Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1971 год
Реки не было видно. Поселок стоял не на самой реке, а километрах в семи от нее, на удобном для строительства месте. Точнее, место диктовалось выбором аэродромной полосы, так как без полосы не было бы и самого поселка.
На берегу протоки, у одного дома, который казался старше других, я увидел каюк, лежащий на крыше тамбура. Каюк был выкрашен в зеленую, насколько позволяла это определить вечерняя темнота, краску.
По наитию я догадался, что здесь и живет тот человек, чей адрес я получил от московского друга, который основывал этот поселок и давал название Синему хребту.
8
Он оказался погрузневшей копией моего друга. Те же белоснежно-седые волосы, крупная фигура и твердое лицо, покрытое неистребимым загаром. Все-таки люди высокой породы есть.
Бегло взглянув на комнату, я сразу понял, почему он не уехал отсюда, когда вышел на пенсию, и почему никогда не уедет. В домике с низким потолком, огромной русской печью посредине, самодельной мебелью было очень тепло, пахло свежепеченым хлебом. Этот неповторимый уют, выработанный древней культурой русской деревни, совмещался здесь с благоденствием охотничьей избушки, до которой ты добирался очень долго в большой мороз или плохую погоду.
Из таких жилищ человек уезжает с трудом, чаще всего совсем не уезжает.
Мне хотелось поговорить про героические времена первопоселенцев. Но было ясно, что захватывающих дух историй я не услышу. В лучшем случае я услышу неспешный рассказ, и при этом будет подразумеваться, что и рассказчик и слушатель одинаково знают предмет. Мы стали говорить про каюк и о том, как мне плыть. Кстати, каюк — это лодка, долбленная из единого ствола тополя. Ширина ее небольшая — как раз чтоб поместилась нижняя часть тела владельца лодки. На каюке удобно плыть вниз по реке, можно подниматься и вверх бечевой. По-видимому, следующей и последней ступенькой легкости является лишь каяк эскимосов или берестяные лодочки эвенков.
«Ветка» получается, когда каюк делают из досок. Чаще всего трех. Все-таки «ветка» более устойчива, так как имеет хоть узкое, но плоское днище.
— Можно ли сплавиться вниз по Реке с каюком? — спросил я к концу первого чайника.
Мы сидели при свечке, потому что электричество было отключено. Блики света играли в синих табачных струях. От печки неистребимым потоком шло тепло, и я чувствовал, что нахожусь где-то вне времени, может, в средневековом семнадцатом, может, в просвещенном восемнадцатом столетии.
— Почему же нельзя? Можно!
— Вы спускались?
— Неоднократно-о!
Новый чайник мы заваривать не стали. Просто вдумчиво покурили. За перекур я узнал, что каюк есть у Хоробровского, Дулгана, учителя в школе — и это, пожалуй, все. У остальных они сгнили, унесены рекой, раздавлены трактором. Словом, остались у тех, кто сам не признает другого транспорта на воде, и потому он им нужен самим.
— Загвоздка одна есть, — тихо сказал хозяин.
— Какая?
— Когда плывешь, надо плыть. Верно?
— Примерно так, — согласился я.
— Питание добывать тоже надо.
— Надо! — согласился я.
— С каюка не стрельнешь. И рыбачить не очень удобно.
Вместо ответа я передернулся, вспомнив, как однажды в низовьях Колымы глубокой осенью чуть не утонул именно из-за того, что «стрельнул» с каюка.
— А что посоветуете?
— У Шевроле есть ненужная лодка. Ветка, но маленько пошире. И плывет, и на воде стоит. Советую так...
«А кто такой Шевроле?» — хотел спросить я. Но сдержался. Узнаем.
Когда я пришел в гостиницу, света еще не было. В темноте я увидел человека, молча сидящего на стуле в очень прямой, стеклянной какой-то позе.
«Пьяный, наверное, — грешно подумал я. — Где это он ухитрился в «сухой закон»?»
Но тут как раз вспыхнул свет, и я увидел, что человек на стуле вовсе не пьян. Он был трезв, как человечество до изобретения алкоголя. Человек сидел на стуле в совершенно новом костюме, нейлоновой рубашке, галстуке и носках. Узконосые черные ботинки стояли рядом.
— Давно? — спросил я.
— Год не был, — ответил он.
— Зоотехник?
— Пастух. Из третьей бригады.
Было приятно смотреть на его свежее, промытое ветром, дождиками и загаром лицо и на то, как всем существом, мускулами воспринимает он стул, ковер, приемник, скатерть на столе. И я знал по опыту, что поселок этот кажется ему сейчас огромным скопищем домов и людей. Когда же он вернется из отпуска обратно, то поселок покажется очень маленьким, невзрачным, и его чертовски будет тянуть обратно к стаду, где мех на теле и раскованная жизнь, регламентированная лишь работой и неким кодексом поведения, установленным веками назад. Тем, что психологи и прочие «шаманы» нашего времени именуют «психологией малых групп».
