Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1985 год
На северной стороне Сегамы обитал особенно рьяный дуэт — Гарольд и Рыжая Борода. Гарольд выглядел как и в прошлом году: несгибающиеся пальцы и безволосая спина. Он меня совсем не боялся, и наблюдать за ним было одно удовольствие.
Рыжая Борода оказался орешком потверже и в первую встречу нагнал на меня страху. Он любил бродить по земле, и мне трижды пришлось от него удирать, прежде чем я тем же тактическим приемом, что применил к Людовику, нагнал и на Рыжую Бороду достаточно страху.
Гарольд властвовал к западу от гребня, а Рыжая Борода к востоку. Узкий хребет стал средоточием неистовых концертов-сражений, но певцы старательно избегали пограничных конфликтов.
Вообще взрослые самцы практически не встречались лицом к лицу. Случайные столкновения сопровождались сотрясением сучьев, пока один из противников не обращался в бегство. Громадные размеры, длинная шерсть, раздутые физиономии и жуткие гримасы — кажется, Природа здесь переборщила. Даже самки боятся своих повелителей и предпочитают, насколько я заметил, молодых, полувзрослых самцов. Самки кормились порой неподалеку от Рыжей Бороды, но Гарольд всегда оставался в полном одиночестве. Он, кажется, и не скучал по легкомысленному обществу: однажды, услышав, что к нему приближается самка с подростком-детенышем, он степенно слез на землю и потихоньку улизнул, прежде чем они успели его обнаружить.
Каждое местечко в лесу было полно воспоминаний о прежних событиях. Я чувствовал, что стал частицей джунглей. Теперь-то я знал, что гибкие плети ротана, покрытые острыми шипами, пригодятся для укрепления убежища из коры. Даже непроходимые чащобы подлеска обратил себе на пользу — под их прикрытием можно незаметно подкрадываться к орангам. Лес доставлял мне и пропитание — вкусные фрукты и съедобные грибы. Пиявки и те оказались полезны: если насадить ее на гибкий побег лианы и опустить в заводь, ни одна мелкая рыбешка не устоит перед приманкой. Пока рыбка разберет, что это вовсе не соблазнительное лакомство, поздно: пиявка намертво вопьется в нее своими присосками.
Я привык к уединению, и мне не было скучно или одиноко. Порой я себя баловал, ведя синхронный репортаж собственных достижений или громогласно поносил пиявок, отдирая их с ног. Я шел, когда оранги пускались в путь, ел, когда они кормились, и спал, когда отдыхали они. Мне частенько приходила на память легенда о человеке, который слишком долго бродил по джунглям, пока не превратился в орангутана. Уж не превращаюсь ли я сам в полумаваса?
«Свиной дождь»
Черные тучи громоздились на горизонте, и верхушки деревьев тревожно шумели в предчувствии грозы. В нашем лагере пока только легкая изморось туманом стояла над рекой. Бахат, Пингае и Шингит торопливо тащили весла и копья с широкими лезвиями. Я спросил Бахата, куда это все собираются. Он вскинул голову, указывая подбородком вверх по течению:
— Гайан-баби — «свиной дождь», туан.
Бросив походный мешок у хижины, я схватил личное весло из железного дерева и помчался за ними на берег. Мы вскочили в самую маленькую лодку и принялись грести, с трудом продвигаясь против течения по вздувшейся реке. Две собаки, во что бы то ни стало желавшие сопровождать нас, истерически лая, бежали вдоль берега. Целый час мы гребли без передышки, пока не добрались до Пулау Пин Пин — маленького заросшего островка посередине реки. На галечной отмели заметны были следы диких свиней. Значит, уже не одно стадо переправилось здесь через реку.
Двадцать минут прошли в молчании, как вдруг Шингит качнул борт лодки, все пригнулись и затаились. Поначалу я ничего не замечал, но вот донеслось басистое похрюкивание. Высокие папоротники зашевелились, и на отмель цепочкой вышло стадо. Вел его большой кабан. Поводя мордой с длинной щетиной, он понюхал воздух, потом подозрительно уставился сквозь струи дождя на наш берег. Длинные белые клыки блеснули, когда он повернулся и с громким издевательским фырканьем побежал рысцой прочь от реки, ломясь сквозь папоротники. Стадо последовало за ним. Десять минут спустя они быстро переплыли реку ниже по течению — в полной безопасности. Бахат выругал старого бдительного кабана, и мы снова затихли.
