Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1972 год
Смело задуманное и мастерски исполненное, сооружение это было под стать империи, находившейся тогда в расцвете своего могущества. Подсчитано, что Зал приемов должен был вмещать 10 тысяч человек. Число это может показаться преувеличенным, но, конечно, толпа придворных и гвардейцев, просителей и посланников, которая собиралась здесь, была огромна.
К востоку от Зала приемов был возведен еще более огромный зал со сторожевыми башнями по обе стороны входа-портика на северной стороне. Кровлю поддерживало 100 колонн.
Остатки этих двух огромных залов — всего лишь бледный намек на былое великолепие. Они стояли как застывшие каменные рощи. Статичность была отличительной чертой этих построек, и так же статичны были нескончаемые, сменяющие одна другую процессии данников и воинов, вырубленные в стенах по обеим сторонам лестниц. Если он и движется, этот солдатский строй фигур, то движение его совершается как бы во сне. Здесь и там появляются вдруг исполинские призраки царей; они торжественно цепенеют, обращенные в камень и в золото, словно к ним прикоснулся новый Мидас. Все чувственное, все личное не имеет здесь места, здесь есть только зыбкая данность страны, где царит вечный полдень.
И вот сюда, в этот великолепный, но застывший мир, ворвался другой — необузданный, стремительный, честолюбивый. Контраст прекрасно чувствуется, если сравнить рукотворные символы этих двух столкнувшихся на переломе истории культур: дворец в Персе-поле и Парфенон. Архитектурные идеи, лежащие в основе каждого из них, противоположны во всем. Панафинейский фриз Парфенона точно игра; он полон блистательных побед и поразительных ошибок, которые могли позволить себе лишь великие и свободные мастера, тех ошибок, что долго еще стимулировали искусство менее одаренных художников. На этом фоне скульптура Персеполя (даже делая скидку на известную архаичность методов) выглядит так, словно скульпторы изображали не живых людей, но только типы; творения их чужды эмоций. И меланхолические фигуры солдат и сикофантов, тщательно вытесанные и отполированные, недвижно глядящие в затылок друг другу по обеим сторонам дворцовых лестниц Персеполя, напоминают нам похоронную процессию. Кажется, что в ту весеннюю ночь 330 года до нашей эры, когда пламя залило кровавым светом небо над Персеполем, македонские факелы были поднесены к погребальному костру.
Но искры этого траурного костра стали началом огней иных цивилизаций.
Ветераны Александра, глядя на пламя, пожиравшее остатки Персеполя, надеялись — это чувствуется даже по приведенным словам Плутарха, — что их вождь, свершив этот последний акт мести персам, повернет на запад, домой. Оставался, правда, еще в живых сам Дарий, но его войско было полностью деморализовано, а сам он уже ни на что не надеялся.
Александр пошел на восток. Он упрямо вел своих гоплитов и всадников на восток даже после того, как увидел на простой телеге тело Дария, предательски убитого своими приближенными. Наступила очередь среднеазиатской персидской сатрапии Бактрии, города которой лежали на берегах Амударьи, и страны Согд. А затем горными перевалами Александр вторгся в Индию.
Историки до сих пор спорят о причинах, побудивших его отважиться на столь дальний поход по неведомым землям. Честолюбие? Мечты о мировом господстве? Жажда несметных богатств? Стремление эллинизировать весь мир?
До Персеполя Александр продвигался в тесном круге древних или развивающихся цивилизаций. Он был тогда завоевателем, этот Македонец, честолюбивым и победоносным. Созидателем он не был. Но, оказавшись восточнее Персеполя, в неведомых азиатских землях, он словно получил качества, значение которых пережило его самого. Кажется, будто теперь он почувствовал себя пионером цивилизации, понятой совершенно по-новому; цивилизации, основанной не на привычном разделении «своих и чужих», а на равенстве миросозерцания. Так ли это — повторяем, неизвестно. Но в I веке до нашей эры Диодор Сицилийский, пользуясь, вероятно, сведениями Страбона и Плутарха, цитировал меморандум Александра, из которого явствует, что мышление царя становилось все более космополитичным. Там сказано, что Александр задумал построить города со смешанным населением, переместить целые народы из Азии в Европу, то есть в Грецию, и обратно, из Европы в Азию, объединив таким образом весь континент в дружбе и родстве, которые укрепились бы с помощью браков и хозяйственных связей.
