечественная байрейтская традиция прервалась и восстанавливается лишь постепенно: наша речь еще и сейчас почти не слышна в фестивальной толпе. Пару русских имен можно, правда, обнаружить в списках оркестрантов, а в хоре вот уже одиннадцатый сезон поет московский бас Юрий Вишняков — по местным меркам уже ветеран. Надежду, впрочем, стоит возлагать на молодое поколение певцов: так, в новом «Кольце» сладкоголосую русалку Флосхильду поет Марина Пруденская. Сильный и светлый, настоящий «вагнеровский» голос и отличная техника явно открывают ей перспективу и более крупных партий.
Маловато пока, конечно. Но завистливый взгляд на это ежегодное торжество немецкого национального духа вызывает в авторе этих строк все более настойчивый обратный вопрос-предложение: а почему бы не устроить Байрейт в России? Почему не выстроить где-нибудь в живописной провинции дощатый театр и не съезжаться туда раз в году слушать музыку — нет, не Вагнера, у него уже «все в порядке». Русскую музыку! У нас же есть свой Вагнер — Римский-Корсаков. Его Снегурочка — русская Изольда, «Сказание о невидимом граде Китеже» — это русский «Парсифаль». В качестве места проведения такого фестиваля идеально подошли бы Псков или Тихвин, где, как в Байрейте, сама природа созвучна музыке.
Безумная идея? Но ведь и основание Байрейтского фестиваля было в свое время не меньшим безумием…
Анастасия Рахманова
Гвельфы и гибеллины: тотальная война
В 1480 году миланские архитекторы, строившие Московский Кремль, были озадачены важным политическим вопросом: какой формы нужно делать зубцы стен и башен — прямые или ласточкиным хвостом? Дело в том, что у итальянских сторонников Римского Папы, называвшихся гвельфами, были замки с прямоугольными зубцами, а у противников папы — гибеллинов — ласточкиным хвостом. Поразмыслив, зодчие сочли, что великий князь Московский уж точно не за Папу. И вот наш Кремль повторяет форму зубцов на стенах замков гибеллинов в Италии. Однако борьба этих двух партий определила не только облик кремлевских стен, но и пути развития западной демократии.
В 1194 году у императора Священной Римской империи Генриха VI Гогенштауфена родился сын, будущий Фридрих II. Вскоре после этого кочевавший по Италии двор остановился на некоторое время на юге страны (Сицилийское королевство было объединено с имперскими территориями благодаря браку Генриха и Констанции Отвиль, наследницы норманнских королей). И там государь обратился к аббату Иоахиму Флорскому, известному своей эсхатологической концепцией истории, с вопросом о будущем своего наследника. Ответ оказался уничтожающим: «О, король! Мальчик твой разрушитель и сын погибели. Увы, Господи! Он разорит землю и будет угнетать святых Всевышнего».
Папа Адриан IV коронует в Риме императора Священной Римской империи Фридриха I Барбароссу из рода Гогенштауфенов в 1155 году. Ни тот, ни другой еще не представляют себе, что вскоре итальянский мир расколется на «поклонников» тиары и короны и между ними разразится кровавая борьба
Именно в правление Фридриха II (1220—1250 годы) началось противостояние двух партий, которое в разной мере и разной форме оказало влияние на историю Центральной и Северной Италии вплоть до XV века. Речь идет о гвельфах и гибеллинах. Эта борьба началась во Флоренции и, говоря формально, всегда оставалась чисто флорентийским явлением. Однако на протяжении десятилетий, изгоняя побежденных противников из города, флорентийцы сделали соучастниками своих распрей чуть ли не весь Апеннинский полуостров и даже соседние страны, прежде всего Францию и Германию .
В 1216 году на одной богатой свадьбе в селении Кампи под Флоренцией завязалась пьяная драка. В ход пошли кинжалы, и, как повествует хронист, молодой патриций Буондельмонте деи Буондельмонти убил некоего Оддо Арриги. Опасаясь мести, родовитый юноша (а Буондельмонте был представителем одного из знатнейших родов Тосканы) пообещал жениться на родственнице Арриги из купеческого рода Амидеи. Неизвестно: то ли боязнь мезальянса, то ли интриги, а может быть, подлинная любовь к другой, но что-то заставило жениха нарушить обещание и выбрать себе в жены девушку из дворянского рода Донати. Пасхальным утром Буондельмонте на белом коне направился к дому невесты, чтобы дать брачную клятву. Но на главном мосту Флоренции, Понте Веккьо, на него напали оскорбленные Арриги и убили. «Тогда, — сообщает хронист, — началось разрушение Флоренции и появились новые слова: партия гвельфов и партия гибеллинов». Гвельфы требовали мести за убийство Буондельмонте, а те, кто стремился затушевать это дело, стали именоваться гибеллинами. Не верить хронисту в рассказе о несчастной судьбе Буондельмонте нет причин. Однако его версия о происхождении двух политических партий Италии, оказавших огромное влияние на историю не только этой страны, но и всей новой европейской цивилизации, вызывает справедливые сомнения — мышь не может родить гору.
