Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №02 за 1982 год
То подходя к отаре со стороны, то тревожа овец из глубины стада, я мерил на глаз дистанцию, с которой они пугались. Снимал кинокамерой, как воспринимают друг от друга сигнал тревоги соседние животные. Уже в Москве, рассматривая кадры кинопленки, я убедился, что во время пастьбы овцы следят лишь за поведением ближайших двух-трех соседей. Если же отара была встревожена, бегство одной группы овец воспринималось другими даже с двухсот метров.
Песчаные бугры, вроде бы и не слишком одинаковые, создавали монотонный пейзаж. В нем не было простора. Глаз терялся в лабиринтах холмов, гребней, котловин. И лишь геодезическая тренога, видневшаяся километрах в пяти к северу, позволяла мне как-то сориентироваться, найти себя в этом узорно-запутанном мире.
И тренога, и Овезли, темную фигуру которого я временами замечал на одном из барханов, всякий раз оказывались совсем не там, где я ожидал их увидеть. Я не понимал, ни куда движется отара, ни как ей управляет Овезли. Казалось, овцы разошлись от горизонта к горизонту.
В нашей отаре было 755 овец и 55 коз. В первые дни я пытался запомнить хотя бы некоторых из них и как будто преуспел в этом. Быстрее всего я познакомился с козами. Тут помогали и рога, и пестрота окраски, и разница в размерах. Завести знакомых овец оказалось труднее. Мне удалось запомнить лишь приметных животных. Несколько овец хромали, у некоторых были обломаны рога или чем-то резко отличалась окраска. Конечно, я быстро взял их на заметку. Список таких овец постепенно увеличивался. Плохо лишь, что я не мог их различать издалека. Между тем это было необходимо. Первые наблюдения показали, что многие овцы держатся в одном и том же месте отары. Были передние и отстающие, правые и левые, те, что пасутся с краю, и те, что предпочитали находиться в гуще отары. Но все это требовалось доказать. Отара то и дело совершала круг, овцы перемешивались. Одни паслись, другие деловито шли мимо них. Мне хотелось понять, что заставляет их менять место пастьбы? Кто из животных начинает движение, выбирает его направление? Кто первый пугается, поворачивает вспять, пытается смешаться с гущей отары, когда чабан звонко, тонким голосом кричит: «Оуш!» — «Тихо, тихий ход!»
Из Москвы я привез с собою небольшой рулон марли. Выкроив из нее достаточные по размеру полотнища, написал на них черной краской большие номера и попросил Пишик-ага поймать овец. Для начала мы решили пометить двух передних, двух средних и двух задних животных. Лентяйку, которая предпочитала пастись далеко позади отары, мне не нужно было и помечать. Я уже успел запомнить ее. Как видно, эта мудрая овца не гналась за вкусным кормом, не стремилась обогнать других овец в поисках его, а доедала то, что осталось после прохождения отары. Но зато уж здесь она паслась вдосталь и трогалась с места не раньше, чем ее подгонял чабан, или уж если отара уходила совсем далеко.
Теперь у меня появилось новое занятие. С очередного высокого бархана я в бинокль высматривал «номерных» овец и отмечал, где они находились. К вечеру подвел итоги работы, и результаты мне не понравились. Практически ни про одну из «номерных» овец нельзя было сказать, где это животное предпочитает пастись.
Примерно каждые сорок минут отара поворачивалась вокруг своей оси, передние овцы оказывались то сзади, то в центре отары, то снова выходили в авангард.
Тогда я принялся следовать поочередно за каждой из «номерных» овец. Наблюдая за «пятой» овцой, я подметил интересную особенность. Она догоняла отару по следам одной из идущих впереди. Догнав, обходила ее сбоку; делала еще несколько шагов вперед и начинала пастись. Вскоре я заметил, что такой же тактики придерживаются и другие овцы. На песке оставались торные тропинки. Я не поленился пересечь пастбище, где только что прошла отара, и подсчитать, сколько же она оставляет следов. Как я и предполагал, на песке оказалось чуть больше сотни тропинок, тогда как мы вели по пустыне больше восьмисот животных.
Особенно интересным оказалось поведение «второй» овцы: поражала ее самостоятельность. Она переходила с места на место, не обращая внимания на соседей. Наоборот, я заметил, что за ней неуклонно следовали три овцы, можно сказать, ее подружки. По крайней мере, «моя» овца не отгоняла их, позволяла кормиться рядом, не убегала прочь. Впрочем, они обычно паслись на полкорпуса сзади, не мешая ей и не составляя конкуренции.
