Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1974 год
В лесу у него не было пустых мест; в каждой мало-мальски видимой веточке, кусте, изгибе тропы он видел древние и новые пласты жизни, которую прожили до него звери, птицы или кто-то из его друзей-охотников... Вот здесь, он показал место, недавно разводил костер Максим Савватеевич с Вадюги, знаменитый охотник; с ним он не раз белковал, ставил силки и капканы, и потому хорошо знает, как тушит тот горящие головешки... Вот здесь, когда-то стоял девственный бор, и начальство хотело открыть разработку, но в какую-то зиму выдались сильные морозы, и деревья треснули, смола вытекла, а в трещинах завелись черви... «А вот эту избушку, — сказал Александр Осипович, останавливаясь, — рубил я сам...»
На расчищенном от кустарника крохотном «пятачке» чернела покосившаяся, в пестрых заплатах мха изба. Низ ее наполовину сгнил, обнажая черные трухлявые бревна, и трудно было поверить, что когда-то они были живым деревом. Губин дружески похлопал избушку и засмеялся. Может быть, он вспомнил, как рубил ее своими сильными молодыми руками, а может, просто радовался солнцу, дерзким птичьим голосам, веселым березкам, что вымахали вокруг избы; радовался короткому привалу, тому, что можно поставить чайник на огонь и не спеша поговорить обо всем.
Жил Губин, как мне показалось, с чувством благодарности за жизнь, не смея признаться себе в этом, не зная, как сказать — радость это или печаль. В его рассказах, во всем его поведении не было никакой досады на то, что он плохо жил, а так вот — жил и жил: кому на беду, а кому и на великую радость. То, что отмерено жизнью, взял сполна.
За чаем рассказал о Пришвине: «Дотошный был старик — все деревиной любовался, годичные кольца подсчитывал. Лупу приставит — все видно! Я молодой был порато, слушался его. А охотник?! Сейчас уж таких нет!»
Пока плыли в Чащу, писатель все время фотографировал: природу, людей, постройки. Заинтересовался мужиком в лаптях — сфотографировал. Увидел старинный охлупень на крыше — сфотографировал. На пути в Усть-Илешу встретили пароход, шедший по большой воде в верховья: на его фоне Петр Михайлович снял отца вместе с Губиным. Александр Осипович сильно сокрушался, что во время пожара сгорели присланные писателем фотографии, а также журнал «Наши достижения» с очерком о путешествии в Чащу.
Заговорив о Чаще, Губин вдруг «запел» былинным размером:
— У Карговой избушки болото стоит немеряное.
И Михайло Михайлыч сказал: «Здесь, Александр, остановимся!
Олени здесь ходят дикие — мох копытами смят».
Его правда!
А был он, как ты, с аппаратом.
Седатый старик и азартный.
«Здесь мы шалашик сробим, — сказал он мне и Петру. —
Уж я-то в шалашике спрячусь, а вы стерегите оленей.
Выйдут из леса к болоту — гоните их на меня».
И точно!
К рассвету уж шло время-то.
И вышло стадо из лесу, и впереди вожак.
Михайло Михайлыч — в засаду, а мы с Петром
побежали, чтоб взять олешек в обхват.
Кричим и гоним. А топот олений громкий,
и тут мы струхнули малость:
уж как разнесут шалашик — старик-от не взял ружья!
Страховито!
«Михайло-т Михайлыч! — ору я. — Ты тоже давай ори!
Олень-то пуглив, услышит и в сторону привернет».
Умчалося стадо, и вижу: вылазит старик с аппаратом,
смеется и говорит: «Уж как я пощелкал олешек!»...
Порато довольный старик.
Выговорив это одним духом, Губин вдруг смутился — смутился, видимо, оттого, что позволил себе перейти на «стихи». Эта способность проявлялась у него в минуты сильного увлечения, при ярких вспышках памяти, как бы независимо от него, и теперь он переживал это как слабость характера.
— А как сейчас Чаща, что с ней? — спросил я Александра Осиповича.
— А что ей сделается, стоит, — ответил он, жмурясь от дыма. — Порубили ее малость в войну, так без этого-то нельзя. Что в авиацию пошло, а что и на флот.
И он снова увлекся:
— Как в Чащу шли, Михайло Михайлович все радовался. «Смотри, — говорит, — какие деревья могутные, как держатся друг за дружку! Одно дерево за всех, и все — за каждое. В добре растут». Это уж точно! — Александр Осипович посветлел, разгладил морщины на лице. — Вот возьми меня, старика. Чего я только в жизни своей не видел — и голоду, и страсти! И все перенес. А спроси — почему? Потому что в добре жизнь провел. Добро от добра родится, добром и прорастает.
