Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1971 год
К исходу пятых суток мы достигли одного из таких центров, расположенного на территории большой партизанской базы. Когда отгремел барабан охотника Саюки, когда стих многоголосный хор жителей местной деревни, приветствовавших отряд, к нам подошел невысокий, худощавый, с черной бородкой человек, одетый во все зеленое и с автоматом Калашникова через плечо. Под сдвинутым набекрень зеленым беретом улыбались карие глаза. Они улыбались так, словно их владелец знал какую-то тайну, которой ему не терпелось поделиться с нами. Он приветствовал нас по-ротфронтовски поднятой правой рукой. Но вместо традиционного «А витториа э серта!» («Победа неизбежна!») произнес по-русски:
— Добро пожаловать, товарищи! Как самочувствие, устали, наверное, с непривычки? А?
После того как неделю назад командир нашего отряда камарада Дезабу, впервые увидев нас сидящими по горло в реке, сказал нам по-русски: «С легким паром, товарищи!» — мы уже почти ничему не удивлялись. Многие из бойцов, те, что учились у нас военному делу, неплохо говорили по-русски. Но бородач в зеленом, как оказалось, владел им блестяще:
— Камарада Мона, директор центра революционного обучения, — представился он.
И уже вечером того же дня, обходя с Моной все его хлопотливое хозяйство, мы узнали историю его жизни.
— Когда разгромили восстание в Луанде, я бежал на судне в португальский анклав Кабинда, а оттуда верные люди помогли перейти границу Конго (Киншаса), где сразу же я присоединился к патриотам МПЛА. Помню, в те дни, воспользовавшись представившейся оказией, я отправил письмо родителям, в котором в нескольких словах разъяснил им свою будущую жизнь: вернусь в Луанду, только свободную от салазаровцев. В ответ получил от отца лишь одну строчку: «Чего тебе не хватало?» Тогда-то я окончательно понял: разные мы с ним люди. С тех пор вот уже десятый год я ношу другое, партизанское имя — Мона. В переводе оно означает «сын», сын Анголы.
Конечно, больше всего я хотел сражаться с оружием в руках, но руководство МПЛА решило по-иному и направило меня в 1963 году на учебу в Советский Союз, в Новокаховский техникум механизации и электрификации сельского хозяйства, что в Херсонской области. Будущей, свободной Анголе, стране аграрной, понадобятся твои знания, сказали мне. Но все же, получив диплом техника, я еще год обучался в вашей стране военному делу. Сегодня у нас пока нужней военные специальности, чем гражданские. Так что диплому придется подождать.
Никогда не забуду годы, что я провел в Советском Союзе. До сих пор отлично помню моих преподавателей, товарищей по группе... да и своих коллег по студенческой футбольной команде тоже, конечно, не забываю... Честно говоря, я и сейчас иной раз не прочь погонять мяч — может, еще вспомнил бы какой-нибудь финт Стрельцова, мне он очень нравился. Да вот беда, португальцы все не дают. Хотя, с другой стороны, — тут наш Мона еще раз улыбнулся и подмигнул, — у нас ведь не только одни бои да дальние переходы. Пойдемте-ка, я вам кое-что покажу.
Это «кое-что» оказалось школой-интернатом для сорока галдящих сорванцов. Мы попали на занятия, которые проходили в классе, где грифельную доску заменяла высушенная шкура коровы, натянутая между деревьев. Одна сторона «доски» вымазана сажей, и на ней партизанский учитель Браганса, который для ребятишек по совместительству является и портным и сапожником, куском известки выводил гордые слова: «А витториа э серта!»
— Ну и как ребята учатся, Мона? — спросили мы.
— Сегодня, кажется, неплохо...
— Что значит «сегодня»? — не поняли мы.
— А вот посмотрите на того паренька, у которого на пилотке октябрятская звездочка. Ему только двенадцать, а он уже шесть раз удирал из школы к партизанам. Но сегодня и он на месте. Так что сегодня учеба идет нормально...
На другой день мы побывали и на уроке самого Моны. Класс — столы и скамейки под навесами, крытыми тростниковыми матами. Рядом с учительским столом стол для разборки оружия. Сам учитель — непривычно для нас серьезный, даже строгий, настоящий коменданте Мона. Над самодельными столами склонились десятки курчавых крестьянских голов, медленно шевелились губы. Листая свои азбуки, бойцы складывали в слова не мирные понятия: «дом», «корова», «трава», а другие, те, что уже сегодня нужны в борьбе:
«Колониализм — враг народа».
«Свобода — это когда народ правит страной».
«Враг силен потому, что ему помогает империализм».
«У нас миллионы друзей».
