Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1996 №09
Забежим вперед — и Федор таким вырос. И с Богом, и с охальничеством. «Свет наш полон глупости, — запишет он. — Всяких святосуепочитаний, болванопоклонений и лжесвятынь. Можно жениться на католичке, на лютеранке, на магометанке. Ведь для брачных наслаждений любимая женщина нужна, а не религия».
Он любил Бога. Не молил Его, не просил у Него — только любил. Бог был с ним во всех его странствиях. Бог, который создал эту чудную землю — с морями, реками, травами, птицами, с животными диковинными, с луной и солнцем, с ветрами и туманами.
У Василия Никитича — он петровского времени мужик — мечта была. Дело государственное.
«Очень меня, братец, — пишет он Ерофею Никитичу, — заморский торг к себе волочет. Хочу торговать, а не в проценты отдавать. По примеру коммерции Франции, Англии иль Голландии, свою, Российскую, создать. И в Санктпетербурге главную контору держать, а малые в Лондоне и Амстердаме. У англичан выучить морских служителей, а там глядишь и свои корабли за моря ходить будут...»
Вот где истоки истории флибустьерской! Федюшу-то Василий Никитич с малых лет обучать начал языкам да наукам разным — географии первым делом. Чтоб сын его грандиозного дела преемником был. Российскую морскую коммерцию возглавлял. И за границу его тайком повез. Раз не выпускают, так хитростью возьму. И сам в Лондон по этому делу на корабле поехал.
Не врет доносчик — торговал Василий каменьями драгоценными. Только тому доносчику — другу лондонскому Петрухе-часовщику, как узнал он потом, — неведомо, что не для себя Василий старался. А чтоб из мечты дело возникло! «Чтобы российские купцы с европейскими в равном градусе находились».
Кому он только ни говорил о деле важном, кому ни писал — самому высокосиятельному графу великому канцлеру Воронцову «Предложение» делал. Императрицу просил.
Словно в яму пустую! Не хотят слушать, так сам сделаю. Порода такая. Каржавины родом северные, вологодские — из самого сердца России.
А об учености «уроженца Московии» Ерофея Каржавина сам король Франции наслышан. Главный его советник по науке Жан Людовик Барбо де ла Брюер д`Эльвар достойнейше королю Ерофея представил.
«Своими трудами Каржавин разъяснит средневековую историю народов, которые, начиная от Эльбы и Венецианского залива до пределов нынешней России и за ними были, известны под именем Славян. Польза, которую можно извлечь при этом, сама по себе велика, но это еще не все. Прекрасный и древний язык славянский, или русский, который был вовсе незнаком нам до этих пор, может быть также полезен...»
Таков вот ученый дядя Ерофей у «охочего до наук» Федюши. Он, Ерофей Каржавин, первым перевел на русский язык великого Свифта. И сам того Ерофей Никитич не ведал, что скрыта в этих «Путешествиях Гулливеровых» судьба его племянника Федора.
Странно, таинственно, но это так!
Вот как перевел Каржавин первое странствие Гулливера: «Отец мой богатство имел не очень великое. Послал он меня учиться, и я три года препроводил там с прилежанием в науках. Отец мой присылал ко мне по нескольку денег, кои употреблял я на изучение математики. Получил чин лекарский, на корабле «Ласточка» принял намерение поездить по морю. Был на кораблях в Америке, имея у себя довольное число книг...»
Все точно так! Возьмите «Путешествия Гулливеровы», сличите их с историей странствий Федора Каржавина — дух захватит!
Но, кажется, сама флибустьерская история села на мель. Оттолкнемся вот от этого места у Свифта: «Отец мой присылал ко мне по нескольку денег...»
Каждый месяц, регулярно Василий Никитич посылал в Париж вексель на сто рублей. И вдруг — месяц, другой, третий — а деньги не приходят. И никаких вестей из Петербурга. Вот уже год пошел, второй... Потом уже слухи дошли о том, что приключилось с Василием Каржавиным.
И тут надо отдать должное Ерофею Никитичу. Все бросил — науку, блага, славу грядущую, оставил Федора на попечение друзей, и, как головой вниз в омут бросился, в Россию помчался выручать брата из цепких лап Тайной канцелярии. Смелая, добрая душа! Говорили же ему: «Ты, видно, за десять лет все русские дьявольские привязки позабыл. Нынче там такой вкоренился страх, что и с места двинуться не можно!» Двинулся, не побоялся — выручил брата. Да так там, в Московии, и остался, в безвестности умер вскоре.
Несмотря на все лишения, на одиночество — Федор всегда и во всем первый в коллеже Лизье. Лучший по латыни, медаль за французское сочинение, успехи в математике и экспериментальной физике превосходны. Десятилетний мальчик становится студентом Парижского университета. Его друзья — Главный королевский географ Бюаш и Главный королевский астроном Делиль.