Здесь уместно вспомнить, что основой колониальной политики Александра, как впоследствии и римлян, было строительство новых городов или перестройка старых по греческому образцу. Он завоевывал созидая. Он разбрасывал города, словно сеятель, предпочитая пустынные, малообжитые области Азии.
Плутарх сообщает, что Македонец построил более 70 городов. Верна ли эта цифра, трудно сказать, однако можно не сомневаться, что число их было велико. То были города греческого типа, как Египетская Александрия и Александрия Эсхата, или перестроенные местные, или греческие города, поставленные рядом с местными.
Как бы там ни было, о чем бы Александр ни думал, но военная его авантюра постепенно приобрела характер грандиозного исторического деяния, уже вышедшего из-под его контроля.
Перевалив Гиндукуш, войска Александра двигались по старой ахеменидской дороге. Вдоль этого достигавшего Ганга пути множество княжеств властвовало, и торговало, и собирало подати, яростно конкурируя и враждуя. Вероятно, местные правители и царьки контролировали эти окраины Персидской империи, сохраняя лишь чисто формальную связь с метрополией, а то не соблюдая даже и формы. Во всяком случае, Александр не нашел и признака персидской власти на этих издавна персидских территориях к юго-востоку от Гиндукуша.
И здесь, если верить Плутарху, военачальник правителя небольшого царства Магадха на реке Ганг, юноша Андракотт, в котором нетрудно признать будущего создателя империи Маурьев — Чандрагупту, увидел Александра и был поражен его энергией. Впоследствии, как пишет Плутарх, Андракотт часто повторял, что Александр был на волос от того, чтобы стать хозяином всей страны, то есть Северной Индии. Состоялась их встреча в действительности или нет, неизвестно, но известно, что между 325 и 320 годами до нашей эры этот самый Андракотт, или Чандрагупта, приступил с немалой энергией и успехом к созданию империи. Видимо, пример Александра оказался слишком заразительным для человека столь же сильного и не менее энергичного.
Поначалу новая империя представлялась более политическим, нежели культурным объединением. Сын и преемник Чандрагупты распространил свою власть далеко на юг Индии, положив начало империи Маурьев, величайшей империи Индийского полуострова. Но это был лишь контур, который предстояло заполнить. Династия Маурьев должна была решать ту же проблему, что и Ахемениды за 200 лет до того, — создать собственную культуру.
Индийское изобразительное искусство до эпохи Маурьев было по существу и по преимуществу фольклором: терракотовые фигурки людей и животных, вылепленные более или менее талантливо, часто выразительные, всегда декоративные, но по своему духовному значению равные игрушке или амулету. На фоне зрелой индийской мысли это искусство кажется детским.
Факты показывают, что монументальная архитектура появляется в Индии лишь после похода Александра, и появляется при весьма замечательных обстоятельствах. Около середины V века до нашей эры столица Магадхи была перенесена из Раджгира на более удобную и плодородную равнину, в район нынешнего города Патна, где в то время река Сон впадала в Ганг. Именно здесь, в Паталипутре, на месте которой еще в конце VI века до нашей эры была поставлена пограничная крепость, обосновался первый из Маурьев — Чандрагупта.
«Во дворце императора все было устроено так, чтобы вызывать восхищение, — писал один греческий автор о Паталипутре, — и ни богатые Сузы, ни великолепная Экбатана не могли бы с ним состязаться. В парках тут гуляют павлины и фазаны, нарочно к тому приученные, и есть растения, которые увидишь только здесь... и тенистые рощи, и цветущие луга, и ветви деревьев, искусством садовника замысловато сплетенные... Также есть прекрасные бассейны, и в них рыбы драгоценных пород, охотно берущие корм из рук».
Археологам досталось не так уж много от былой роскоши Паталипутры. Но и это немногое подтвердило выводы, которые позволяли сделать исторические сведения, — именно по персепольской модели устраивал свою резиденцию Чандрагупта.
...Падение Персеполя символизировало падение Персидской империи. Империя лишена была крова. Империя погибла, и никому не было дела до ее искусства. Войско на марше не занимается поощрением художеств, даже если это войско Великого Александра. Множество мастеров Персии обречено было на длительное безделье. Податься им было некуда.
