Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1990 год
Предлагаемый читателям отрывок (дается с некоторыми сокращениями) взят из второй части «Горсти света» и связан с журналистской работой автора в «Известиях» и ТАССе. Фрагмент характерен для романа-хроники сочетанием разноплановых жанров, свободой изложения, многочисленными отступлениями и раздумьями. Немало здесь и реальных примет недавнего прошлого, сочных зарисовок, дающих возможность почувствовать атмосферу 30-х годов. Конечно, надо учитывать, что роман писался, как говорится, «в стол», не подвергался необходимой авторской правке и доработке. Кроме того, в 70-х годах было не так-то просто высказывать некоторые мысли, воспринимаемые сегодня как вполне обычные. Хочется надеяться, что весь роман-хроника «Горсть света», публикацию которого сдерживает ныне только очень большой объем, станет все-таки достоянием читателей наряду с другими книгами Роберта Александровича Штильмарка.
Ф. Р. Штильмарк
Солнечное затмение
Летом 1935 года Рональд Вальдек перешел из редакции «Голоса Советов» в правительственное агентство информационной службы (ПАЙС). Работа в агентстве ему была по душе: сплошные разъезды и по городским окраинам, и по соседним областям, и по всей стране. Главными его заботами были советская наука, реконструкция Москвы, литературный календарь, отчасти — спорт и авиация. Разумеется, как и любого журналиста, Рональда бросали и на всяческие кампании, и на прорывы, и на праздничные парады, и на правительственные похороны с лицемерными речами и казенными некрологами. Когда же в его сообщениях появлялись черты подлинной печали, например, при проводах академика Павлова или президента Академии наук Карпинского, живые черты эти неизменно заменялись обязательным трафаретом... Впрочем, в иных случаях Рональду все же давали некоторую свободу повествования, особенно если материал предназначался для заграницы.
Так, с начала 1936 года он был очень занят подготовкой к важному в научном мире событию: полному солнечному затмению, которое предстояло 19 июня. Академия наук СССР готовила много астрономических экспедиций с новой аппаратурой. Из-за границы сыпались заявки на участие в наблюдениях. Полоса полного затмения была сравнительно легко достижимой, ложилась на азиатскую часть СССР, время года сулило сухую солнечную погоду — короче, все позволяло рассчитывать на успех наблюдений.
Солидное британское телеграфное агентство решило не посылать в Советскую Азию собственного корреспондента, но обещало сверх гонорара за материал уплатить еще 10 тысяч фунтов стерлингов премии тому советскому журналисту, который сможет обеспечить агентство самой свежей, достоверной и интересной информацией с места событий, притом непременно опережая все остальные органы прессы. Эту задачу возложили на Рональда Вальдека, спецкора советского Правительственного Агентства.
Он узнал, что центром наблюдений будет степной холм-курган в 13 километрах от города Ак-Булак на границе Оренбургской области с Казахстаном. Там уже обосновалась экспедиция Пулковской обсерватории и американская экспедиция Гарвардского университета, возглавляемая доктором Дональдом Менцелем. Удалось также узнать, что этот американский астроном весьма замкнут, ненавидит прессу и заранее заявил, что никаких информации о своей работе давать не намерен. Далее выяснилось, что в городке Ак-Булаке телеграфный аппарат имеется лишь на железнодорожной станции, причем аппарат этот системы Морзе, с пропускной способностью 70—90 слов в час, и то при опытном телеграфисте, работающем на ключе со скоростью до 150 знаков в минуту.
С письмом ответственного руководителя своего Агентства Рональд направился на прием к тогдашнему Наркому связи, бывшему (после Ленина) Председателю Совнаркома, Алексею Ивановичу Рыкову. Рональд знал его в лицо, ибо, благодаря поверхностному знакомству с писателем Булгаковым, имел возможность присутствовать на генеральной репетиции пьесы «Дни Турбиных» во МХАТе. Сидел он в ложе рядом с правительственной, где, едва не касаясь Рональда локтем, находился Рыков. Слегка заикаясь, он после спектакля сказал довольно громко Демьяну Бедному: «Не понимаю, почему этот спектакль окружен ореолом мученичества...»
Журналисты, уловившие эту фразу, толковали ее по-разному, но у Рональда сложилось впечатление, что спектакль Рыкову понравился и что «мученическое» его прохождение через Главрепертком и цензуру, равно как и прочие критические рогатки, показались Рыкову ненужным бюрократизмом...
