Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1986 год
— Они прилетели проверить, как мы тут зимуем,— сказал сын.— Может, помочь чем надо или, может, обрадовать, что скоро весна...
В дальнейшем мы увидели, что версия сына была ближе всего к истине. Пуночки, оказывается, любят ветер. Позже, в апреле, а потом и в сентябре, мы заметили, что во время пурги их охватывает веселое возбуждение. Живут себе парами, или — осенью — семьями, но стоит дунуть ветру — быстро собираются в стаи. Из стай по очереди, словно хвастаясь друг перед другом, ныряют в сильные порывы, с торжествующими криками носятся на волнах ветра, и по их движениям можно наблюдать, как скручиваются, взмывают и опадают пласты летящего воздуха. В пургу они из нежных птах превращаются в бесстрашных буревестников. Может быть, и полет со скоростью сорока метров в секунду из лесов через хребет — ужасно интересная прогулка. И назад они улетели с первыми порывами северного ветра, когда Ледовитый океан в вечном своем споре с Великим бросился стирать следы набега соперника на его исконные владения. На крыльях холодного ветра путешественницы наверняка благополучно добрались до дома в лесах. Вот уж, поди, было рассказов!
Пуночки всеми любимы на Крайнем Севере. И, наверное, в первую очередь за то, что являются вестниками весны. В апреле, буквально через несколько дней после их прилета, несмотря на мороз под тридцать и жесткие ветры, мы вдруг заметили первый признак весны: начал лучиться снег. Снежинки неожиданно превращались в призмы, и каждая принималась излучать колючий лучик своего цвета. Люди еще не придумали таких чистых и пронзительных красок, какие испускают кристаллики весеннего снега. Вернее, не снега, а замерзшего водяного пара. Его кристаллы начинают лучиться еще в воздухе, а прикрыв снег, создают тончайший цветовой слой, с чистой яркостью красок которого не сравнится блеск любого драгоценного камня. Это и есть первый признак весны.
А спустя два-три дня мы заметили, что расплывчатые серые пятна на крутых склонах гор стали темнее и резче, и тогда же уловили первые легкие вздохи сопки Скрипучки. «Пробудительные», как сказал сын.
А затем на снежных равнинах появились белые блестки. Мы шли к ним и находили среди застругов кругляшки льда величиной с ладонь. Такой ледок можно осторожно, с наклоном ножа, обрезать кругом по снегу, приподнять и увидеть под ним подобие уютной комнатки-оранжереи с заледенелыми, как стекло, сине-розовыми стенками. В центре ее из переплетения мхов и желтых прошлогодних былинок к окошку тянется стебелек подснежника. Полюбовавшись минутку ростком — больше нельзя, замерзнет! — надо положить крышечку-окошко на место и уплотнить края.
Появились особые весенние туманы. Они лежали по утрам в горных распадках фиолетовыми клубками, а к середине дня розовели, потом желтели и таяли. Небо постепенно теряло свои серые вязкие тона, голубело, распахивалось вширь, открывая верхушки дальних гряд, и обнажало такие сверкающие вершины, что на них можно было смотреть, только сощурившись.
Пуночки прилетают белыми, но наряд их всегда кажется светлее даже нашего, далекого от городов, чистейшего «дикого» снега. Через несколько дней они начинают прихорашиваться — появляются на головах розовые шапочки. А к первым весенним лужам птицы торжественно надевают и розовые переднички.
В одно прекрасное утро мы вдруг увидели совсем другую тундру: всю в желтых, черных, красных и фиолетовых пятнах — это солнечные лучи освободили из-под снега многочисленные кочки.
Сменили красочный наряд и пуночки. Они неназойливы, скромны и доверчивы. Хотя их и называют северными воробьями, в характере этих птиц нет ни одной схожей черты, кроме единственной: как и городские воробьи, пуночки селятся рядом с людьми.
За железной бочкой, к которой была привязана растяжка антенны, жила желтая трясогузка. Такую «дразнилку» —как очень скоро назвал ее сын — не встретишь и среди самых задиристых городских воробьев. Кота Маркиза они просто изводили, даже ухитрялись клевать его в хвост. Да, храбрости им было не занимать. На территорию, занятую парой трясогузок, не смел залетать и заходить никто. Любой кулик, конек, крачка и даже поморник спасались в панике, когда супруги обрушивались на нарушителей.
Мы сразу же обратили внимание, что в весеннем оперении северных птиц много различных золотистых тонов. Видно, потому, что половина гнездового периода падает на время, когда тундра только пробуждается. Основные ее цвета в это время — оливковый, фиолетовый, красный, но все с золотым оттенком.
