Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1970 год
Почему во многих своих работах Алейжадиньо, прекрасно знавший анатомию человека, вдруг разрушал привычный рисунок кисти руки, делая все пять пальцев параллельными, не выделяя большой палец? Почему у некоторых пророков, например у Исайи, обнаруживаются дефекты в изображении рук? Что это: своеобразная «подпись» мастера, желающего таким образом навечно удостоверить подлинность своих работ? Или, быть может, страдающий художник сознательно наделял свои творения своими личными муками, болями, недугами?..
Впрочем, главная тайна его творчества, секрет его необычайной выразительности кроется, конечно, не в деформации рук или ног пророков и ангелов, апостолов и святых дев, а в удивительной мятежности всего того, что выходило из-под его резца. И не было ли бунтом его неистовое, почти еретически страстное искусство?.. Бунтом против тысячелетних неприкасаемо-святых догм «красоты», «благолепия», «благочиния», прикрывавших розовыми облатками фресок и алтарей столь же древние, терзающие мир язвы фарисейства, жестокости и предательства? Ведь он — этот мулат, потомок африканцев — все это испытал на себе: и фарисейство святых отцов, и жестокость власть имущих, и предательство друзей, отвернувшихся от него в трудную минуту.
На эти и десятки других вопросов никто еще не ответил. Потому что творчество Алейжадиньо остается до сих пор столь же плохо изученным, как и его жизнь. Возможно, «просвещенный мир» продолжает пребывать под воздействием суждений первых европейцев, столкнувшихся с этим феноменом. Один из них — немецкий барон Эшвег, посетивший Минас еще в 1811 году, то есть при жизни Алейжадиньо, писал с хладнокровным высокомерием о пророках Конгоньяса: «...их одежды и фигуры иногда безвкусны и лишены пропорций. Но все же не следует игнорировать достоинств художника, который был самоучкой и никогда не видел подлинно великих произведений искусства».
Сами бразильцы лишь сейчас начинают осознавать истинное величие этого мастера. Только начинают... Большинство историков, журналистов и искусствоведов едва ли не основное внимание уделяют выяснению загадочной болезни Алейжадиньо. А между тем до сих пор выявлена лишь небольшая часть его произведений, масса неопознанных работ рассыпана по сотням церквушек, монастырей, часовен, богаделен и частных коллекций Минас-Жерайса. А те, что опознаны и внесены в каталоги, — шедевры, способные украсить залы лучших музеев, медленно гибнут, разрушаясь под действием солнечных лучей, убийственной тропической влажности и истеричных богомольцев и зевак-туристов, варварски обращающихся с безнадзорными скульптурами, барельефами, фресками.
...В последние годы жизни ему стало совсем плохо. Чувствуя приближение конца, он перебрался в дом к племяннице, престарелой повитухе Жоане. Вместе с ней за умирающим ухаживала соседская старушка Елена, заставлявшая его глотать новые и новые снадобья... Увы, не помогло.
После этого страдания продолжались еще около двух лет. Все это время он лежал на грубом топчане в темной каморке, моля бога о ниспослании смерти как избавления. Он погибал в муках, но разум не покидал это изуродованное, парализованное тело до последней минуты. До 18 ноября 1814 года, когда он умер в возрасте 84 лет двух месяцев и двадцати дней.
...Я хотел поставить здесь точку, но, прочитав написанное, подумал, что жаль расставаться с художником на такой грустной ноте. Поэтому закончу высказыванием одного из директоров Лувра, приехавшего недавно в Бразилию договариваться об издании во Франции альбома работ «Убогого Мастера»:
«Перед нами достижение человеческого духа, которое ждет еще своего эпоса».
Игорь Фесуненко, соб. корр. Всесоюзного радио в Бразилии — для «Вокруг света»
Ору-Прету — Конгояьяс — Рио-де-Жанейро
Роберт Блох. Кошмар номер четыре
Мы решили, что это розыгрыш, прочтя в вечерней газете заметку о каком-то полоумном изобретателе из Джорджии, который будто бы придумал способ печатать на воздухе.
Не дымовые сигналы и не телевидение, а новый аппарат, печатающий слова прямо на воздухе, да так прочно, что ветром не сносит.
Так было написано в газете. Но что такое газетная заметка, чтобы принимать ее всерьез? Только что посмеяться. Или сказать жене:
— Интересно, что они выдумают в следующий раз!
