Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1981 год
Происхождение динго пока не установлено, и по этому вопросу среди ученых не утихают споры. Однако большинство склоняется к мнению, что динго не истинные дикие собаки, а потомки одичавших домашних, может быть, еще доисторической эпохи. Первые европейцы, высадившиеся в XVII веке на берегах Австралии, из плацентарных животных в местной фауне обнаружили, помимо динго, лишь летучих мышей и крыс. Объяснить их появление на континенте довольно просто. Как полагают, летучие мыши и крысы проникли в Австралию из Юго-Восточной Азии — первые прилетели, а вторые приплыли сюда на принесенных течением деревьях.
Но как объяснить факт появления на континенте динго? Согласно одной из теорий много тысяч лет назад Австралия была соединена с Азией сушей. По этому «мосту» и могли пробраться сюда дикие собаки. Но в таком случае, почему не попали в Азию сумчатые? Почему не пришли на пятый континент тем же путем другие азиатские животные? Лань, лисы, кролики, верблюды были ввезены в Австралию сравнительно недавно и нетипичны для местной фауны.
Остается предположить, что динго — эти свирепые и кровожадные хищники — потомки домашней собаки коренных племен древней Азии. Когда-то, в незапамятные времена, вместе с безвестными мореходами они попали на континент и расплодились здесь. Аргументируя эту версию, исследователи всегда указывают на большое сходство динго с бродячей азиатской собакой. Ни динго, ни бродячая собака Азии никогда не лают. Они лишь издают визг, который в ряде случаев переходит в зловещий вой. Динго всегда победно воет при приближении к своему логову. И точно так же голосит в минуту смертельной опасности — подает сигнал, пока не ответят сородичи. Вой диких собак нередко можно услышать в Австралии ночью — динго идут по следу добычи. Помимо прочего, эти «концерты» ночной порой — обычная прелюдия к свирепым братоубийственным схваткам, кончающимся смертью слабых.
Между прочим, несмотря на свою свирепость, динго никогда не нападают на людей. Не отзвук ли это тех давних времен, когда они служили древнему человеку?
С прибытием европейцев положение динго сильно изменилось. Выходцы из Англии привезли с собой овец и начали разводить их на бескрайних просторах континента, где до сих пор безраздельно хозяйничали дикие собаки. С европейцами прибыли и кролики, которые неимоверно расплодились и постепенно стали основной пищей динго.
Поначалу дикие собаки приняли овец за подарок судьбы: новая дичь была беззащитна и малоподвижна. Упиваясь легкостью охоты, они ежегодно убивали их тысячами, десятками тысяч: за одну ночь семья динго могла зарезать до двадцати и более овец. Не было спуску также крупному рогатому скоту.
И этим динго очень быстро навлекли на себя гнев колонистов. Диких собак стали бить из ружей, на них ставили капканы, травили ядами. В конце XIX века в одном лишь Новом Южном Уэльсе фермеры ежегодно расходовали на борьбу с ними несколько тонн стрихнина. Злейшими врагами динго стали и завезенные в Австралию собаки — верные стражи овечьих отар.
Этих мер, впрочем, оказалось недостаточно, и мало-помалу громадные участки овечьих пастбищ, площадью в тысячи квадратных километров, были огорожены сетчатыми заборами с тем, чтобы обезопасить скот от динго, а заодно отаву от чрезвычайно расплодившихся кроликов. На строительство этих оград были истрачены десятки миллионов австралийских долларов, но они не всегда служили эффективно. Например, во время второй мировой войны из-за нехватки рабочих рук и необходимых материалов трудно было поддерживать ограды в должном состоянии, и динго опять наводнили земли, принадлежавшие овцам.
Диким собакам вновь объявили беспощадную войну. Государственные организации и добровольные союзы скотоводов расставили на динго огромное количество ловушек. Неизвестно, сколько динго было убито в ходе этой массовой кампании в послевоенные годы. Но хотя казна по сей день платит до ста долларов за убитого динго, они не убывают в числе.
В привычках и повадках динго до сих пор многое неясно. Установлено, что они дважды в год совершают миграции к морю. В Новом Южном Уэльсе дикие собаки поднимаются в Австралийские Альпы и на хребет Нью-Ингленд в конце апреля и в конце ноября, используя горные тропы, проложенные, вероятно, тысячи лет назад их предками.
