Журнал «Если» - «Если», 2006 № 05
Дорогу преграждает нагромождение валунов, окруженное булыжниками поменьше. Протащить по ним салазки не получится.
— Беритесь с двух сторон, — приказываю я Ахмеду и Дэвиду. Салазки превращаются в носилки. Я замедляю шаг, и вместе мы кое-как движемся дальше.
Лес постепенно меняется. Вместо сосен вокруг теперь клены. Я то и дело поглядываю на небо — не покажется ли спасательный флаер. Но почему нас не ищут? Неужели мы ушли так далеко? А может, наоборот, они прекрасно знают, где мы? Нашли нас ночью, увидели, что обе цепочки распались, и бросили на произвол судьбы.
Паранойя застилает глаза, и я спотыкаюсь о какой-то камень. Нет, не могут они быть так жестоки. Мойра говорит, все, что с нами происходит — это испытание. Неужели еще одно? Неужели они готовы погубить целую цепочку ради того, чтобы проверить остальных? Не могу поверить…
На краю четырехметрового обрыва наш ручей впадает в горную реку, соединяя свои невеликие силы с энергией стремительного потока. Пологого спуска я не вижу. Приходится снять Сьюзан с салазок и помочь ей спуститься по острым камням. Они, вдобавок ко всему, мокрые и осклизлые. Я поскальзываюсь, и мы летим вниз — всего лишь с метровой высоты, но от удара перехватывает дыхание. Сьюзан падает на меня и вскрикивает от боли.
Откатываюсь в сторону и пытаюсь отдышаться. Ахмед и Дэвид уже здесь, помогают нам подняться. Я не хочу вставать. Во мне больше нет силы, только слабость и боль.
— Поднимайся, — говорит Дэвид. — Надо идти.
В глазах мутится, кружится голова. Боль в груди почему-то не проходит. Как будто нож воткнули… Наверное, я сломал ребро. Я едва держусь на ногах, но Ахмед не дает мне упасть.
Сьюзан тоже удалось встать, и мы снова ковыляем по плоским камням обмелевшего русла. Через пару месяцев, весной, зальет всю округу.
Мы обходим большой валун, и в нос ударяет густой запах.
Медведь. Почти такой же огромный, как этот валун. Нет, целых три медведя ловят рыбу в обмелевшей реке. И самый крупный не дальше пяти метров от нас.
Воздух наполняется запахом страха. Во мне оживают боевые рефлексы, и боль уходит из тела холодным дождем.
Похоже, медведи удивлены не меньше нашего. Ближайший к нам зверь поднимается на задние лапы. На четвереньках он был мне по грудь, в вертикальном положении — на метр выше. Плюс шестисантиметровые когти.
Мы медленно пятимся. Убежать от медведя на открытой местности нереально. Единственная надежда — броситься врассыпную.
Бегите кто куда, — посылаю я мысленный сигнал, забывая, что эти четверо не из моей цепочки.
— Разделяемся и бежим врассыпную, — повторяю я вслух.
Медведь вдруг замирает. Сперва я думаю, что это реакция на мой голос, но после вспоминаю запах… Феромоны! Значит, это не дикий зверь.
Привет, — посылаю я ему самую простую мысль.
Огромные челюсти захлопываются, и медведь вновь опускается на все четыре лапы.
Не еда? — посылает он в ответ.
Мысль более чем простая. Я понимаю медведя так же легко, как звенья родной цепочки.
Нет, не еда. Друзья.
Медведь внимательно оглядывает нас блестящими карими глазами и, прежде чем отвернуться, словно бы пожимает плечами.
Иди.
Я двигаюсь следом, но меня останавливает страх, исходящий от четверки Джулианов. Они, видимо, не почувствовали медвежьих мыслей.
— Идем, — говорю я им. — Никто не собирается нас есть.
— Ты… ты их понимаешь? — изумляется Дэвид.
— Немного.
— Неужели это цепочка… — все еще не верит он.
Постепенно первый шок проходит. На ферме матушки Редд мы частенько плавали в озере вместе с модифицированными бобрами. Да и сами когда-то развлекались выращиванием множеств из утиных яиц… Теперь, когда знаешь, куда смотреть, можно заметить железы на медвежьих лапах. И канальцы на шее — чтобы испускать химиомысли. А чтобы получать их — увеличенные зоны обоняния в мозгу.
Удивляет другое: то, что это именно медведи, огромные, сильные звери. Эксперименты по созданию цепочек обычно проводились на мелких, безобидных зверьках, например, на кроликах. А вот медведи… Хотя почему бы и нет?
Грузные животные передвигаются удивительно легко и грациозно. Чтобы догнать их, мне приходится почти бежать, несмотря на боль в ребрах. И вот я уже среди них, прислушиваюсь к запаху их мыслей, похожих на серебристых рыбин в реке. Нормальные, умные мысли, вовсе не примитивные.