Трясогузки почему-то невзлюбили Золотистую Ржанку, которая по утрам залетала на краешек их территории — маленький каменистый пятачок,— и каждое утро ругали ее. А та поживала себе тихонечко рядом. Хотя ей положено обитать далеко на западе, за Анюйскими лесами, за реками Колымой и Алазеей, за Великими Сибирскими тундрами, за рекой Хатангой, в лесах Таймыра. Вон какие дали...
Нежный голосок Золотистой Ржанки мы услышали как-то утром. Сын сбегал и принес новость:
— Там совсем неведомая Золотая Птица!
Мы пошли и действительно увидели прекрасную птицу со спинкой, словно обрызганной золотом, белыми боками и черной грудью. Она сидела спокойно и как-то полувопросительно приветствовала нас — мягким, нежным голоском с примесью мудрой печали. Как будто птице было известно то, что нам знать не дано. Вполне возможно, она летает над доброй половиной планеты, всякого может наглядеться...
— Пи-ли? — попыталась повторить голос ржанки жена.
— Может, тви-ли? — прислушался я.
— Вы-ли? — сказал сын.— Она спрашивает: это мы? Мы, мы — не бойся!
Золотистые Ржанки нарушили табу, установленное справочниками, дважды: улетели слишком далеко на восток от своих исконных земель да еще поселились гораздо севернее отведенного им ареала. И им тут, конечно, понравилось, потому что скоро мы нашли гнездо одной из них.
Да, ржанкам понравилось в долине, и они прилетали ежегодно. Если они привыкли за далекой рекой Хатангой к виду леса, то у нас, среди болотистых раздолий «Пушицыной равнины», нежным глянцем отливала зелень многочисленных березовых «рощ». Кое-где они достигали метровой высоты, а кусты ольховника вымахивали до трех метров. Березовые рощи располагались на сухих участках приподнятой над болотами кочковатой тундры, и вот в таком месте, посреди круглой полянки, они выбрали сухую кочку и принялись таскать туда клочки голубых, черных и рыжих мхов, дергая их из древних косм на гранитных скалах.
В июне прилетела и поселилась у озера семья крохалей.
— А вас каким ветром сюда? — удивился я.— По научному этикету не имеете права жить в горной тундре. Не по-ло-же-но!
Да, не имели права. Оказаться пролетными — еще туда-сюда: заблудились, мол, извините. Путь-то неблизкий. А они покружились в долине день-два и начали строить гнездо на берегу ручья, недалеко от его выхода из озера, в темной ямке, среди размытых паводками корней березняка. Притоптали лежавший там мох, настелили пуха. Получилась этакая берложка. И снесли наши «заблудившиеся» странницы семь красивых светло-бежевых яиц.
Но, может быть, не заблудившиеся, а первопроходцы? Уж больно теснит человек животных на их исконных землях. Вот и обитатели тайги, утки-крохали, залетели в сравнительно еще пустынную горную тундру. И неспроста, наверное, поймали однажды калана на берегу Чаунской губы.
Завершив работы по строительству, крохали перекусили мальками из ручья и выплыли в озеро, на соседей посмотреть, себя показать. Стыдиться им было нечего — красивые птицы. Впереди плыл селезень.
Екваё — полярная гагара — как увидела его, так сразу и сказала:
— Как-ка-ка! Смотрите-ка, как-кой ка-красивый!
И действительно. В черной, отливающей зеленью шапочке, с «воткнутыми» в нее двумя тонкими пучками перьев, с золотистой грудью и светлой серой спинкой в тонкой кольчужной насечке селезень весь сверкал под солнцем. Супруг Екваё внимательно послушал какие-то новые, явно не лишенные древнего женского интереса нотки в голосе подруги и решительно отправился «возводить забор» между усадебными участками. Он быстро пересек залив, поделив его этим на две части,— себе побольше на правах коренного жителя,— и курсировал так, словно подводя черту пожирнее. Крохали прекрасно поняли его, чем опровергли старую пословицу «вилами на воде писано». Потом супруг Екваё уплыл домой, но утки с отведенной им части на чужой участок не заплывали. Это была очень вежливая, интеллигентная и скромная пара. Правда, изредка, в пылу погони за особенно вкусной рыбкой, бывали небольшие нарушения границ, да гагары вели себя великодушно, но голосом все же фиксировали: «Эй!» Мол, дорогие соседи, умерьте страсти.
Остальные пернатые пары, живущие рядом, в такие конфликты обычно не вмешивались, справедливо считая, что в территориальных вопросах соседи разберутся сами. Но что тут начиналось, когда в небе замечали общепризнанных закоренелых разбойников, способных убить и съесть себе подобное создание: серебристых чаек и поморников!