— К нам бы вы... — сказал он. — Самая глухая бригада. Среди зверей живем, рядом со зверем. Не поверите, зверь у нас по-другому себя ведет. Необычно! Глухарь, медведь, бараны. Необычно! Рядом живем.
Бригада их кочевала в верховьях притока Реки. Приток сам по себе был велик, но я знал о нем только то, что впадает в Реку «как из винтовки».
9
На крыльце правления сидели мужики, и, как всегда, шло утреннее предрабочее зубоскальство. Ни один из этих заросших щетинкой мужиков в кирзовых сапогах даже не повернул головы в мою сторону, но я чувствовал, что они все про меня знают. Знают как про комика, который прилетел из Москвы, чтобы плыть вниз по Реке. И давно меня заметили. По ритуалу надо было подойти, поздороваться, и если признают своим, то первым делом начнут высмеивать меня и предстоящее плавание. А если не признают, то будут пугать. Я подошел.
В течение пятнадцати следующих минут я узнал, что плыть по Реке вниз невозможно дальше первой сотни километров. Дальше человека ожидают заломы — скопления деревьев, под которые со страшной силой бьет вода, прижимы — скальные участки, о которые вода разбивает лодки, кружила — где вода крутит воронкой и не выпускает из себя даже лодки с мотором...
Мне стало обидно. Видно, прошедшие годы так изменили мою сущность, что сейчас мужики принимали меня за самого что ни есть туриста.
Меж тем повествование перешло на то, сколько человек угодило под залом в одна тысяча девятьсот пятьдесят девятом.
— Слышал, — сказал я. — Я тогда в П-ке работал.
— Где?
— В геологическом управлении.
— А в позапрошлом году? — не сдавался тракторист в кожанке. — Пять человек в одной лодке. Налетели на топляк, лодку аж до транца располосовало.
— Пить меньше надо, когда на рыбалку плывешь.
— Так топляк-то и трезвый разве всегда увидит? — уже по-другому сказал тракторист.
— Да он никуда не плывет, ребята, — сказал один мужик и надвинул на глаза кепку. — Он корреспондент. Приехал Савельича для заголовка заснять. Правительство, понимаешь, про Савельича услыхало. Желает видеть его фото в печати.
Я понял, что равновесие сил восстанавливается. По крайней мере, кличка «турист» ко мне не прилипнет.
— Где дед Шевроле живет? — спросил я.
И, спросив, сразу понял, что сморозил какую-то глупость. Мужики, интерес которых ко мне благополучно утих, воззрились на меня. А тракторист сказал:
— Во-он за больницей. Палисадничек там, лодка большая перевернутая лежит. Он сейчас дома.
— А почему кличка такая? — спросил я, решив уже идти до конца.
— «Шевроле» — это импортная машина. У тебя ее нет, а у него была, — сказал один.
— Когда послом в Копенгагене работал, — добавил второй.
— Да нет! Он ее на подводной лодке домой привез и ездил по Новозыбкову.
— На лодке он другую привез, тебе говорят...
Под этот спор я и ушел.
10
За аккуратным заборчиком из штакетника я увидел двор с сараюшками, ухоженный дом, а во дворе стоял сухонький человек неопределенного возраста и разговаривал с рыжей собакой. Я подошел к калитке, и человек повернулся ко мне. У него был огромный нос, а где-то за носом посверкивали два любопытных буравчика.
— Зверовая? — спросил я про собаку, чтобы как-то завязать разговор.
Шевроле осмотрел меня, уселся на крыльцо, вынул портсигар с сигаретами «Памир», закурил со вкусом и со вкусом сказал:
— Эт-та собака другая. Можно сказать, совсем не собака. Вот перед ней у меня была со-ба-ка. Да ты садись.
Верите не веришь, та собака у меня была совсем человек. На белковье, когда народу много идет, а про нее, конешно, все знали, она сразу в лес. Другие собаки еще воздух нюхают, а она уже лает. Народ тут у нас бессовестный. Што из-под своей собаки, што из-под чужой — им все равно. Лбы пальнуть. А она, как увидит, что к ней с ружьем бегут, сразу лает на пустое дерево. Смотрит он, смотрит на дерево, и получается вывод, что у Шевроле, у меня значит, пустая собака. На сучья лает. Матернется и дальше. А тут я. И собачка моя сразу переключается на дерево, где бель сидит. Понял-понимаете?
