Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1960 год
На землю перед нами поставили четыре глазированных кувшина темно-коричневого и красного цвета с узором из черных полос и зигзагов. Сосуды пошли по кругу; я чуть не уронил первый, когда подошла моя очередь, до того он оказался тяжелым.
Сначала мы отведали густой напиток красного цвета, приготовленный из ямса. От голода у меня свело» живот: уже несколько дней я почти ничего не ел, а мяса совсем не видел. Последовали еще напитки — нечто вроде бананового сиропа, ананасовый сок и сладкая освежающая смесь тростникового сока с маниоко — вой мукой. Затем подали крепко наперченное тушеное мясо; я прилежно макал в соус маниоковые лепешки и вскоре ощутил восхитительную сытость.
Как только мы приступили к трапезе, жители деревни занялись своими делами, предоставив нам свободно ходить по селению и возвращаться, когда захочется, к мискам; старая женщина следила за тем, чтобы они не опустели.
В деревне было всего два строения. Главное, в котором жило шесть семей, — круглое, с низкой конусовидной крышей — огромная соломенная шляпа на подпорках. Очаги располагались по краям (в центре крыши не было дымохода). К дому примыкала пристройка, в которой на широких полках из жердей: сидели обезьяны и две собаки.
Видимо, люди, создавшие это открытое сооружение, чувствовали себя в большей безопасности от других людей, животных и злых духов, нежели, скажем, ваи-ваи. Впечатление это подтверждалось тем, что дом оказался необыкновенно старым. Все балки внутри были покрыты твердым блестящим слоем копоти, таким толстым, что нож не сразу добирался до древесины. По моим расчетам, дом простоял уже лет двадцать, если не все пятьдесят; вообще же прилегающая местность, судя по заброшенным полям, была заселена, возможно, уже сотни лет назад.
Второй дом, предназначенный, видимо, для гостей, был поменьше, в остальном же казался копией первого, если не считать того, что часть крыши у него была приподнята и в центре помещения получилось нечто вроде открытой веранды. Здесь работали в хорошую погоду. Рядом с небольшой прямоугольной рамой, на которой кто-то ткал из хлопчатобумажных нитей мужскую набедренную повязку, размещались приспособления для переработки маниока.
Кроме двух домов, в деревне было много шалашей. В них хранились корзины и горшки (до метра и даже более в поперечнике), а также прямоугольные рамы, на которых высыхали приготовленные для нас в огромном количестве круглые лепешки из маниока.
Индейцы накопали целые горы корней маниока, и женщины прилежно готовили еду. Трудно представить, как было открыто применение этого корнеплода, представляющего собой основной продукт питания в тропической части Южной Америки, — дело в том, что маниок сильно ядовит, его сок содержит синильную кислоту. Чтобы удалить сок, проделывают целый ряд операций. Сначала клубни размельчают в муку, которую просеивают и ссыпают в длинные плетеные мешочки. Их подвешивают на балках, в петлю на нижнем конце продевают палку и, скручивая плетенку, выжимают сок из массы. Затем почти сухую муку просеивают снова и помещают на керамические сковороды, на которых она спекается в белые лепешки. Сок же после неоднократного кипячения теряет ядовитость, и из него готовят отличную густую приправу к мясным блюдам.
Мы с Тэннером ходили по селению вместе; где бы мы ни появлялись, нас встречали дружескими улыбками. Индейцы наперебой предлагали нам те или иные предметы, убеждая взять их. Япумо поманил нас рукой, подвел к своему гамаку и достал двухметровый лук из окрашенного в розовый цвет дерева, пучок таких же длинных стрел, два браслета, трубочку для косички и колчан с отравленными наконечниками.
— Мы им явно по душе! — произнес Тэннер задумчиво. — Похоже, мы можем получить все, что захотим. Одно только осложняет дело: вдруг они попросят у нас что-нибудь, без чего нам не обойтись. Лучше спрячьте свой фотоаппарат, начальник, пока им не заинтересовались.
— А зачем ты взял трубочку для косички? — полюбопытствовал я.
Он смущенно улыбнулся.
— У нас иногда маскарад устраивают вот я ее «прицеплю, то-то смеху будет!
В голубом небе не было ни облачка, солнце стояло прямо над головой. Немного позже освещение для съемки цветных фотографий будет идеальное. Я решил возвратиться в деревню, как только разберу свои вещи в лагере у ручья; погода в последнее время стала ненадежной, и такой хороший случай мог больше не представиться.
