Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1996 № 10-11
Она решительно поворачивается спиной к автомобилю и вступает в таинственный лес.
Вниз, вниз, вниз по крутому склону, меж валунов и упавших стволов, через густые заросли ежевики; где-то светит солнце, но здесь, среди неясных очертаний коричнево-серых стволов, царство сумрака. Земля, воздух, небо — все перемешано; пятна теней и пестрое конфетти опавшей листвы скрывают тропинки. Сильвия спотыкается об извилистый корень, прячущийся под ворохом листвы, и едва успевает ухватиться за шершавый ствол дерева. Грубая поверхность обжигает руку мгновенной болью. Над головой громко каркают вороны.
— Замолчите, вороны, — недовольно говорит Сильвия. Она любит не только созерцать верхушки деревьев. Каждую встреченную кошку она дружески приветствует и спрашивает: «Как поживаете?». Она разговаривает с животными и картинами, и иногда сама с собой. Углубляясь в долину Пайнтер Вэлли, Сильвия напоминает себе, что нужно вести себя тихо, если хочешь увидеть оленя. Но вороны не унимаются: «Чужак! Чужак!» Возмущенная белка на стволе огромного дуба громко выражает свое негодование, и Сильвия отказывается от попытки соблюдать тишину. «Раскричалась тоже, — ворчит она на белку. — Тише, тише».
В вышине шумят деревья, огромные стволы раскачиваются, словно под порывами урагана — неужели так ветрено? Сильвия что-то не заметила… Совсем рядом деревья стонут и скрежещут, будто кто-то ногтями проводит по грифельной доске, это заставляет ее вздрогнуть и отступить назад. В следующее мгновение сухая ветка трещит и ломается, глухо обрушиваясь на суглинок прямо перед ее носом. Ветка поросла темно-желтыми, цвета буйволиной кожи грибами, и Сильвия отдергивает руку. Она дрожит, но начинает сердиться: у Пайнтер Вэлли нет причин, чтобы так с ней поступать! Но когда она вспоминает о Баде, о его картах и планах, то не в силах больше злиться на обреченный лес.
— Послушай, — говорит она мягко. — Это не он. Это только я. Сильвия Верити Дюбуа[24].
Как обычно, представляясь, она произносит свое полное имя, которое ей очень нравится. До нее мать была Сильвия Верити, и бабушка, и прабабушка, и, возможно, пра-пра-… и так дальше, вглубь веков.
Ветер замирает, утихает шум деревьев и беличье стрекотание. Даже вороны замолкают.
— Я — Сильвия, — повторяет она, потому что это имя дает ей возможность ощутить самое себя, утраченное в повседневной жизни, в мире микроволновок.
— Я — Сильвия. Я никогда не причиню тебе зла.
Медленно, нерешительно, осторожно лесная глушь принимает ее, пропуская внутрь и открывая ей свои секреты.
Сильвия спускается по склону холма, покрытому сосновой хвоей, словно желто-серым мехом, находит ручей Бегущего Красного Лиса на дне оврага, и размышляет, водятся ли еще в этих местах лисы, затем видит на берегу длиннопалые следы енота, что вселяет надежду. Она обнаруживает ложбинку с пожухшими папоротниками, видит следы оленьих рогов на молодых кленах; она дотрагивается до тяжелых, как виноградные грозди, кистей бузины. Повсюду видны грибы: белые, как облатка церковного причастия, красные, как восковые свечи, оранжевые и светящиеся, как маленькие осенние луны.
Неожиданно она выбирается на полянку, где между ярко-красных стеблей свисают кирпично-бурые лисьи хвосты сумаха, где семена осыпаются с некошеной, по пояс, травы. В небе парит ястреб, и его ореховые крылья поблескивают в лучах солнца.
Она отыскивает местечки, где из мшистого склона пробиваются на свет ключи, где по весне — почему-то Сильвия в этом уверена — расцветут перелески и горечавки. Эти леса роскошны. Родники не упрятаны в трубы, ни развалин ферм, ни угрюмых амбаров не заметно на дне долины Пайнтер Вэлли, ни канавы, ни мельничные протоки не обезображивают ручей Бегущий Красный Лис. Дубы, вязы, каштаны стоят огромные, первозданные. Люди никогда не обитали в этих местах. Здесь действительно еще могут водиться лисы. Даже более крупный неведомый хищник, может неслышно красться где-то в зарослях Пайнтер Вэлли.
Со всех сторон щебечут и перекликаются певчие птицы. Куда-то торопится бурундук. Все находится в непрестанном движении: порхают птицы, колышется листва, снуют юркие белки и нежно ласкается теплый ветерок, — частицы жизни, света, движения, тайны… Сильвии чудится, что иногда она видит вдалеке еще какое-то неясное движение, то с одной стороны, то с другой, что-то сероватое, как прибрежная галька, или рыжеватое, или желтовато-коричневое, как охра, что-то темное, как сам лес, всегда краем глаза, нечто противоестественно молчаливое среди шуршащих осенних листьев. В надежде увидеть лису девушка часто озирается. Но рыжего меха нигде не видать. Каждый раз тень исчезает в хороводе листьев и солнечного света.
