Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №02 за 1980 год
А после моста, ниже по течению, испуганное бело-голубое стадо успокаивалось, и льдины гуськом, слегка покачиваясь, плавно проплывали мимо, будто диковинные птицы.
Я часами не мог отвести глаз от голубизны этих ледяных стай, родившихся здесь, на Ягорбе, под нашим холодным северным небом, и уплывавших теперь в никуда...
Скоро над чистой рекой, вобравшей в свою зеркальную ленту и прибрежный ивняк, и высокие облака, раздалось шлепанье вальков о белье, отзывающееся гулким уханьем в дальнем лесу. В деревне шла великая весенняя стирка.
На поскотине
Светлые дымы стояли над крышами изб, когда я подтащил на веревке, захлестнутой вокруг рогов, свою Зорьку к деревне Ботово. Хозяйки нехотя подгоняли буренок, упиравшихся у сараев. Было так рано и сонно, что даже шустрые бычки еле тянули ноги. Красные, черные, белые пятна медленно сливались в единое целое. Стадо пестрой рекой текло меж домов к выгону. Сотни копыт подняли облако пыли, позолоченное первыми лучами солнца.
Хотя я в ответе за все стадо — нынче мой черед ходить в подпасках, — больше всего беспокоит Зорька. Эта ладная корова красной масти с белой звездой на лбу — вечная причина хлопот...
Мы с пастухом вынули из железных скоб жерди, закрывающие ворота, и впустили теснящуюся скотину на кочковатый выгон. Все было ничего, пока не наступила дневная жара. Мошкара лезла скоту в глаза, жужжали надоедные мухи, пикировали на стадо слепни и оводы. Коровы мотали головами, нещадно хлестали себя хвостами, даже ногами пытались смахнуть с брюха летающую нечисть. Но слепня ведь не оторвешь, пока, насосавшись крови, он не отвалится сам...
Я почувствовал, как стадо незаметно дрогнуло и медленно двинулось с поскотины к мелкому кустарнику. Глянул вперед и ахнул: во главе стада, бодливо помахивая маленькой головой, выступала Зорька.
— Держи их, Лютый, — приказал я лохматой дворняге, состоящей при стаде за сторожа.
— Куды оне денутся, лешай их дяри, — лениво обронил пастух, развалясь на кочке, — тамо-тко вить Ягорба.
Но я-то знал, что Зорька в любой реке найдет брод, и припустил за ней, спотыкаясь о кочки.
Коровы уже набирали ход, не обращая внимания на брехливого пса. Только я хотел, обогнав стадо, обратать Зорьку веревочной петлей, как она стремительно метнулась в осинник. Кусты рвали рубаху, ветки хлестали по лицу, глазам, а я мчался, не чуя ног, по коровьей тропке. «Только бы не махнула за Ягорбу. Уйдет в леса, окаянная. Там же волки задрали корову из Чермасолова», — мелькало в голове, и на глазах выступали слезы от обиды и страха за Зорьку.
Вылетел я на берег с отчаянным криком: «Зорька!» Вздорная корова преспокойно стояла по брюхо в воде, помахивая хвостом.
Тихо подбираясь к ней, я просительно, как можно ласковее подзывал ее: «Зорька, Зоренька, тпрень, тпренюшка...»
Она повернула свою морду, с которой звонко падали на камни радужные капли воды, и, нехотя выкарабкавшись на берег, побрела в осинник. Там уже, забившись в тень, прохлаждалось все стадо...
Вымотанный жарой и волнением, я скинул одежонку и зашел в речку. Здесь, на перекате, был брод. Осторожно отворачивая обомшелые камни, чтобы не замутить воду, стал выискивать добычу. Под такими камнями, лучше широкими, плоскими, не вросшими в дно, обязательно водились бычки и костоусы. Присмотрев у самого берега корягу, тихонько качнул ее и запустил под нее руку. Что-то тугое и скользкое сильно ударило в ладонь и ушло в сторону. Тогда, придерживая коленом коряжину, я с двух сторон стал сводить ладони к середине. Какой-то миг — и под руками вскинулось гибкое рыбье тело.
— Ага, попался! — торжествовал я, выкидывая на берег налима.
Насобирав сухого плавника, запалил костерок. На угольях зажарил рыбу, поел и, сытый, растянулся на горячем песке. Коровы мерно жевали жвачку, спешить было некуда.
Запрокинув лицо вверх, я вглядывался в бездонную вылинявшую синь неба так, что слегка кружилась голова. Глаза бездумно следовали за легкими белыми облачками, спешащими куда-то в неизвестные мне дали.
За яблоней
Только оказавшись за рекой, я почувствовал, что лето кончилось: лес полыхал под солнцем всеми красками осени.
По краям тропинки горели рябины с тяжелыми гроздьями, отсвечивали белизной березки в лимонных шапках. За огненным кленом мелькнула наконец знакомая крыша с петушком.