Большинство читателей, наверно, даже и не обратило на нее внимания. Тем сильнее все были огорошены, когда рекламодатели ухватились за эту идею.
Помню, как я, выглянув утром в окно, увидел висящие в воздухе слова (представляете себе, висят буквы — черные, жирные!) и прочел:
«Ты не забыл купить сегодня хорошее слабительное, приятель?»
Помню, я зажмурился.
Буквы словно напечатанные типографской краской, но совсем твердые. И не сдвинешь.
Так это началось. А когда я вышел из дому, направляясь на службу, то на улице увидел еще рекламы:
«Мыло «муке» самое целебное для кожи!»
«Вы сдали ваши меха на летнее хранение?»
«Смените сегодня масло в коробке скоростей!»
Пассажиры в автобусе удивлялись. Но и только.
Поначалу буквы были небольшие, всего каких-нибудь полметра, черные на белом фоне:
«Для молодых — коскен-кола!»
Вскоре можно было средь бела дня увидеть людей с большими шприцами, из которых они выдавливали буквы. Народ собирался в кучки и смотрел, как они это делают.
Новая реклама стала предметом эстрадных шуток и фельетонов, о ней сочиняли песенки.
Но еще никто не писал негодующих писем в газеты.
А текстов становилось все больше, они появлялись
над газонами,
над дорогами,
над домами,
и улицы начали задыхаться от нескончаемых объявлений.
Куда ни повернись — всюду чернеют слова. Домовладельцы подавали в суд на рекламодателей, но ведь воздух никому не принадлежит! Решили судьи.
Водители машин жаловались, что не видят дороги из-за реклам. Резко возросло количество несчастных случаев.
Гибли люди, но рекламы оставались. Чтобы больше покупали хлеба. Чтобы покупали средства, помогающие переваривать хлеб. Чтобы покупали слабительное, помогающее очистить кишечник от хлеба. Когда он будет переварен. После чего, само собой, опять нужна реклама хлеба.
Так и шло, и мы бы, наверно, привыкли со временем, если бы буквы не начали становиться больше и толще. Сперва полметра. Потом метр. Затем два метра, при толщине в полметра. Воздух почернел, его совсем загадили.
Пошло в ход какое-то секретное вещество, от запаха которого людей мутило. Правда, вреда оно не причиняло.
И появилась новая реклама:
«От тошноты принимайте понарол!»
На всякий недуг находилось лекарство — на всякий, кроме слепоты, помешательства и зрелища этих вечных реклам, от которых нигде не было спасения. Они извивались среди бельевых веревок в трущобах, парили над плавательными бассейнами в садах, перегораживали улицы, черной тучей висели над городом...
«Мягчайшая туалетная бумага!»
«Неделя усиленного потребления!»
«От угрей можно избавиться!»
«Худейте с удовольствием!»
Потом рекламы сделали цветными и световыми, чтобы их было видно ночью. И сразу резко участились случаи слепоты и помешательства. Все обычные рекламы исчезли, ведь новый способ был дешевле и прибыльнее.
Вот только слова начали цепляться друг за друга. Посмотришь в окно — все небо в смазанных буквах...
А тут еще придумали использовать насекомых. Не знаю уж, то ли им прививки сделали, то ли натаскали их каким-то способом, чтобы они писали слова. Во всяком случае, шприцы исчезли. Теперь буквы выходили из насекомых. Не иначе их откармливали в каком-нибудь рекламном бюро.
Изобретение очередного гения...
Разумеется, была сделана попытка ввести новые законы — как всегда, когда поздно что-либо предпринимать. И теперь было поздно. Насекомые уже распространились повсюду. Черные рои, тучи насекомых извергали буквы из толстых брюшек. Соблюдалось разделение труда: одна козявка делает черточку, другая — запятую, третья — точку
Сами понимаете, это было началом конца.
Слишком много насекомых.
Слишком трудно их обучать, слишком трудно контролировать. И они начали размножаться безудержно.
Размножаются, всюду летают и всё пожирают. Они гнездились в ящиках со слабительным. Точили всякую тару. Сверлили дыры в картонках с понаролом.
Теперь уже не было никакого резона сдавать меха на летнее хранение.
Все равно насекомые их пожирали, размножаясь еще больше.
Небо вконец почернело. Черным-черно от насекомых. Поздно что-либо предпринимать. Начались эпидемии, голод. Вызвали войска.
Но что сделаешь штыком против насекомого? К тому же очень скоро, когда эпидемии и голод сделали свое, не осталось потребителей.