Динго — азартные охотники и неутомимые преследователи, они умеют со знанием дела окружить добычу и выбрать объект охоты. Идя по следу намеченной жертвы, дикие собаки могут часами гнаться за ней со скоростью до 55 километров в час. Вместе с тем эти хитрые и осмотрительные звери ничего не упускают из виду. Характернейшая их черта — крайняя недоверчивость ко всему новому, что и помогает им с успехом избегать ловушки и отравленные приманки.
Скрытный, ночной образ жизни динго, стремление избежать встречи с человеком способствовали тому, что о них сложились ложные представления. На австралийском слэнге «динго» — синоним труса, а также глупца, простофили, что не соответствует действительности, ибо дикой собаке в мужестве не откажешь и уж никак не назовешь ее безмозглым зверем, поскольку она постоянно выказывает большую сообразительность, ловкость vr находчивость.
Не в пример волку динго можно приручить. В полуодомашненном состоянии они живут у коренных австралийцев, которые используют их на охоте. Захваченные слепыми щенятами и вскормленные людьми, дикие собаки привязываются к хозяевам и преданно служат, защищают в случае опасности детей.
Нередко приживаются динго и на фермах скотоводов — выходцев из Европы и по примеру собак начинают даже лаять и вилять хвостом при виде хозяина. Тем не менее во всей Австралии ни один скотовод не решится оставить на ночь прирученную дикую собаку в загоне вместе с коровами и овцами. Он-то знает, что в ней может проснуться древний охотничий инстинкт, и тогда не миновать беды.
В. Крашенинников
Вкус осеннего шиповника
Теперь когда я снова возвращаюсь в приморскую осень ушедшего года прежде всего вспоминаю залив Петра Великого, острова и незримое присутствие человека, которого тогда не знал, а лишь представлял по письму написанному искренне и с болью.
Этот человек — москвич Алексей Александрович Пономаренко. Письмо он написал, прочитав в журнале мой очерк о первом посещении Дальневосточного морского заповедника и его островов — Фуругельма и Большой Пелис.
«…Смотрю сейчас на карту напечатанную в журнале,— писал в редакцию Алексей Александрович,— и вижу вот причал вот дорога к нашему дому, вот тропинка на «точку», по которой по тревоге «Воздух» — граница была рядом — мы бежали на свои посты. Мы — молодые ребята образца 1917—1918 годов — делали все, чтобы к этим островам на самом деле было не так легко подступиться…»
Недавно я отыскал дом Алексея Александровича на Петрозаводской улице и повидался с ним. Небольшого роста, с живыми светлыми глазами, подвижный человек сразу же рассыпал на столе поблекшие от времени фотографии. Он перебирал их и, найдя одну, протянул мне.
— Это вы? — спросил я пытаясь найти в облике краснофлотца черты Алексея Александровича.
— Нет,— сказал он и положил передо мной следующую фотографию
И снова не свой снимок. Так Алексей Александрович все подкладывал и подкладывал фотографии своих товарищей, как вдруг я сам остановился на одной — той, в которой признал хозяина дома.
— Зачем я вам, такой малорослый. Вот какие ребята здесь есть настоящие великаны.
А я вглядывался в тусклый портрет паренька: худая шея, сосредоточенный взгляд, детский рот. На бескозырке блестит золотое тиснение — Тихоокеанский флот. Лет ему могло бы быть около семнадцати, а флотскую форму будто надел специально для фотографии, кончики ленточек с якорьками на гюйс выставил.
Алексей Александрович — видимо, сам понимая, что на фотографии он выглядит совсем мальчишкой,— сказал:
— Здесь я уже год отслужил, значит, мне двадцать один.
Я перевернул фотографию и прочитал «Владивосток, 1939 год».
Но это было потом. Собираясь снова в Приморье, я еще не был знаком с Пономаренко и, хотя не предполагал в этот раз попасть на заповедные острова, на всякий случай прихватил с собой письмо Алексея Александровича.
В заливе Петра Великого было тихо, и я, пристроившись в тесной рубке «Биолога» небольшого суденышка Института биологии моря ДВНЦ, рядом с капитаном Евгением Борисовичем Коваленко, ожидал появления из туманной дымки гряды знакомых островов. Но когда они появились — было впечатление, будто мы в заливе Находка или, по крайней мере, в той части океана, где идет большой промысел мы встретили такое количество судов что это озадачило не только меня, постороннего, но и капитана.