В октябре 1763 года Федор Каржавин становится магистром искусств. Благодаря друзьям, он получает работу в Российском посольстве.
Но ничто, ничто не дает ни радости, ни покоя. Ни веселый и умный «Центр Мира», ни успехи в науке, ни солнце и туманы над Сеной... Тревожит далекая и странная страна, оставленная в детстве. Да и какой он русский? «Я забыл все буквы алфавита или, по крайней мере, знаю только первые семь». Да нужен ли будет он там? «Какую службу смогу я взять, когда я не умею говорить по-русски. Я не способен буду обучать ни латинскому, ни французскому, ни географии, ни физике, потому что я не смогу объясниться с моими слушателями...»
Ни радости, ни покоя. Зачем Париж? Зачем Петербург? Зачем все это?
Холодные туманы
Первого числа месяца марта 1764 года в Париже и на восемь лье в округе погода была такая пасмурная, что невозможно было что-то увидеть.
В холодном тумане, проносящемся над Сеной, над набережной, над домами, можно было едва различить неподвижно стоящего молодого человека в черном суконном камзоле и грубых башмаках.
Федор Каржавин — это был он — собрался в тот день наблюдать затмение солнца.
По набережной Сены шла девушка и громко смеялась неизвестно чему. Это была Шарлотта-Маргарита Рамбур. На всю жизнь она останется хохотушкой Шарлотушкой. А она его назовет, глядя в его серые глаза и жарко дыша в лицо: «Лами... Лами... Дружочек».
«Я вам говорил в одном из писем об одной молодой девушке, которая поразила меня своим сходством с моей старшей сестрой, и я даже несколько раз разговаривал с ней перед моим окном» — больше о ней ни государю-батюшке, ни любезной матушке он не напишет никогда. Да и какое поразительное сходство он нашел между Шарлоттой и сестрой, которую не видел столько лет, а видел-то семилетним мальчишкой? Какие забытые образы виделись ему в холодных туманах? Кого он увидел в Шарлотте? Бедный мальчишка, какая странная и жестокая любовь пришла к нему из тумана...
Лето 1764 года прошло в нетерпеливом ожидании отъезда. Федор целыми днями пропадал на набережной Букинистов, посещал Публичную библиотеку, осматривал кабинеты ученых, бывал на спектаклях в Комедии. Особой любовью были для него лекции по опытной физике в Королевском коллеже.
Другая тревога поселилась в нем. Что скажет он Шарлотте о своем возвращении в Россию? Как покинет ее?
Рождество они праздновали вместе. Казалось, Федор был весел и счастлив. А ночью — письмо.
«Государь мой батюшка! Отчаяние, в которое повергает меня нищета, принуждает просить вас немедленно вызвать меня в Россию... Чтобы оплатить долги, в этом году я продал все, вплоть до постели, а сам спал на соломе. Я хочу непременно вернуться в Россию, и если ни к чему не буду способен, то буду лучше солдатом, ибо это моя последняя надежда. Если вам неугодно, чтобы я сделался солдатом, то буду, кем пожелаете, — decrotteur — чистильщиком сапог. Это мое последнее решение. Я вновь начинаю изучать русский язык».
Батюшка отозвался, денег на дорогу выслал. О, эта юность! Где тот тоскующий молодой человек? Он — магистр искусств — не забывайте!
«Я стараюсь исправить себе хороший гардероб у знаменитого портного, который мне сделает честь в России. И как только экипаж мой будет готов (ах, не прост Федор, не прост!), тотчас отправлюсь на корабль. Совсем уж оставил я прежнюю мою мысль идти в военную службу: рабство и бедность принуждали меня говорить все то...»
Нет рабству и нищете — вольность, юность — ветер морской, кудрявые волны, забытый огромный атлас Блау! Странствие, снова странствие — хорошо-то как! Паруса стонут, ветер свищет, где-то там — Кронштадт впереди!
И добрый друг с ним рядом, друг на всю жизнь — Васенька Баженов. Талантливейший, черт! 28 лет, а уже профессор архитектуры, академик Римской, Болонской, Климентийской, еще, черт знает, каких академий! Ах, как весело, весело, свободно! Жизнь бежит по волнам!
В мае 1765 года корабль приходит в Кронштадт. Что произошло в родительском доме? Почему он сразу бежит от родных? Обойдем осторожно рифы и мели незнания. В одном из писем он дерзит батюшке: «Поклоняюсь я воле Вашей столько, сколько Вы требовать от меня можете...» Да, видно, не покорился.
