Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1981 год
Эта армада науки подвозила материал к двум главным судам, на палубе которых лежали концы труб.
Трубы скреплялись под водой друг с другом; каждая из них имела в длину три метра и была покрыта тройной железной сетью, которую одевала еще смолистая оболочка. Движение в этих трубах, образовавших как бы две неизмеримо большие говорные трубки, достигалось благодаря колоссальному давлению воздуха. Вагоны двигались вместе с пассажирами из одной части света в другую точно так же, как это устроено в больших городах для пересылки писем.
В заключение сравнивались ныне. существующие железные дороги с новой. Восхищенный автор с воодушевлением перечислял преимущества этой смелой системы.
Путешественники не будут чувствовать в этих вагонах раздражающей качки благодаря внутренней облицовке полированной сталью. Температура постоянно оставалась без изменений; ее можно даже было регулировать по желанию, сообразно времени года. Далее — дешевизна такого пути, зависящая от незначительных расходов, требуемых для постройки системы и приведения ее в действие.
Автор утверждал, что поезда, вследствие быстроты своего движения, спокойно пройдут по всем изгибам коры земного шара, и при этом пассажиры ничего не заметят, кроме легкого трения вагонов о поверхность труб. Отсюда он заключил, что изнашивание системы устранено раз навсегда, что пневматический путь является вечным сооружением. Содержание статьи стало ясно для меня.
Теперь эта утопия превратилась в действительность.
Два железных цилиндра, начало которых лежало у моих ног, пронизывали Атлантический океан, чтобы выйти из вод его на берегах Англии. Очевидность не могла убедить меня. Что трубы проложены — это казалось возможным; но чтобы люди действительно пользовались таким способом передвижения — нет, я этому не верил.
— Невозможно получить давление воздуха, достаточное для такого длинного расстояния,— заметил я.
— Между тем,— возразил полковник Пирс,— это очень легко. Для этого нужно только большое число паровых мехов, вроде тех, что у доменных печей. Они накачивают воздух с безграничной силой; получается ужасающий ток воздуха, скорость тысяча восемьсот километров в час — та самая скорость, какой обладает пушечное ядро,— и наши вагоны с пассажирами за два часа сорок минут пробегают четыре тысячи километров, отделяющие Бостон от Ливерпуля.
— Тысяча восемьсот километров в час! — вскричал я.
— Совершенно верно. Посчитайте теперь последствия такой скорости. В Ливерпуле часы показывают время на четыре часа четырнадцать минут впереди сравнительно с нашими. Следовательно, путешественник, выехавший из Бостона в девять часов утра, приезжает в Англию в три часа пятьдесят четыре минуты пополудни. Разве это не быстрое передвижение? Далее: наши вагоны опережают солнце более чем на девятьсот километров в час, и путешественник одержит великую победу над нашим светилом, когда выедет из Ливерпуля, например, в полдень, а в девять часов тридцать четыре минуты того же утра очутится на вокзале в Бостоне,— следовательно, на два с половиной часа раньше того момента, когда он пустился в путь. Ведь это же чертовская идея! Никаким другим образом нельзя ехать быстрее того, чтобы достичь цели путешествия раньше момента отъезда.
Я не знал, что и думать!
Перед сумасшедшим, что ли, стоял я в ту минуту? Мог ли я поверить этим баснословным рассказам, когда в моем уме теснились возражения на них?
— Хорошо,— сказал я,— можно согласиться, что найдутся люди, готовые проделать это безумное путешествие, и что вы можете достигнуть такой невероятной быстроты передвижения; но как вы устроите при этом остановку вагона? Ведь в конце пути они разлетятся вдребезги.
Полковник пожал плечами.
— Вовсе нет! Наши трубы, из которых одна служит для движения поездов в одном направлении, а другая в обратном, на берегу каждой части света соединены друг с другом. Как только поезд прибудет к концу своего назначения, об этом даст знать электрическая искра. Она летит в Англию и парализует движущую силу. Предоставленный самому себе, одаренный такой скоростью, вагон продолжал бы свой путь; однако нам достаточно привести в движение клапан, чтобы ввести в дело противоположную трубу, которая постепенно замедлит ход вагона и, наконец, посредством давления, совсем остановит его, исключив возможность всякого столкновения. Впрочем, к чему все эти объяснения? Опыт во сто крат лучше...