Он подложил хворосту в костер, и тот сразу вспыхнул, загудел.
А я подумал: наверное, это он свое добро обратил в огонь для меня...
Олег Ларин
Тысяча миль отовсюду
На гербе Сейшельских островов с XVIII века красуется латинский девиз: «Тысяча миль отовсюду!» Это не преувеличение, поскольку затерявшиеся в Индийском океане острова и сегодня остаются наиболее оторванной от внешнего мира, наименее посещаемой частью земного шара. Сейшелы — последняя английская колония в Африке, находящаяся под управлением Лондона со времен наполеоновских войн. В их состав входят 89 гранитных и коралловых островков, разбросанных на огромном пространстве океана и порою отстоящих друг от друга на 300—400 километров. Вплоть до семьдесят второго года ни на одном из этих клочков суши не было современного аэродрома. Обходят Сейшелы и суда. Поэтому, когда я собрался в путешествие на Сейшелы, оказалось, что добраться туда — целая проблема. Лишь раз в месяц индийский корабль «Каритиви», курсирующий между Момбасой и Бомбеем, заходит в главную островную гавань — порт Виктория, расположенную на крупнейшем из Сейшельских островов — Маэ. Но чтобы выбраться оттуда, надо было ждать, пока вернется «Каритиви».
Лишь два года назад на Маэ был открыт аэродром. Его соорудили на насыпи протянувшейся в океане вдоль скалистого берега, поскольку на гористом островке оказалось невозможным найти ровную площадку достаточной величины. Однако отдельные острова сейшельской группы так и остались практически изолированными друг от друга и от остального мира. Я добирался до них с Маэ, пользуясь утлыми суденышками местных рыбаков.
На Сейшелах живет всего 18 тысяч человек. До открытия островов португальцами в 1505 году Сейшелы были необитаемы, да и потом в течение более чем двух столетий они служили лишь пристанищем для пиратов. Именно здесь находился опорный пункт пирата Сюркуфа, прозванного современниками «грозой морей». Его потомки, слывущие среди островитян людьми зажиточными и респектабельными, принимали меня в доме, выстроенном знаменитым пиратом, показывали пустынный берег, где их предок вместе со своими матросами скрывался от преследователей, и рассказывали много романтичных историй из жизни Сюркуфа.
В 1743 году острова были захвачены французами, которые колонизовали их, разбив на Маэ плантации гвоздики, корицы, ванили и других пряностей. Для работы на плантациях на Сейшелы начали завозить рабов из Африки и с Мадагаскара. С французским периодом в истории островов связано, кстати, их современное название. Их окрестили в честь де Сейшелля, генерального контролера финансов короля Людовика XV. В 1794 году Сейшелы захватила Англия, и на острове Маэ появилось множество индийцев, приехавших по контракту на работу. Затем на острова прибыли арабы-торговцы и ремесленники-китайцы. Так образовался пестрый конгломерат разноплеменного населения Сейшел: в жилах каждого сейшельского креола и метиса течет кровь не одного народа.
Однако, несмотря на почти два столетия британской власти, в основе местного наречия — крио — лежит язык Мольера, а не Шекспира и влияние французской культуры, французских обычаев здесь куда сильнее, чем английских.
Административный центр Сейшельских островов — город Виктория — расположен на Маэ у подножия гор на узком равнинной полоске вдоль побережья, скупо подаренной природой людям. Хотя в столице живет почти две трети населения архипелага, в городе всего лишь одна улица. Она берет начало от порта, куда изредка заходят суда. От центральной площади, где возвышается башня с часами, расходятся несколько переулков Здесь лепятся один к другому индийские магазины и китайские ресторанчики. Городская беднота, докеры, прислуга, ремесленники селятся внизу, у порта. Тут всегда жарко и влажно. Дома сколочены на скорую руку из фанеры и состоят обычно из одной комнатушки с выходом прямо на улицу. Обилие дождей заставляет жителей ставить эти хижины на обломки скал или на сваи. Выше, по склонам холмов, селятся чиновники и торговцы. Здесь же расположен исторический центр Виктории — памятники тех времен, когда Сейшелы начали заселять колонисты-французы. По имени первого французского губернатора архипелага — Маэ Лябурдене — и назван главный остров архипелага.