Когда отара поворачивалась, «вторая» овца нередко оказывалась в арьергарде. Некоторое время она паслась здесь, но, видимо, теснота ей не нравилась, она прекращала пастьбу и, выбрав направление, шла, уже нигде не задерживаясь, пока не оказывалась снова впереди стада.
За такими наблюдениями дни проходили незаметно. Для меня уже привычными стали работа в отаре, ночлеги в песках. Каждый третий день мы поворачивали отару назад, к цистерне, поить овец. Дважды никого там не заставали и, напоив животных, вновь уходили в пустыню. Пишик-ага расчетливо использовал пастбища по секторам, так что всякий раз справа от нас оставался уже стравленный участок. Овцы не любят кормиться там, где еще сохранился запах прошедшей недавно отары, ищут чистое место. И эта особенность поведения помогает управлять отарой: не опасаешься, что овцы уйдут на уже стравленный участок.
Предполагалось вернуться к водопою завтра, и я затеял суточное дежурство. Каждые четверть часа записывал, какая часть отары пасется, какая переходит на новое место, собравшись в походные колонны. Отдельно отмечал легших на отдых. Кроме того, измерил шагами пройденный овцами путь, ширину использованной полосы пустыни, записывал еще многое другое. Почему-то, когда наблюдаешь за животными, все время видишь что-то интересное. С полудня чабаны стали подгонять овец энергичнее, вскоре собрали их воедино. Километра три мы прошли ходом. За барханом показалась цистерна и машина-водовозка. Разом отара загомонила, кинулась к машине.
— Любят ее. Знают, что воду дает,— смеялся Пишик-ага.
У машины нас ожидал Нурягды. После его короткого приказания Овезли поймал овцу, повалил, связал ноги. Подошел Нурягды, что-то пошептал — видимо, помолился за ее душу — и перерезал горло. Кинжал у него был такой внушительный, что я невольно вспомнил: в былые времена туркмены слыли отважными разбойниками, попортившими немало крови окрестным эмирам.
Пока Нурягды обдирал овцу, Пишик-ага с помощью шофера и Овезли напоил отару. Протянув резиновый шланг от машины, шофер наливал воду в бетонные поилки, а Пишик-ага, отталкивая наиболее нетерпеливых овец, следил за порядком. Одновременно могли пить несколько десятков животных, остальных Овезли удерживал в стороне, пропуская на водопой группами.
Глядя на толпящихся овец, я опять подумал — до чего они похожи...
В нашем институте работал Дмитрий Викторович Радаков, он изучал поведение океанических рыб, нырял за ними в океан в скафандре или батискафе. Мы дружили с ним, часто беседовали.
— Ваши олени отличаются друг от друга, у них есть более сильные животные, есть вожаки. А мои селедки все одинаковы, представьте себе сотни тысяч совершенно одинаковых селедок,— говорил Радаков.
Дмитрий Викторович показывал отснятые под водой фильмы, где гигантские стаи селедок кружили в загадочном хороводе. Я вспоминал эти фильмы, сидя на склоне бархана над отарой, она напоминала мне стаю рыб. Вдруг возникавшие «течения» выносили наружу группу животных, образовывался выступ, щупальце. Если Овезли успевал напугать овец, они поворачивали вспять. Однако случалось, «щупальце» отрывалось у основания, и группка бегом устремлялась к воде.
Кто из овец был инициатором этих движений, заметить было невозможно. Радаков, рассматривая свои кинопленки, убедился, что постоянных вожаков у селедок не было — желание двигаться в одном направлении возникало сразу у нескольких рыбок. У стаи появлялся коллективный вожак. Понять, как это происходит у овец, без кинокамеры я не мог.
После водопоя отара легла отдыхать, а мы принялись за тушенную в сале баранину — коурму. Чудная вещь коурма, особенно когда макаешь в нее лепешку да еще удается подхватить, прижать к лепешке кусочек мяса...
Следующие два дня мы вели отару довольно быстро. Нурягды был недоволен пастбищами, искал более богатые. Пожалуй, мы зря торопились. Скоро расстояние до кошары показалось нам слишком большим.
К вечеру чабаны стали с беспокойством посматривать на небо, о чем-то советовались друг с другом. Я тоже чувствовал себя неважно. Казалось, что-то должно перемениться вокруг, может быть, погода.
Проснулся от ощущения тяжести. С усилием отвалил полу дохи, которой укрылся с головой. Все вокруг покрывал толстый слой снега. Тяжелые хлопья продолжали падать. Я с удовольствием нырнул под шубу, как в берлогу. Однако сон не шел. Снова выглянул из-под шубы и понял, почему беспокоюсь. Я остался один. Ни чабанов, ни отары рядом не было.