Не ожидая от меня ответа, полковник Пирс быстро нажал пуговку» медь которой блестела на одной из труб. Дверца скользнула по шинам, и чрез образовавшееся отверстие я увидел длинный ряд скамеек, на каждой из которых свободно могли поместиться по два человека. Полковник воскликнул:
— Вот вагон, скорее входите! Воля моя была парализована, и я позволил ввести себя в вагон; дверца захлопнулась за нами.
На потолке висела лампочка Эдисона; при ее свете я с любопытством осматривал обстановку, в которой очутился.
Ничего проще не могло быть. Длинный цилиндр из склепанных друг с другом труб, внутри которого стояли 50 кресел парами, в 25 рядов. На каждом конце — клапан, регулирующий давление воздуха; задний доставлял приток воздуха, необходимого для дыхания, передний служил для его выхода из вагона.
— Когда же мы наконец отправимся? — спросил я.
Полковник расхохотался.
— Да ведь мы уже едем!
— Может ли быть? Без малейших колебаний?
Я внимательно прислушался: хотел услышать хоть какой-нибудь шум, который бы убедил меня. Если мы действительно уже находимся в пути, если полковник не обманул меня, когда говорил о 1800 километрах в час, то мы должны были находиться уже далеко от материка, глубоко под водами океана.
Над нашими головами, в таком случае, волны разбивались одна о другую, и, может быть, в этот самый момент киты принимали нашу железную темницу за исполинскую морскую змею и старались убить ее ударами своих могучих хвостов.
Я прислушался, но ничего не слышал, кроме глухого рокотанья, которое производили, без сомнения, ударяющиеся о наши трубы валуны.
Придя в безграничное изумление, не в силах поверить в действительность всего того, с чем я встретился, я молчал, а время шло.
Прошел час, как вдруг ощущение влажности на лице вывело меня из оцепенения. Я схватился рукой за лицо и отдернул ее, всю мокрую.
Мокрую!.. Но каким образом?..
Трубы лопнули под давлением воды, еще повышенным на одну атмосферу благодаря 10 метрам глубины. Океан ворвался и...
Смертельный ужас охватил меня; в отчаянии я хотел позвать на помощь, кричать... и проснулся.
Я сидел в своем садике, лил проливной дождь, крупные капли прервали мой сон.
Я просто-напросто уснул за чтением статьи, которую какой-то американский репортер посвятил фантастическим планам полковника Пирса.
Птицы летят к озеру...
Что-то сразу заинтересовало меня в узоре и цвете этого ковра — на нем словно по багровым волнам раскаленных Каракумов в строго очерченных берегах каймы... плыли корабли. А может, это были; цветущие оазисы, нанизанные на караванную тропу?
Мой старый знакомый Аннакурбан Байриев, гелиотехник из Института солнечной энергии в Бекрове, беспомощной развел руками и позвал хозяйку дома.
— Аджап занимается этнографией в нашей академии, сама ковры ткала, понимает в этом...
— О, что значат мои слова, когда туркменские ковры достойны сказок Шехеразады и стихов Махтумкули,— шутливо говорит Аджап, вынося из кухни дымящуюся желтую гору плова на глиняном блюде.— На коврах из Парфии считали для себя честью возлежать знатные римляне, и Марко Поло восхвалял их как «самые тонкие и красивые в свете». А для туркмена нет дома без ковра...
Она поднимает свою большеглазую дочь Энеш с маленького коврика.
— Первые шаги ребенок делал на таком вот детском коврике, а уже взрослая девушка — невеста везла с собой на верблюде целое ковровое приданое. На спину верблюду накидывали попону с кистями, надевали наколенники, вешали нагрудник. Дом жениха, то есть кибитка, встречал невесту тоже коврами. Перед нею откидывался ковер с богатым орнаментом — энси, загораживающий вход в кибитку, и она, переступив гермеч — коврик от пыли, оказывалась на большом застилающем пол халы. Вдоль стен кибитки стояли ковровые сундуки, лежали чехлы для ружей и деревянного остова кибитки и даже набор ковровых мешочков для пиал, ложек, соли.
Завесы на дверях защищали жилище от горячего ветра — афганца, а торбы и хурджины были незаменимы при частых переездах туркмена-кочевника. Каждый день он просил аллаха о лучшей доле, протирая коленями коврик для молитвы — намазлык, а когда приходила смерть, могилу его тоже накрывали ковром — аятлыком. Так и не расставался с ковром туркмен всю свою нелегкую жизнь...