...Лицо его в служебном кабинете выглядело смуглым, испещренным резкими морщинами, черты — правильными и приятными, но — помятыми. Сказывались лишения в прошлом и некие устойчивые наклонности в настоящем, о которых знал и говорил весь мир, либо с издевкой, либо сочувственно... Одет он был в мягкий светло-коричневый костюм с галстуком, вышел из-за стола навстречу посетителю-журналисту, взял письмо, глянул на подпись и улыбнулся.
— Скажите нашему отвруку, что я, как всегда, готов и тут ему помочь. Знаете, молодой человек, собирали мы в 1920-м вашего отврука, тогда еще просто горячего энтузиаста, польского революционного движения, в дальнюю дорогу — думали, в Варшаву...
Что-то очень располагающее было в Алексее Ивановиче — юмор, доброжелательность, легкое заикание, не-вельможность, стиль, напоминающий Бухарина. Они были вдвоем, журналист и Нарком, но мало кто из руководящих партийцев мог бы так свободно отдаться течению ассоциаций, вызванных взглядом на знакомую подпись. Притом подпись человека, уже находившегося в опале, на пониженной должности! Но Рыков продолжал вспоминать:
— Собирали их четверых — его, Мархлевского, Дзержинского и Кона — вслед за буденовской армией. Должны были возглавить первое правительство красной Польши!.. До границы доехала наша четверка, и... воротиться пришлось! Пилсудский помешал сделать Польшу красной! — он засмеялся чуть заговорщицки.— Яркие были времена! Прямо-таки богатырские... Итак, надо вам в Ак-Булаке буквозаписывающий установить? Сейчас пригласим специалиста и потолкуем, где этот аппарат взять.
Явился инженер, пояснил, что аппарат придется отключить на оренбургском почтамте. Рыков приказал снабдить корреспондента письмом-предписанием начальнику Оренбургского управления связи, чтобы тот отключил один из аппаратов, снарядил легковую машину для корреспондента и аппарата и установил бы аппарат в центре наблюдений полного солнечного затмения, там, где это будет удобно корреспонденту.
На этом аудиенция у Наркома связи Рыкова закончилась. Рональд Вальдек еще раз в жизни видел его затылок на скамье обвиняемых в процессе правотроцкистского блока. Глядя из зала на этот затылок, физически ощутил, как он будет размозжен пулей палача, хотя формально приговор еще вынесен не был. От чекистов Рональд позже узнал, что Сталин приказал дать Рыкову перед расстрелом стакан коньяка. Это было исполнено за минуту до выстрела... Странная монаршья милость! Едва ли в этих условиях коньяк может подействовать отупляюще. А может быть, чтобы обреченному не пришло в голову помолиться и призвать кару на убийцу? Сталин был суеверен и не храбр.
И вот спецкор Правительственного Агентства Рональд Вальдек уже в мягком купе дальнего поезда Москва — Ташкент с билетом до станции Оренбург. Он обязан давать по телеграфу обычную информацию для внутренних нужд, то есть для газет советских, и куда более подробные сообщения, беседы и эпизоды телеграфировать по закрытому каналу для британского агентства тоже, разумеется, через Москву.
28-летний москвич Роня Вальдек отдался во власть своей любимой музы дальних странствий...
...Лакированная коробочка спального купе до краев заполнена драгоценной тишиной. Она — влажная, голубоватая, с отливом зелени, в ней растворены настойчивые ритмы колес и постанывания тормозов. Сейчас ее свет — от Рониной настольной лампы, дополнительно накрытой шелковым японским платком. Незнакомая девушка напротив уже спит. Трогательно, доверчиво, как маленькие дети. Такая соседка — первый... если не подарок, то все-таки благосклонный жест музы! Пожилой инженер на верхней полке — нейтрален. Учтив, благожелателен, вполне терпим. Полка над Роней пока пустует. В соседнем купе — две пожилые иностранки. Изредка уловимы отдельные английские слова.
Перед сном приятно постоять в коридоре у окна, слегка приоткрытого. Вагон уже спит. Проводник, седоусый, медлительный, похожий на ливрейного швейцара в «Гранд-отеле», проходит мимо Рональда к тамбуру. Ритмы колес меняются, перестук — медленнее, толчки резче, сильнее...
Против Рониного окна — светлые окошки небольшого вокзала и черные буквы: «Г о л у т в и н». Это — город Коломна! Невдалеке кончается Москва-река, покрикивают на зевак пристанские грузчики, уже ощутима близость Оки. Если погасить в вагоне свет, можно увидеть остроконечные шпили Старо-Голутвинского монастыря, напоминающие минареты. Зодчий Казаков придал им это своеобразие, некую изысканность, что-то «не наше», мусульманское. Ибо поистине широкому русскому сердцу внятно все: «лимонных рощ далекий аромат и Кельна дымные громады...» Тронулись...