Послав предварительно запах дружбы, я протягиваю руку и глажу по загривку того медведя, что встретил нас первым. После плескания в реке шкура у него влажная и источает густой дух — здесь и тонкие ароматы феромонов, и запах дикого зверя. Впрочем, для него я, должно быть, пахну не лучше. Шерстинки чуть серебрятся на кончиках, когти клацают по камням.
Я почесываю зверя над самыми железами, и в ответ он благодарно выгибает шею. Я чувствую его симпатию. Чувствую глубину его мыслей и еще детскую игривость. Ощущаю мощь его тела. Вот это действительно сила!
Потом улавливаю топографические образы: места, где много рыбы и где припрятана оленья туша. Наблюдаю оценку местности, выбор дороги и самых лучших малинников. Я чувствую запах решений и согласия. Эти трое — слаженная, цельная цепочка.
Всё это проносится в моей голове, хотя поверить в такое невозможно. Я не могу улавливать медвежьи мысли! Даже человеческие цепочки не способны обмениваться химической памятью — лишь эмоциями, да и то не всегда. И тем не менее у меня получается!
Я посылаю им образ лавины. Медведи вздрагивают. Ну разумеется, они боятся снежной реки. Да, они видели ее — это часть их воспоминаний. Я спрашиваю, где находится лагерь. Они знают, и я вижу его на обрыве над этой рекой, возле пня с вкуснейшими муравьями. Я смеюсь, моя радость эхом отдается в медведях, и на мгновение я забываю об одиночестве.
Идем, — зовут они.
— Идем, — окликаю я четверку Джулианов. Они неохотно плетутся следом.
Медведи петляют между деревьями — и мы вдруг оказываемся на тропинке, утоптанной подошвами ботинок. Звери фыркают, перебегают дорогу и исчезают в подлеске.
Мне хочется броситься за ними. А почему бы и нет? Свой долг по отношению к Хагару Джулиану я выполнил. А медведи — они, конечно, примут меня в свою компанию… Я вздрагиваю всем телом. Все равно я буду один. Я одиночка, и это навсегда…
Прощайте! — посылаю я вслед косолапым, хотя сомневаюсь, что они смогут меня услышать. Химиомысли не действуют на большом расстоянии.
Поддерживая Сьюзан, веду ее по тропинке. Звуки лагеря — человеческие голоса, шум мотора флаера — слышны еще раньше, чем тропинка сворачивает в последний раз. Мы останавливаемся. Дэвид смотрит на меня — то ли с жалостью, то ли с признательностью, а затем уводит остатки своей цепочки к лагерю.
Я остаюсь один.
Падаю на колени. Я так устал, так ослаб. И нет больше сил, чтобы двигаться дальше.
Кто-то легонько толкает в спину. Медведь! Он смешно тычется в меня носом. Обхватываю его серебристую шею — и мы идем к лагерю вместе.
Там суматоха: палаток теперь вдвое больше, чем было перед нашим отправлением, рядом целая стая флаеров… И все замирают при виде нас с медведем.
Все, кроме звеньев моей цепочки, которые бросаются ко мне, целые и невредимые, и я чувствую их еще раньше, чем обнимаю, и мы снова вместе. О, сладкое согласие!
Я вижу все, что случилось с ними, а они — все, что сделал я. И в какой-то миг это меня сносит лавиной, но веревка, которую Стром привязал к дереву, меня удерживает. И это мы спускаемся с горы и беседуем с медведями…
Ты спас нас, Стром, — посылает Мойра. Бола демонстрирует мне, как палатка, повиснув на веревке из паутинного шелка, удерживалась на поверхности снежного потока, вместо того чтобы погрузиться в пучину. Я прижимаю к груди Меду, и Кванту, и Мануэля и стискиваю их в объятиях. От этого ужасно ломит ребра, но я не разжимаю рук.
— Осторожнее! — говорит Меда, и сама тут же прячет лицо у меня на груди.
Я снова сильный, думаю я, когда моя цепочка помогает мне добраться до лазарета. Не потому, что они слабые, а потому, что вместе мы — сила.
Лето семерых
В то лето на ферме матушки Редд мы были не одни. В год нашего четырнадцатилетия в Вортингтоне гостили еще семеро.
— После ланча приберитесь немного в гостевой спальне, — как бы между прочим обронила матушка Редд однажды утром. Пока одна из них жарила к завтраку яичницу, вторая выжимала сок из апельсинов, а третья накрывала на стол. К тому времени мы уже разделались с утренними обязанностями — нарвали целый букет алмазных цветов, нащипали овечьей шерсти, а заодно втихаря надоили с хмельного куста пару унций легкого пива — и теперь без дела околачивались на кухне.
