Журнал «Если» - «Если», 2005 № 03
Во второй половине дня, когда подразделение вернулось в казармы, ун-Леббеля вызвали к командиру роты.
— Садись, Ганс, — махнул рукой штурмфюрер Заукель. — Давай поговорим как товарищи. Ты подавал рапорт о направлении в авиационную школу?
— Так точно! — вытянулся ун-Леббель.
— Я же сказал — садись, — повторил штурмфюрер. — Скажи откровенно, тебе не нравится служить в ваффен СС? Или у тебя возник конфликт, о котором я ничего не знаю?
— Никак нет, — отчеканил ун-Леббель. — У меня со всеми прекрасные отношения. И служба мне нравится. Дело в другом.
— Вот как? — удивился старший товарищ. Острый взгляд его словно ощупывал молодого солдата. — Значит, ты просто хочешь летать?
Выслушав путаные объяснения Ганса, штурмфюрер качнул головой.
— Что ж, поступила команда откомандировать тебя в распоряжение кадров люфтваффе. Жаль, Ганс, очень жаль. Ты хороший и исполнительный солдат. Нам будет тебя не хватать. Думаю, твои товарищи думают так же.
Командир встал, протягивая через стол руку. Ун-Леббель крепко и от души пожал ее.
— Желаю удачи в небесах, солдат, — улыбаясь, сказал штурмфюрер.
* * *В казарму ун-Леббель летел на крыльях.
— Ты весь сияешь, Ганс, — крикнул ему встретившийся у столовой замкомвзода ун-Хоффман. — Получил отпуск?
— Лучше! — захохотал ун-Леббель.
— Получил письмо от женщины? — не унимался ун-Хоффман.
— Еще лучше! — признался Ганс. — Кажется, сбывается моя мечта, Дитрих! Представляешь, меня откомандировали в распоряжение люфтваффе!
— Станешь летчиком? — товарищ покачал головой. — Не забудь нас, когда будешь знаменитым, как Хартман. Говорят, ты и сегодня отличился?
— Всего лишь задержал бродягу, — рассеянно сказал Ганс.
— Не скромничай, — похлопал его по плечу ун-Хоффман. — Ходят слухи, что этого бродягу почти три года искали все службы СД. Я краем уха слышал, что тебя представили к медали.
Оставшись один, ун-Леббель покачал головой. Надо же, дядюшку Пауля разыскивало гестапо и разведка. Интересно, что он натворил? Шпионил на Сибирь? Или участвовал в Сопротивлении? На территории протекторатов все еще действовали разрозненные группы Сопротивления, которые устраивали диверсии, в ночное время расстреливали загулявших офицеров или просто клеили на стенах воззвания к местным жителям. Правда, покушений и диверсий с каждым годом становилось все меньше — военное командование и гражданские власти действовали жестко и на каждый акт террора отвечали расстрелом заложников или высылали группу славянской молодежи в распоряжение Министерства трудовых ресурсов.
Ганс ун-Леббель и представить себе не мог, что в это время человек, которого он называл дядюшкой Паулем, пил горячий кофе в тесном кабинете гестапо города со странным названием Калач-на-Дону. Ничто, кроме пустого рукава добротного шевиотового пиджака, не напоминало утреннего бродягу, которого задержал ун-Леббель.
— Прекрасный спектакль, — поощрительно сказал доктор Мейзель, руководивший отделением гестапо. — И он даже не выразил сочувствия, геноссе Дитман?
— Ни малейшего, — самодовольно сказал старик. — Я занимался его ранним воспитанием, могу ручаться, что знаю этого мальчишку лучше, чем кто-либо из его окружения. Я вырастил волка, геноссе Мейзель!
— Хотелось бы думать, что дело обстоит именно так, — пробормотал собеседник. — Ведь нам с вами предстоит писать отзыв.
— Я ручаюсь за этого сопляка, — самодовольно объявил старик. — Конечно, в нем течет и славянская кровь, а это большой минус, но — натура! — Он отхлебнул кофе. — У вас превосходный кофе, геноссе Мейзель.
— Еще бы, — отозвался начальник гестапо. — Мне его присылает каждый месяц дядя из Колумбии. Он уже второй год живет там.
— О-о, Колумбия! — Дитман покивал. — За последнее время туда уехало много наших. Неудивительно, тамошний климат благоприятствует немцам.
— С падением Соединенных Штатов этот климат станет еще лучше, — усмехнулся Мейзель. — Но вернемся к отчету…
— Завтра, — поднял руку Дитман. — Отчет будем писать завтра. Сегодня мне нужно принять ванну. Вы ведь не думаете, что это мое излюбленное занятие — носить засаленные лохмотья и валяться в грязи, изображая убитого партизана? И еще… Я могу заказать разговор с домом? Знаете, я волнуюсь. Младшая дочь со дня на день должна родить.