Сильвия не боится. Она до боли счастлива и польщена вниманием таинственного хозяина: он не показывается на глаза, ускользает от сознания, пугливый и робкий, как ребенок, которым когда-то была она сама.
К вечеру, вернувшись к машине, Сильвия замечает, что стало пасмурно. С серого неба слабо доносятся тоскливые голоса диких гусей. «Про-о-очь, про-о-очь! — чудится в этих протяжных криках, — про-о-очь, скоро все будет ко-о-ончено, навсегда кончено, навсегда…» На придорожной лозе она обнаруживает расцвеченные осенью горько-сладкие ягоды. Повсюду осень, горько-сладкая осень в мире дикой природы.
— Я попытаюсь, — шепчет она оврагу Пайнтер Вэлли, чему-то таинственному, бесплотному, как туман, — Может быть, что и удастся сделать.
Утра ждать не стоит — как бы не потерять решимость. Она возвращается домой, кормит мужа (этот стерильный воздух нового дома, гладкость кнопок и пластиковые упаковки сушат ее кожу и душу) и отправляется к Баду.
— Ты когда-нибудь был в этих лесах?
— А?
— Пайнтер Вэлли! Ты сам туда когда-нибудь ездил?
— Зачем? Я и по карте все вижу.
— Бад, ты не можешь сравнять с землей это место!
— Что ты имеешь в виду: я не могу?
— Ты просто не можешь!
Целый час, пытаясь унять порой охватывающую ее дрожь, Сильвия повторяла то же самое на разные лады, не в силах объяснить понятнее, но не давая перебить себя. Бад посмеивается, пытается уговаривать, спорит, а затем прекращает разговор. Как обычно: неизменно вежливый, он никогда на самом деле не слушает. Сильвия думает, что же предпринять: развернуть широкую кампанию, разослать письма в газеты, выставить пикеты? Нет. Слишком молода, почти ребенок, и нет сил для ссоры с Бадом. Надо как-то убедить его согласиться.
— Поедем завтра вместе, — просит она, — и ты сам увидишь.
— Да ладно тебе, сестренка! Чепуху какую-то несешь.
— Бад!
— У меня расписаны дела на весь день. И ближайшую неделю, и ближайший месяц.
— Бад, ну пожалуйста!
На следующее утро, выпив кофе, Бад ловит взгляд неотступно следящих за ним глаз и неожиданно сдается. «А, какого черта!» За окном стоит еще один осенний день, и дымка поднимается в лучах солнца. «Показывай дорогу, сестрица. Пошли, посмотрим на этот твой проклятый лес».
Пройдя первую часть склона, Бад говорит необычно тихо: — Мрачновато здесь.
Несмотря на солнечный свет и карнавальную яркость листьев сассафраса, в тени высоких сосен воздух неподвижен. Ничто не шелохнется, отовсюду доносятся странные заунывные крики птиц. Бад напряженно оглядывается по сторонам и спотыкается о гнилое бревно, в трещинах которого угнездились рыже-бурые грибы. Какой-то мелкий грызун взвизгивает и кидается наутек, заставив Бада подпрыгнуть от неожиданности. Прямо перед носом свешиваются багрово-красные листья ниссы; что-то резко захлестывает ветку, и кровь застывает в жилах: змея.
Бад шарахается с хриплым воплем. Голова пресмыкающегося покачивается всего в нескольких дюймах от его собственной.
— Прекрати это! — приказывает Сильвия лесу. — Он мой брат.
Змея медленно втягивается назад. Листья шевелятся, бормоча и шушукаясь, хотя никакого ветра нет.
Смягчаясь, Сильвия говорит Пайнтер Вэлли:
— Я хочу показать ему, как ты прекрасна. Я хочу, чтобы он увидел, чтоб понял.
Змея исчезает, растворяясь в опавшей листве. Птичьи крики рассеиваются в нависающей тишине. Пайнтер Вэлли угрюмо пропускает путников в себя.
Краем глаза Бад следит за сестрой, будто сомневается в нормальности ее рассудка, говорит мало и вряд ли действительно понимает, что ему показывают: багряник на склоне холма, роняющий пурпурно-винные стручки; поляна, где метелки высокой травы свисают рыжими мохнатыми хвостами; ручей, где в глубоких заводях между камнями играют пятнистые форели.
— Прозрачный, чистый, неоскверненный источник, — говорит она с горечью, — и ты хочешь замуровать его в трубу?
— Хорошо, — соглашается он, — может быть я и не буду его хоронить. Может быть, я сделаю запруду и устрою тут озеро. Парусные гонки, водные лыжи. И назову это место Озерная Терраса.
