Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1983 год
Едва мы успели завершить свою «полюсную» программу, как радисты сообщили:
— На станции Ленинградская трое больных. Просьба срочно эвакуировать.
Немедленно берем курс к ледовому материку. Но не зря же этот район Южного океана называют полюсом ветров... Над кораблем завывает обжигающий ветер, со всех сторон бьют снежные заряды, видимость — пять-шесть кабельтовых. А о качке и говорить нечего — сплошная болтанка. Антарктика не упустила случая еще раз показать свой норов.
Поднять вертолет в этакую круговерть? Безумие. Остается только ходить вдоль кромки льда и в самом прямом смысле ждать у моря погоды. Прошли томительные сутки — никаких изменений к лучшему. Но не терять же драгоценные часы на бесплодные променады. И научный штаб предлагает:
— Поблизости острова Терра-Нова. Ночью можно провести их обследование...
— Принимается.
Вот где, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Подойдя к Терра-Нова на три мили, мы изумились — кроме мелкобитого льда, кругом ничего не заметно. Ладно, можно глазам своим не поверить, но и на экране радиолокатора нет ни единой приметы островов! Капитан отдает команду:
— Ход самый малый! Курс — прямо на острова!
Одна миля до них. Полмили... Мы, что называется, уже просто сидим на островах! А эхолот показывает — под нами толща воды в... семьсот тридцать три метра. Все еще не верим, напряженно вглядываемся в горизонт. Видимость пять миль, но вокруг только мелкобитый лед. А в лоции ведь черным по белому записано, что здесь скалистые острова, да к тому же и площадью ни много ни мало в целую милю! Что ж, еще одна поправка лоции обеспечена...
Очередные сутки снова прошли в ожидании. На некоторое время прекратилась связь с Ленинградской. Но мы не унываем. Дождавшись мало-мальски приличной, как говорят моряки, средней видимости, ранним утром на континент отправился вертолет. Через два часа наша стальная стрекоза с больными возвратилась на борт. И тут, словно спохватившись, задул сильнейший ветер, снегом замело весь корабль, волны восьмибалльного шторма начали заливать палубу. Но мы теперь споро уходим к морю Росса. У мыса Адэр, повернув на юг, и вовсе избавляемся от шторма.
Следующим утром в проливе Мак-Мердо перед нами во всем величии открылся остров Росса. Жалко, конечно, что из-за шапки облаков не видно почти четырехкилометровой вершины Эребуса — единственного действующего вулкана в Антарктиде. Вспомнили Роберта Скотта, увидев домик-музей его имени, стоящий у подножия горы, поблизости от американской станции. В бинокль разглядели памятник-крест, водруженный в честь погибших покорителей Южного полюса, с почерневшей от времени доской. Слов на ней не разглядеть. Но мы ведь помним и их фамилии, и строку-эпитафию: «Бороться и искать, найти и не сдаваться...»
В тринадцать ноль-ноль берем курс на Веллингтон. Позади антарктический маршрут наших прославленных предков Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. Ф. Лазарева.
Молодежная — Мирный — море Росса Л. И. Митин, контр-адмирал, научный руководитель кругосветной экспедиции; С. А. Дорогокупец, капитан-лейтенант
Дом у кромки неба
Л ошади опустили головы, часто трогая губами быструю вспененную воду реки. Потом они вразнобой процокали копытами по дну Большой Хатипары и, сбивая вьюками капли дождя с огромных листьев подбела, похожих на уши слонов, полезли вверх. Мой проводник, научный сотрудник Тебердинского заповедника Григорий Яковлевич Бобырь, заметил:
— Тут и начинается медвежье царство!..
Сказал, и мы двинулись дальше. Внизу оставались просторные долины. Их сменяла штыковая отточенность елей и скал. Тропа горбится, крутой ломаной забирает в небо, время от времени краснея цифрами табличек, закрепленных на неохватных соснах: 1700, 1800... 2000...
Григорий Бобырь наметанным глазом схватывает следы, оставленные бурым хозяином.
Вот присела у тропы, поникла, темнея обломанной верхушкой, окладистая груша-дичок. Значит, недавно, скорее вечером, взобрался на нее косолапый и пировал всласть: сломает ветку, смахнет с нее груши в пасть и сладко зачавкает. Покончив с веткой, сунет ее под себя, примнет, чтобы сидеть барином, и примется за следующую. А чтобы оставить память того пира и отвадить непрошеных гостей от своего участка, встанет медведь на задние лапы, хватит передними по молодой сосенке, и засветится деревце разодранным боком, потекут тягучие смолистые слезы.