— Разумеется, — кивнул Мейзель. — Мой телефон к вашим услугам, геноссе. И последний вопрос. Он и в самом деле не заинтересовался вашим предложением открыть ему тайну его происхождения?
— Он пропустил это предложение мимо ушей, — сказал старик, придвигая к себе телефонный аппарат.
— Когда вы закончили с ним работать?
— В семь лет, — нетерпеливо ответил Дитман. — Это было неизбежно, с восьми лет им уже занимались воспитатели бюргера.
— Вы домой? — Дитман принялся набирать номер телефона.
— Если бы! В девятнадцать часов прибывает гауляйтер. Строительство саратовской гидроэлектростанции требует все новых людских ресурсов. В Берлине думают, что русские плодятся как кролики, а здесь уже некому работать в колхозах. Если мы отправим всех, кто будет кормить рейх?
Зима 1947–1948 гг. ЮЖНАЯ ГЕРМАНИЯВ детский бюргер Ганса отвезли вместе с пятью другими воспитанниками.
— Вам предстоит стать рыцарями великой Германии, — сказал им на прощание директор детского дома. — Отныне вы получаете документы и право передвижения по территории рейха. Пусть оно пока еще ограничено, но я верю в вас, вы не уроните честь нашего заведения. Пусть имена Ганса ун-Форстера, Йозефа ун-Блицмана, Понтера ун-Риттера будут вам путеводными звездами. Честь и слава! Верность и честь! — вот девизы на гербе бюргера, в котором вам предстоит отныне учиться. Верю, что эти слова не окажутся для вас пустым звуком, они всегда будут наполнены тем смыслом, который в него вкладывают фюрер и народ.
Гансу исполнилось восемь лет, и он уже легко читал тексты под рисованными историями, посвященными рыцарям черного ордена ун-Форстера, ун-Блицмана и ун-Риттера. Особенно ему нравилась история об ун-Риттере, рыцаре египетских пирамид. Герою было поручено уничтожить отряд американских шпионов, которые устроили свое логово в пирамиде Хеопса. Ун-Риттер проявил чудеса ловкости и сообразительности, чтобы преодолеть старые ловушки, установленные строителями пирамид, и новые — устроенные хитроумными диверсантами. Не менее впечатляли сказания об ун-Форстере. Этот рыцарь СС блистательно дрался с полчищами африканских чернокожих каннибалов, то и дело попадал в засады, но благополучно вырывался из них, круша врагов. Однако особое место в сердце юного Ганса занимала история об ун-Лepepe, который осуществил свою детскую мечту. Он стал военным летчиком, дрался с армадами русских истребителей, которые, хотя и сделаны были из фанеры, представляли опасность несметным количеством. Ун-Лерер избавился от приставки к своей фамилии и стал полноценным немцем. Ганс даже заплакал, когда в очередной серии Герхард Лерер геройски погиб, сбив американский бомбардировщик, пытающийся взлететь с ядерной бомбой на борту. Коварные американцы пытались сбросить бомбу на мирную немецкую колонию Кубу, но Герхард Лерер пресек планы американской военщины, а потом таранным ударом врезался в небоскреб «Эмпайр Стейт Билдинг», где находились системы управления противоракетной обороны американцев. Небоскреб рухнул, а немецкие асы смели с лица земли город Нью-Йорк, в котором, как известно каждому из речей фюрера и доктора Геббельса, были расположены еврейские конторы и склады. В финале этой истории освобожденные американцы оплакивали своего спасителя. Расчувствовался и Ганс, представив, что это он, а не Герхард Лерер, спас мир от еврейской чумы. Только он остался жив, и фюрер лично наградил его Железным крестом за храбрость.
Бюргер оказался маленьким уютным поселком, в центре которого был плац для построений и занятий по строевой подготовке. Чуть в стороне голубел огромный бассейн с десятиметровой вышкой, левее высилось длинное здание столовой. С правой стороны к бюргеру примыкал небольшой лесок, а за ним располагалось стрельбище.
— Ребята! — восторженно объявил Аксель. — Стрелять будем!
— Ага, — хмыкнул длинный и худой парень, которого звали Густавом. — Из «воздушек».
— Да ты посмотри, какие окопы, — загорячился Аксель. — И мишени, видишь, как далеко поставлены. И насыпь за мишенями. Она что, от пулек?
Именно в бюргере Ганс получил фамилию.
В канцелярии унылый меланхоличный немец в солдатской форме спросил у Ганса имя, пододвинул к себе чистый бланк свидетельства и попробовал ручку на маленьком чистом листе.
— Какая буква у нас там по порядку? — спросил он в пустоту.