К дому Федора Григорьева я пришел по делу. Он гостил у сына и наказывал выкопать по осени хоть яблоню. «Не то совсем одичает», — добавлял он в письмеце. Просунув руку между гнилых досок забора, я откинул щеколду и легонько толкнул калитку. С заросших бурьяном грядок на меня глянули анютины глазки, поздние оставшиеся цветы.
Яблоня замерла перед домом, как неживая, только в поредевшей листве ее рдело большое яблоко. Я слегка тряхнул ствол, и последний плод осени послушно подкатился к моим ногам. Прохладное яблоко тяжело лежало на ладони. Оно было хрусткое, сладкое. Если бы не загрубевшая кожица — не подумаешь, что дерево начало дичать.
Скинув ватник — стояли последние теплые дни бабьего лета, — я взял заступ и, прорезая опавшую листву, очертил вокруг ствола круг. Старательно, чтобы не подсечь корни, стал подкапываться под дерево. В лицо пахнуло разрытой застоявшейся землей и осенней прелью увядших трав. Яблоня дрогнула, где-то вглуби потеряв последнюю связь с землей, и тихо начала клониться ко мне. Бережно подхватив ее, я осторожно пошатал ствол, подрезав кое-где мелкие корни, и вынул из ямы все корневище. С торчащими во все стороны корнями, облепленными землей, оно напоминало лешачью голову.
Взвалив ствол на плечо, я потащил его через лес до Ягорбы. Там, положив дерево на зеленый еще от близости воды берег, обернул корневище мокрой мешковиной. Осенняя прохлада реки остужала разгоряченное лицо, сидеть на берегу под теплым солнцем было покойно, и радостно думалось, что вот доберусь скоро домой и посажу около крыльца такую хорошую яблоню.
Владимир Лебедев Фото А. Маслова
«Бурха дзанко»
Старичок был сухонький, с коричневым лицом, изрезанным глубокими морщинами. Он сидел в низкой ритуальной тележке, скрестив согнутые в коленях ноги. На старике был халат бурого цвета, который плотно облегал его шею, плечи и грудь, а к поясу спускался складками. Старичок сидел на тележке очень прямо и неподвижно. Лицо его несло выражение глубокой серьезности и покорной кротости. Казалось, старичку глубоко безразлично все, что происходило вокруг. А между тем он был главной фигурой в церемонии «Бурха дзанко». Этот национальный обряд неваров — последняя из личных церемоний, которые сопровождают невара со дня рождения до смерти.
Человек, удостоившийся «Бурха дзанко», — поистине счастливый! Во-первых, потому, что человек этот — долгожитель: он прожил минимум 77 лет, 7 месяцев и 7 дней. Он видел много лун. Во-вторых, церемонию устраивает не сам юбиляр, а его дети. Следовательно, человека в семье глубоко уважают. В-третьих, счастливый человек имеет не только любящих, но и состоятельных потомков — церемония обходится недешево. Ее должен проводить брахман-священник, на обряде обязаны присутствовать все родственники, а это 50-100 человек, да еще и гости могут быть. Всех надо накормить, родственникам полагается делать подарки, а брахман должен получить немалую «зарплату». Поэтому в Непале появились даже специальные указы об ограничении расходов на церемонию чтобы предотвратить разорение многих семей.
«Бурха дзанко» состоит из трех ступеней. По сути дела, это три самостоятельные церемонии, каждая из которых проводится в свое время, имеет свое название и связана с определенным числом полных лун, появляющихся на небе за время жизни человека. Первая ступень — «Бхима радха рохан» — проводится тогда, когда человек прожил на свете 77 лет, 7 месяцев, 7 дней, 7 гхати и 7 пала (Гхати и пала — старые единицы времени, ныне употребляемые астрологами. Один день равен 60 гхати; один гхати равен 60 пала.). Второй раз церемония под названием «Сахасра чандра даршанам», что значит «Лицезрение полной луны тысячу раз», бывает, когда человеку исполняется 83 года, 4 месяца, 4 дня, 4 гхати и 4 пала. А когда долгожителю удается увидеть полную луну 1200 раз, что случается, по мнению непальцев, если человек прожил 99 лет, 9 месяцев, 9 дней, 9 гхати и 9 пала, то это событие отмечается третьей ступенью «Бурха дзанко», именуемой «Сварга радха рохан» — «Уход на небеса».
...Рам Мохан Ра джбхандари жил в Катманду рядом с нами. Лишь кирпичная стена, круглый год увитая розами, отделяла его двор от нашего. Владелица земли со всеми постройками по обе стороны кирпичной стены, вдова, была его дочерью. В доме хватало слуг для всякой работы. Даже за богами ухаживала не сама домовладелица, а специальный человек — брахман-пурет.
