Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1976 год
Солнце, прорываясь из-под сырых тяжелых облаков, посылает ощутимо теплый в холодном воздухе луч. Только в августе бывает такая чересполосица температур: зайдешь в тень — окажешься в предосенней поре; пересечешь световой коридор луча — насладишься летним теплом. И холодом тянет, и солнце припекает.
Лучевые потоки, низвергающиеся из туч, кажутся плотными, осязаемыми. Золотарники вспыхивают в них освещенными гейзерами; склоны, курчавые от подмаренника, пропитываются влажным солнцем, — кажется, что из травы можно выжимать свет, как воду. Трубчатые цветочки короставника по край наполнены прозрачной плотью света.
Берег сейчас освещается неровно, клочковато. Там — затенен осинник, здесь — светоносен. Закрываются одни прорывы в тучах, открываются другие. Дымящийся луч упадет то на островок, то на береговой мыс, то на пустынную воду. Вот отава на острове вспыхнула как горячая охра, но тут же погасла; вот внутри шарообразных кустов ивняка словно зажглись яркие лампы, пропечатав на синеве структуру ветвленья; вот плакун-трава кострами взметнулась в небо, но тень загасила, смягчила ее огненный всплеск. В ритмах сумрака и озаренности открывается тебе красота мира...
Юрий Линник
Преследование
Окончание. Начало в № 7, 8.
В горницу, где мы ужинали, вошла уже одетая в овчинный полушубок Нина. Добротные болотные сапоги с широкими раструбами были привязаны ремешками к поясу. На одном плече Нины тускло поблескивал «зауэр», а на другом — моток веревки метров этак в тридцать.
— Ни пуха вам, ни пера, невоенные люди, — сказал дядя Иван.
Простились с хозяевами и ушли в морозную и промозглую ночь. Тугаи подтопил туман. Тяжелая тишь стояла над топью. И тучи стлались над тростником, темные и беспросветные.
У поворота тропы на север Нина велела нам обвязаться.
Она пошла первой. Ее фигура маячила впереди расплывчатым, призрачным пятном. Я шел замыкающим. Не минуло и четверти часа, как я раненой ногой угодил в промоину, набрал полный валенок воды. Чертыхнулся про себя и тут же влез в топь другой ногой.
Потом перестал считать купанья, ухая в песчаную, сцепленную корнями камыша жижу. Провалившись по пояс, дернул веревку. Мне помогли выбраться. Тут я увидел, что даже щуплому легковесу Васе Кабаргину крепко досталось. Полы его пальто тоже заледенели.
В рассказе все выглядит быстрым: дни сливаются, будто мы не месяц с лишним бродим, преследуя банду. Да и обо всем, что с нами случалось, не поведаешь. Так и о длинных часах ночного путешествия по болоту.
Снова двинулись по топкой тропе, проваливаясь в булькающую жижу, вытаскивая друг друга, и опять брели, держась за веревку. Пот тек из-под шапки, ел глаза, а ноги ломило от ледяной воды.
— Теперь уже скоро, — неожиданно остановившись, сказала Нина. — Собака брехнула.
Мы не слышали, но поверили ей охотно — чересчур измотались, потеряли ощущение времени. Лишь по тучам, которые обозначились на низком однотонном пологе, поняли — скоро день. И сгустился, стал плотнее, потек накатами клубящийся туман.
Наконец, вышли на сухое место, похоже, остров.
— Нина, дальше мы сами пойдем.
Вдруг она всхлипнула:
— Куда же вы такие пойдете? Замерзнете в степи. Там ветер. И их семнадцать гадов.
— Ты лучше нам дорогу объясни.
Сняв варежку, Нина стряхнула с ресниц слезы:
— Вон верба — прямиком до нее. Оттуда увидите заросли тамариска. Они уж на берегу растут. За ними низкий тростник — и степь, бугор, за которым отары.
— Спасибо, Нина. Прощай. В Гуляевку, в кино почаще езди.
Мы отправились к вербе, по-прежнему связанные веревкой на всякий случай. Увидели справа от нас, к востоку, желтый песчаный холм в темных пятнах верблюжьей колючки. Отару на северном, дальнем от нас склоне. Было уже совсем светло. Несколько черно-белых пятнистых собак бродили около всадника на буланой понурой кобыленке.
Я достал из-за пазухи бинокль и присмотрелся к чабану. Мужчина средних лет, по углам рта висят кисточки усов. Судя по описанию дяди Ивана, он-то и мог быть Ахмет-ходжой. Пастух дремал, поперек седла лежало ружье. Поглядел в бинокль и Вася.
— Похоже, он в карауле, — заметил Кабаргин. — Землянка, верно, здесь. Вон следы к ней.
Отошли вправо, чтоб получше осмотреть бугор. Тогда я увидел поодаль стреноженную лошадь; вход в землянку, завешенный кошмой. Труба землянки не дымила, хотя время для чабана не завтракать, а готовиться к обеду. Около входа — почти нет следов, снег, которого там было многовато, не истоптан.