Но у Григория Яковлевича есть своя догадка на сей счет: не только и не столько для соперников оставляет зверь эти задиры на стволах, — они для мохнатой подруги, которая вешними днями мая или в теплую пору июня отыщет его по тем следам-метам. Встречаются они обычно через год, через год же обновляются и задиры на стволах.
Не ленится медведь, добывая пищу, «бить поклоны» и земле со всем, что в ней шевелится, живет, ползает. Подойдет к старому камню, по макушку вросшему в землю, наклонится, словно прислушивается, и вдруг единым махом вырвет, опрокинет сутулую глыбу. И не успеет потаенный, норный народец, прятавшийся под ней и оглушенный светом, кинуться врассыпную, как окажется в медвежьей пасти. Вот и сейчас: среди предзимней наготы альпийских лугов нет-нет да и мелькнут вывернутые камни, замершие над темными, разоренными лунками. Отсюда и бытует у местных егерей да окрестных охотников присловье: медведь «камни сушит».
Бобырь на минуту останавливается, поджидая меня с моим гнедым, а потом, взяв своего Свана под уздцы, летящей походкой поднимается по крутой тропе. Недаром говорят о нем: ходок редкий — и коня уморит!
Не сразу сладилась, определилась судьба этого веселого, стремительного человека.
— У меня, — шутит он, — две биографии. Первая — приблизительная, как костюм до первой примерки, а вторая...— И уже серьезно заключил: — Вторая — окончательная.
Конь привычно торопится за ним, высекая подковами искры, и в перестуке копыт как бы складывается: «Из-бер-баш... Из-бер-баш... Из-бер-баш...»
Память Бобыря послушно выхватывает из той, первой, биографии Избербаш, город между морем и горами, ослепшие от солнца берега озера Папас и торопливый лет уток над утренними камышами. А потом резкий поворот ствола наперерез летящей утке и долгое, уже безжизненное падение сорванного выстрелом птичьего тела...
Когда отзвучал последний школьный звонок, родители сказали:
— Шататься с ружьем — это не дело. Выбирай что-нибудь посерьезнее.
И он выбрал индустриальный техникум в Днепропетровске и специальность энергетика, а после службы на флоте поступил в Криворожский горнорудный институт. Потом был Средний Урал и горно-обогатительная фабрика, на которой изготовляли окатыши — сырье для металлургической промышленности.
Но все равно неодолимо манил лес с теснотой стволов и густыми, словно отвердевшими туманами, со зверьем и птицей и укромными лесными полянами, где полыхали в летнюю пору ягодные пожары. И снова появилось в его квартире ружье, а в числе близких знакомых — заядлый охотник дядя Степан, не раз ходивший на медведя. Благодаря ему и оказался Бобырь в один морозный январский день на заброшенной лесосеке...
Шли долго. Наконец Степан остановился.
— Там... — Охотник показал на поваленную сосенку, придавленную сугробами. Из чуть заметного отверстия с желтоватым оттаявшим снегом по краям лениво сочился наружу парок.
— Там он, — повторил Степан, и его давнишний приятель Прохорыч согласно кивнул. — Будем подымать...
Из ствола лежавшей неподалеку молодой осины вытесали длинную жердь, и Бобырь с застучавшим вдруг сердцем двинулся к берлоге.
Медленно, как бы меряя глубину в протоке, сунул жердь в отверстие. Прошло несколько секунд зловещей тишины, и вдруг сугроб взорвался, брызнул во все стороны белыми осколками. Огромная темная туша выметнулась из берлоги и с рявканьем пронеслась мимо охотников. Вдогонку хлестнули выстрелы...
Медведь шел весь день под злой собачий лай. И только когда тайга уже добирала последние лучи солнца, охотники увидели его. Зверь лежал на снегу под деревьями и хрипло рычал. Уже осипшая от лая собака бросилась на зверя, но каждый раз, не сделав последнего прыжка, яростно хватала зубами окровавленный снег и отскакивала. Тогда охотники разделились. Бобырь остался метрах в ста от медведя, а Степан и Прохорыч стали заходить с боков, и, дождавшись, когда зверь, отгоняя лайку, двинул корпусом, Прохорыч выцелил его открывшийся левый бок и выстрелил. Все было кончено.
После той охоты что-то в Бобыре повернулось. Ночами с необъяснимым постоянством возникал перед его закрытыми глазами тот холм с заснеженными елями, а под ними с каким-то безнадежным напряжением поднимал голову раненый медведь...
