Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №05 за 1962 год
— А знаешь, как их удобно ремонтировать дорогой, — сказал я.
Потом мы стали листать инструкции. В первый же вечер мы познакомились с бывшими до этого вне сферы нашего сознания понятиями: «жесткий фундамент», «вынос винта», «центровка вала».
Корабли приходили в поселок один за другим. По временам светило солнце, временами шел снег, штили сменялись штормами, а мы сутками копались на морском берегу, подгоняя центровку вала, соображая, как и где поместить выхлопную трубу, как сделать на фанере и брезенте «жесткий фундамент». Я молча тосковал по знакомым, капризным, но все равно милым подвесным моторам.
Никогда бы не подумал, что в одном поселке может быть столько досужих специалистов по центровке вала и установке стационарных двигателей. Говорят, что Эрик Бишоп, доведенный болельщиками до отчаяния, повесит над верфью, где сооружался его знаменитый плот, плакат: «Не тратьте время, пытаясь убедить нас, что мы сумасшедшие. Мы сами это знаем». Мне хотелось вывесить табличку с другим воплем: «Не покупайте стационарных моторов!»
Великий Чаун
Чаунская губа похожа на зазубрину, выбитую в широком клине Чукотского полуострова. С востока губу обрезают скалы Шелагского мыса, на западе отделяет ее от моря приплюснутый блин острова Айон. Названия эти знакомы еще со студенческих лет по книгам о полярных путешествиях. Хмурые берега Чаунской губы видели гибель первого из дежневских кочей и смерть Никиты Шалаурова, собачьи упряжки Биллингса и Врангеля, зимовавшую здесь шхуну Амундсена.
С юга к губе примыкает Чаунская долина. Она прорезана реками, забита мерзлотными холмами, озерами, кочками и пологими глыбами увалов. Чаунская долина — это заполярный рай для птиц, оленей и комаров. На линию морского побережья редкими четками нанизаны землянки охотников и рыбаков.
Наша лодка называется ласково и просто — «Чукчанка». Когда во всем поселке не спали только шоферы да крановщики, когда болельщики, обдумав на сон грядущий утренние остроты по нашему адресу, уткнулись в подушки, мы наконец-то взяли курс на юг. Любопытные от безделья, обожравшиеся чайки кружили над нами.
Я с удовольствием наблюдаю за Стариком. Старик — бывалый морской волк, вот кто он такой. Тельняшка выглядывает из-под полушубка, меж колен стоит готовая отразить нападение любого агрессора винтовка. Старик ведет лодку, Старик «озирает» в бинокль пейзажи, при помощи мокрого пальца Старик делает прогнозы погоды и ветров на ближайшее полугодие. Для полноты мироощущения ему явно не хватает лоции, секстанта и черных пиратских парусов на горизонте. Желтое чукотское солнце с благодушной иронией смотрит на нас, на западе светлыми миражами белеют льды. От нечего делать я копаюсь в мешках со снаряжением, шью парус (мачту мы прихватили с собой) и, чертыхнувшись по адресу сдавших окопы журналистов, заполняю дневник. Для потомков.
Гоняем чаи. Чукчи-зверобои обычно оборудуют на своих вельботах закрытое от ветра место для примуса. У нас примуса нет. Выход находится так: поперек лодки кладется весло, на весло вешается ведро, до половины наполненное морской водой, в ведре плавает банка с бензином, сверху к этому сооружению подвешивается чайник. Прежде чем войти в устье Чауна, нам надо побывать у старого приятеля Василия Тумлука.
Тумлук — охотник. Два года назад я проходил под его руководством курс вождения собачьей упряжки и курс весенней охоты на гусей. На это лето Тумлуку присвоен почетный титул поставщика кухлянок и меховых штанов для экспедиции. Это вместо полушубков и спальных мешков, вместо плащей и телогреек. Мне всегда нравилась тумлуковская манера встречать гостей. Строгости ритуала при этом мог бы позавидовать английский королевский Двор.
Вася с независимым видом прогуливается по берегу и пинает полегоньку всякую плавниковую мелочь. На нем торжественно пламенеет новая кухлянка, и специальная, «выходная», двустволка висит за спиной. Будто человек вышел прогуляться по улице Горького «при фотоаппарате». Стук мотора он услышал, конечно, за час до нашего появления, но теперь Вася словно не слышит и не видит нашей лодки. Он смотрит на горизонт, на небо, себе под ноги, куда угодно, только не на лодку. Так уж положено по ритуалу. И только когда лодочный нос врезается в песок в нескольких метрах от него, он с удивлением оглядывается на приезжих: «А, это вы!» Ей-богу, квартирного соседа мы встречаем по утрам с большим удивлением. После этого положено поговорить на всякие посторонние темы, и лишь потом Вася между делом предлагает пройти к избушке и выпить чаю.