— Что ж они — и не выходят... — протянул Вася.
— Пожалуй, их и след простыл. Захватили на хуторе продукты — и айда.
Кабаргин кивнул:
— Может быть. Только проверить не мешает. Вот, я думаю, уйти нам еще правее. Мне подальше, да и пошуметь в тростнике. Собак на себя отвлеку. Если бандиты там — выйдут. Тогда покричу — пусть спасают. Да и вы подоспеете.
— Ты, Вася, учти — собаки сторожевые, не Ивановы.
— А иначе как проверишь? А к спасенному — какое же недоверие?
— Пожалуй... — согласился я. План Кабаргина был хорош. — Давай в камыши. И шуми. Да с умом.
Вася смотал веревку и накинул моток на плечо. Мы сложили в вещмешки гранаты, патроны. Оставили на всякий случай пистолеты, которые можно было быстро спрятать под рубахи, и разошлись.
Вскоре недалеко от меня, в камышах, лаем зашелся пес. Хлопнул пистолетный выстрел. Я не сразу поверил, что слышал выстрел. Очень тихо он прозвучал.
Я почти бежал, беспокоясь за Кабаргина. И он и чабан, похожий на Ахмет-ходжу, были вооружены.
Нашел их по голосам. Оба кричали друг на друга достаточно громко.
— Когда Богомбаевы ушли? — спросил я, подойдя сбоку к Ахмет-ходже из камышей. Спросил запросто, как о вещи, которую он обязан знать.
— Неделю назад.
— Где они сейчас?
— Сказали, пойдут в Тасаральский рыбтрест.
— Сказали или пошли?
— Где они сейчас, мой двоюродный брат знает.
— А где он?
— В Бурылбайтальском рыбтресте. Сторожем работает.
Ахмет-ходжа отвечал на вопросы не задумываясь.
— Отправишься с нами.
— Что вы ко мне пристали? Ничего я не знаю! — Ахмет-ходжа глядел на нас оторопело, сам, наверное, не понимая, что уже все сказал.
— Абджалбек с ними? — спросил я.
— Ушел. Ему нужны были деньги. Вот и велел вести к дяде Ивану. У Ивана много. Мог я не пойти? Ты Абджалбека не знаешь. Его не послушаться нельзя. Убьет.
«Трус ты, Ахмет-ходжа, — думал я. — С нами тоже по трусости пойдешь. И за лошадьми сходишь. Нас ты больше Абджалбека боишься».
— Давно ты Абджалбека знаешь?
— Он ко мне от двоюродного брата пришел.
— А Исмагула и Кадыркула?
— Их и Абджалбек, сам говорил, только в люльке видел. Он богатый торговец. После революции за границу бежал. Во время восстания пришел обратно, да не успел. Бедняки ушли от Богомбаева. Его и разбили. Попался и Абджалбек.
То, что говорил Ахмет-ходжа, было известно.
Мы пошли к глухому чабану и сакманщицам, Объяснили, что Ахмет-ходжа едет с нами в Гуляевку. Пока им придется посмотреть за отарами.
Они молчали, закусив зубами концы головных платков. Поверили нам, нет ли, не знаю. Но обеих лошадей мы взяли с собой.
Ехали мы несколько дней, объезжая по краю болота песчаные бугры, похожие как две капли воды один на другой, с пологими подъемами из светлого песка, обращенными в сторону господствующего северо-восточного ветра, и крутыми обрывами, кое-где сохранившими очертания полумесяца с подветренных сторон. Бугры поросли кустами колючки. Пожалуй, только по рисунку, который образовывали эти темные шары и шарики, можно было разобраться, что перед тобой новый бугор, а не прежний. Кружить-то можно сколько угодно.
Ахмет-ходжа был тих и покорен. Я посматривал на него искоса и думал: «Очень хорошо. Фотография — одно дело, а живой свидетель — куда лучше».
Мы остановились, когда вдали увидели туманную россыпь огней Гуляевки.
Кабаргина я послал вперед, чтоб он заехал к оперуполномоченному, старшему лейтенанту, а если его не окажется дома, то в милицию.
А я с Ахмет-ходжой остался в степи. Устроились за бугром, спрятавшись от пронизывающего ветра. Лошади фыркали и звенели снятыми удилами, чувствуя близость жилья и не понимая, очевидно, почему путники остановились. Ахмет-ходжа, запахнувшись в тулуп, прилег на песок.
— Куда вы меня теперь? — тихо спросил он.
— С нами поедешь в Бурылбайтал. Скажи, Ахмет-ходжа, почему Богомбаевы не остались в Бурылбайтальском рабочем отряде, а подались в Тасаральскую? Не медом же там кормят?
— Начальник чакчаган... Плохой начальник.