«Народ победит!»
При нас принимали в партизанский отряд группу молодых бойцов, вчерашних крестьян. И хотя событие это по нынешним временам рядовое, в лагере собралась вся деревня. Несколько десятков мужчин, женщин с грудными ребятишками на руках. В центре круга — вся родня вступающих в отряд. Глава рода — дед Сакуунда — в фетровой с поломанными полями шляпе, в рубашке с галстуком, в пиджаке и в главном предмете зависти всей деревни — резиновых галошах, надетых в честь такого торжественного случая. Все это ему обменяли в народном магазине на убитую на охоте дичь.
Бабушка Насапату помазала каждому из будущих партизан лоб маниоковой мукой. Так она делала десятки лет, провожая воинов племени на охоту на львов. По народному поверью, мужчина после этого становится отважней.
Свое первое боевое крещение новое пополнение партизан получило в бою за форт Каянда. Сначала к нему во главе с Моной пошла разведка — десяток партизан, трое журналистов и кинооператор Юрий Егоров.
Шли целый день, ночь провели в джунглях, а утром двинулись дальше. Шли неходко. Надо было подойти к форту в так называемый «мертвый сезон», часа в три, когда, сморенные дневной жарой, после обеда португальцы обычно спят или отсиживаются в прохладе казарм.
Форт появился как-то неожиданно. Лес вдруг поредел, расступился, и в бинокли мы увидели цинковые крыши построек. Форт стоял на огромном холме, господствовавшем над округой. Кустарник перед ним был вырублен, трава местами выжжена, открыв большое, наверняка простреливаемое из пулемета пространство, за которым начинались ряды проволочных заграждений, а затем уже шла крутая стена, наподобие стен старинного сибирского острога.
Мы решили подойти к форту так, чтобы солнце било в глаза португальцам, и для этого перешли вброд речку и стали продвигаться к гигантскому термитнику, с вершины которого форт должен был быть хорошо виден. Стояла мертвая тишина, такая, какая бывает в предзакатный час. И вдруг мы явственно услышали португальскую речь. Как выяснилось позже, это двое патрульных сторожили стадо коров, пасущихся перед фортом.
Переждав, мы слева и справа от термитника выставили охранение, затем взгромоздили на вершину треногу с огромным, метровым телеобъективом, и Юра Егоров начал съемки. Сначала он снимал обыкновенной камерой с рук, а затем уже телеобъективом со штатива. В настороженной тишине стрекот его камер казался громовым. Но все обошлось. С помощью биноклей и мы рассмотрели амбары, гараж, склад с горючим, радиостанцию, увидели, как из гаража выехал тяжелый военный грузовик с открытой кабиной. В ней сидели двое в шортах и белых рубашках. Вот они вышли и заговорили с только что вошедшими в форт двумя солдатами в маскировочных комбинезонах, видимо теми, чьи голоса мы слышали на подходе к термитнику.
Съемки длились недолго, не больше получаса. Потом с такими же предосторожностями, сложив всю аппаратуру, мы стали отходить назад.
Самым авторитетным экспертом по итогам разведки стал наш Юра Егоров. Конечно же, телеглаз его камеры обшарил с трехсот метров все закоулки форта. Он нарисовал подробную схему. По ней сделали макет, на котором тщательно отрабатывались все детали будущей огневой атаки, назначенной в ночь с 26 на 27 июля, опять-таки с учетом того, что вечером в воскресенье португальский гарнизон, возможно, примет лишку спиртного, ослабит бдительность.
Прошла неделя. В точно назначенный час поздним вечером 26 июля взлетел на воздух мост на дороге, связывающей форт Каянда с фортом Кавунга. Подчиняясь сигналу («Ангимо!» — кричит Мона молодым новобранцам; «Ангимо» — это «Ангола — Гинея (Гвинея) — Мозамбик»), ударили минометы, темноту прорезали трассы автоматных и пулеметных очередей. Первые же мины накрыли радиостанцию, затем запылала офицерская казарма, раздались крики и стоны раненых португальцев. Гарнизон был захвачен явно врасплох и отстреливался вяло и хаотично.
Полдень застал нас на марше, а в безоблачном небе ни точки, ни звука. Хотя обычно с рассветом после таких вот партизанских налетов на очередной форт в небе появлялись португальские самолеты или вертолеты с десантом и начиналась бомбежка, а затем прочесывание местности. Тогда мы решили, что, видимо, попадание в радиостанцию не позволило салазаровскому гарнизону послать сигнал «SOS» на натовский военный аэродром в Луанде. Но, как оказалось, мы не знали главного — по всей португальской армии в эти часы был объявлен траур. И вот почему