Уже темнело, когда борт лодки снова дернулся. Мы скорчились и застыли, как мертвые, а десяток свиней тихонько, словно на пуантах, прошли по отмели и выстроились в ряд у воды. Вожак бултыхнулся в воду и поплыл. Остальные посыпались следом.
Мы высвободили нос лодки из кустов и накинулись на весла как сумасшедшие, выбираясь на стремнину. Нас понесло наперерез плывущим свиньям.
Бахат внезапно изменил курс. Свиньи повернули по течению. Мы настигли их, когда первые в цепочке с треском ломились через кустарник. Бахат заколол одну свинью прямо в воде, а я бросил копье и попал в другую, уже вскарабкавшуюся до середины откоса. Она скатилась обратно в воду, и Пингас, выпрыгнув из лодки, схватил ее за хвост. Животное попыталось обернуться и отделаться от него, но копье Шингита без промаха поразило свинью. Бахат уже потрошил свою добычу, и, пока я подгонял лодку к берегу, Пингас и Шингит взялись за вторую. В темноте, с громкими шутками, очень довольные добычей, сплавились мы по течению. Бахат весело дымил немного подмокшей самокруткой из пальмового листа.
Никто на свете не знает, почему свиньи мигрируют, откуда они идут, куда направляются. Они путешествуют не каждый год и не всегда в одно и то же время, но предсказание Бахата сбылось: два месяца они шли на север. Мужчины целыми днями пропадали на охоте, а Шереван и дети оставались в лагере — разделывали мясо и жирные шкуры, поджаривали куски в больших круглых котлах. Мясо и жир укладывали в банки из-под галет, перевязывали ротановыми побегами и складывали под хижинами. Мясо, залитое жиром, остается съедобным несколько лет, и за два месяца у нас накопилась внушительная гора этих «консервов». В прежние времена свиное сало стоило на рынке очень дорого, но с распространением мусульманства и посадок масличной пальмы спрос на сало упал. Наши запасы предназначались только для дусунских поселений.
Хозяйство наше расширялось. Шереван привезла с собой пару цыплят. Петушок орал ночью каждые три часа. Орел, гнездившийся на том берегу реки, вступил в странную перекличку с глупым крикуном: на его кукареканье он злобно, протестующе клекотал. В один прекрасный день Шереван не могла дозваться петуха. Мы сочли его пропавшим без вести, однако на третье утро нас разбудило кукареканье на противоположном берегу. Еще два дня мы ловили одичавшего бедолагу, а когда поймали, он был потрепан и побит, а в хвосте недоставало множества блестящих перьев.
Как он переправился через реку — непонятно, но я подозреваю, что его «приятель» — орел приложил лапы к этому делу. Петух очень серьезно относился к своим семейным обязанностям, и вскоре курица-супруга отложила несколько кладок яиц. Но стоило только появиться на свет очередной стайке чирикающих комочков пуха, как... Сначала исчезали белые цыплята, а следом за ними — бурые: змеи и ящерицы-мониторы брали свою дань. В конце концов Шереван собрала остатки петушиного семейства и отвезла в деревню.
Снова можно было мирно спать по ночам.
За медом
Бахат не пил чай с сахаром — он обожал мед диких пчел.
К медосбору готовились целую неделю. Обнаружив дерево, с которого свисали пчелиные соты, Бахат стал собирать длинные плети ротана. На крепкий канат ушло футов триста лиан. Вдобавок приготовили сотни две бамбуковых колышков, а чтобы выстрогать и заострить каждый из них, требовалось несколько минут. Нужен был молот-колотун из железного дерева, несметное количество веревочек, три десятка острых кольев и пучок растрепанных волокон лианы — для дымокура. Иногда Бахат строил на месте проведения операции специальную хижину.
Переправились через реку, еще двадцать минут хода по тропе, которую Бахат прорубил для этого случая, и мы оказались у подножия громадного дерева: верхушка его была футах в двухстах тридцати от земли. Бахат возвел у подножия дерева крепкий помост, и началось медленное сооружение лестницы.
Слепой Дейнал ощупью находил на стволе место для опоры и, взмахнув молотом, загонял в ствол дюйма на два бамбуковый колышек. Потом брал шест и накрепко привязывал его к колышку — и все повторялось сызнова. Это было зрелище: слепой человек на середине гладкого ствола, невозмутимо заколачивающий колышки и на ощупь связывающий лестницу! Когда Дейнал добирался до конца длинного шеста, ему снизу подавали следующий. Он соединял их и привязывал к колышкам. Колышки крепились с интервалами в три фута, и каждый отдельно не мог выдержать веса человека. Только вся конструкция в целом обеспечивала надежную опору.