Скоро установилось нужное освещение, и я направился к деревне, но в этот самый миг в лагерь явилось человек десять мавайянов, и Безил побежал за мной вдогонку. Они пришли навестить меня, объяснил он, а поскольку мы их гости, следует, не откладывая, расплатиться за взятые нами предметы и за продукты, которые для нас приготовили.
Это было не ко времени, но мне оставалось только по возможности не затягивать процедуру. Я достал товары и начал отмерять бисер. Гул восхищения прошел по толпе: в глазах мавайянов я был миллионер, настоящий Крез, неслыханно богатый и могущественный человек. Я отсчитывал рыболовные крючки, ножи, напильники, булавки; часть гостей замерла на месте, не в силах оторвать взора от этого зрелища, другие ходили по лагерю, изучая мое имущество. Наконец расчеты были завершены, но на этом дело не кончилось: наши симпатичные хозяева принесли с собой кувшин с напитком. Очень довольные обменом, они уселись на земле, и кувшин пошел по кругу. Я сгорал от нетерпения. Длинная тень протянулась от леса через расчистку и подкрадывалась уже к гребню холма, за которым лежала деревня. Что будет с освещением?!
Попирая все правила вежливости, я вскочил и, схватив свои фотопринадлежности, помчался к деревне. Уже на бегу я осознал все безобразие своего поступка и оглянулся: индейцы следовали за мной. Возвращаться было поздно, я ринулся дальше. Однако в селении работы уже кончились, да и солнце опустилось так низко, что нечего было пытаться фотографировать.
Разочарование и стыд овладели мной. Надо было как-то исправлять положение. Когда индейцы нагнали меня, я с широкой улыбкой стал показывать вокруг, твердя «кириванхи» — «хорошо» — и стараясь объяснить жестами, как мне нравится их деревня.
Мы сели возле главного дома. Кваквэ, больше всех встревоженный моим поведением, успокоился и тоже заулыбался. Он понял, что я отнюдь не хотел никого обидеть и сожалею о своем поступке.
Будь на их месте другие индейцы, более приверженные старине и ревностно соблюдающие все обычаи, такой поступок мог бы поссорить с ними. Мавайяны не таковы. Непримиримость гораздо чаще наблюдается среди индейцев, живущих ближе к миссиям, где им навязывают правила чужой морали. В таких деревнях я часто наблюдал, как мое появление настораживало индейцев: их лица становились отчужденными, они скрывали свои мысли и чувства за непроницаемой маской. Лишь убеждаясь, что я пришел как друг, а не как судья, не для того, чтобы запугивать их, обманывать или мешать жить на свой лад, они постепенно устанавливали со мной контакт. Здесь ко мне относились как к другу. В нескольких метрах от меня лежал в гамаке Япумо, ласково поглаживая щеку своей юной жены. Они по-настоящему любили друг друга, это было видно. Я никогда не сомневался, что индейцы способны на нежное чувство, но мне еще не приходилось видеть столь открытое его проявление.
Еще больше удовольствия доставило мне зрелище того, как старый вождь Варума радовался встрече с внуком, Фоньюве. Они устроились в гамаке лицом друг к другу; старик что-то рассказывал, а Фоньюве слушал, тихонько наигрывая на флейте; потом внук стал описывать свои приключения, а Варума взял флейту.
Старый вождь был хорошо сложен, не худой и не ожиревший. Кожа у него была светлая, как у любого белого, лицо добродушное, с выражением довольства. Глаза старика были полуприкрыты; играя или говоря, он время от времени заразительно смеялся. Никогда еще я не видел человека, до такой степени переполненного счастьем.
На следующий день я опять пришел в поселение. Вдруг на плечо мне вскочил мохнатый длиннохвостый кибихи (Кибихи, или коатимунди, — носуха из семейства енотовых.), или коатимунди, и обнял лапой мою шею. За неделю, что я провел у мавайянов, носуха совсем привыкла ко мне; она любила забираться за пазуху и выглядывала оттуда или возилась под рубахой, щекоча меня шерсткой. Маленькое насекомоядное, напоминающее игривым нравом котенка, неутомимо искало повсюду насекомых. Длинный мягкий острый носик обнюхивал мои уши, а уже в следующий миг носуха прыгала по ящику, служившему столом, роясь в бумагах. Один раз она умудрилась дунуть в чернильницу и обрызгать мне все лицо.
По деревне, как и в большинстве индейских деревень Гвианы, бродило множество зверушек и птиц. Им была предоставлена полная свобода. Птицам не подрезали крылья, но они не улетали, явно предпочитая оставаться среди людей.