До избушки сто метров, и мы знаем, что чай давно уже стоит на столе, что хлеб нарезан и куски всевозможной рыбы лежат рядом. Но ритуал есть ритуал.
Я много раз описывал Старику эту церемонию и побаивался, как бы бес непостоянства не овладел на этот раз старым чукотским охотником.
Ритуал благополучно завершен. Темы о запуске человека в космос, о прогнозах песцовой охоты и семейном положении общих знакомых исчерпаны полностью. Преисполненные торжественной важности, мы шагаем к избушке.
За столом до отвала наелись гусей и уничтожили страшное количество рыбы. Вяленый голец — фирменное блюдо этой земли. Кирпичный чай темным выдержанным янтарем разливается в чашки. Хорошо лежать на шкуре прямо на улице. Собаки по очереди деликатно подходят, чтобы отрекомендоваться и лизнуть щеку. Светлые вечерние сумерки придвигают к нам синюю громаду Нейтлина.
Вася рассказывает легенду о корякском воине Нейтлине, в честь которого названа гора. Мы слушаем с удовольствием.
«За горой Нейтлин идут красные холмы Мараунай. Они красны от крови погибших там воинов. Олени и сейчас щиплют ягель и спотыкаются о человеческие кости...»
Холмы Мараунай красны от цвета слагающих их эффузивов. Но что из того? Зачем мешать людям выдумывать легенды...
В Старике, однако, просыпается кадровый военный.
— Неужто правда и сейчас кости?
— Правда.
— А луки, шлемы, всякие там панцири?
— Панцири надевают только трусы. Так говорили чукчи.
А ну их с этими войнами! Мирным холодом дышит на нас чукотская земля. Бормочут утки. Нейтлин покрыт темными морщинами ложбин, манит к себе пропитанная миром зелень склонов. Там бродят медведи, бродят дикие олени, там просто растут незабудки.
Утром мы уходим. Старик похож на закованного в олений мех рыцаря Севера. Вася кидает в лодку рыбьи пластины.
«Чукчанка» выходит в море, и волны милостиво принимают ее на сморщенные рябью ладони. Крохотная фигурка долго маячит на берегу. У меня чуть сжимается сердце. Это надо видеть и надо понять. Берег, закиданный плавником и водорослями, одинокая фигура человека, утки, избушка, собаки. Ласковая рыбья и птичья земля.
Утки со свистом режут воздух. Ажурное дерево маяка на фоне белесого неба. Темные поплавки нерпичьих голов. Мы входим в устье Чауна. Две косы, заходящие одна за другую, как огромные челюсти змеи, скрывают его от моря.
...Здесь водится розовая чайка. Вероятно, каждый живший в Арктике слыхал об этой необычной птице. Мечта каждого полярника — хоть раз в жизни увидеть розовую чайку. Долгое время эта птица была загадкой для орнитологов. О ней писала почти каждая полярная экспедиция, но никто не видал и не знал мест ее гнездовий. Только в 1902 году С.А. Батурлину удалось отыскать гнездовья розовой чайки в непроходимой Нижнеколымской низменности. Эти гиблые места во всех орнитологических справочниках упоминаются как единственное место гнездовий удивительной птицы. Но розовая чайка есть и на Чукотке.
Целый вечер мы бродили по усть-чаунским озерам. Мягко чавкала под ногами болотистая тундра, все так же близко стоял темный массив Нейтлина, ветер наносил запах гниющей осоки, водорослей и сырости. Маленькие острокрылые птицы метались вокруг нас с неуверенным криком. У розовой чайки робкий, изломанный, как у бабочки капустницы, полет, тихий голос. Определить ее окраску с воздуха довольно трудно, для этого надо чайку убить. Год назад мы так и сделали. Я смотрел на удивительный, розовый, как заря в Кара-Кумах, цвет перьев на груди, карминный клюв и лапки, темное кольцо на шее, голубые тени на спине и под крыльями, смотрел, как с тихим криком мечутся вокруг нас оставшиеся в живых, и дал себе слово никогда больше не стрелять в этих птиц. Хорошо иметь на письменном столе чучело розовой чайки, но лучшей памятью об Арктике будет та птица, что гнездится до сих пор на озерах Усть-Чауна.
Земля куликов, проток и мамонтов
На мясорубке, что ли, эту реку крутили? — ворчит Старик, в очередной раз перекладывая руль. Река петляет, как пуганый заяц. Уже около часа мы крутимся около одного и того же мерзлотного холма. Холм поворачивается к нам то одним, то другим боком, как кокетливая манекенщица, но упорно не желает удаляться.
