Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1985 год
— Махмуд.
— Палестинец?
— Ага. Из Рашидии. Мохамеда Абдель Минара знаешь?
— Да, он сидит со мной в одной палатке!
— Как же я его не разглядел утром во время проверок? — удивился Махмуд.
— Он не ходит на проверки. Нога сломана. Я ему смастерил шину. Ничего, он молодой, кость скоро срастется. Как ты попал в Ансар?
Махмуд рассказал о своих злоключениях, но, помня совет Фаделя, некоторые подробности обошел молчанием.
Сколько они так просидели в камере, сказать было трудно. Время тянулось медленно. Наконец на допрос увели доктора Нузми. Потом пришли за Махмудом. Провели по длинному коридору со множеством дверей. Охранник втолкнул Махмуда в комнату, находившуюся в самом конце коридора. За столом сидел израильский офицер. Он что-то писал. Перед ним стояла табуретка. Больше в комнате ничего не было.
— Садись,— приказал офицер.— Имя, фамилия, место жительства?
Махмуд послушно ответил. Сзади открылась дверь, и за его спиной кто-то встал. Но Махмуд не решился обернуться и посмотреть.
— Мы знаем о тебе все,— говорил между тем офицер. — Если признаешься, освободим. Отвечай, в какой организации ты состоишь? Какое у тебя звание?
— Я всего лишь шофер, господин офицер, и никогда даже не держал в руках оружия.
— Врешь, собака! Отвечай! Что молчишь? Язык проглотил, как этот проклятый иракский коммунист?
«Какой коммунист? — мелькнуло у Махмуда в голове.— А, значит, доктор Нузми — коммунист! Что же они с ним сделали?»
Резкий удар по голове сбросил Махмуда с табуретки. Он попытался подняться, но на него снова обрушились удары.
— Подожди, не спеши,— обратился офицер к солдату, избивавшему Махмуда.— Этак ты опять перестараешься.
Махмуд почувствовал, как сзади его хватают за локти и сажают на табуретку. Голова болела адски, волосы слиплись от крови. Как сквозь сон, он снова услышал голос израильского тюремщика. Офицер задавал странные вопросы.
— Чем ты увлекаешься? Был ли за рубежом? Какие напитки предпочитаешь? Бил ли отец твою мать? Любишь ли цирк? Что ты думаешь о коммунистах?
Махмуд старался отвечать на эти вопросы односложно и без запинок. Это было похоже на игру. Вопрос — ответ, вопрос — ответ. И вдруг:
— Можно ли считать СССР другом арабов?
Махмуд насторожился.
— Не знаю.
— Врешь, трусливая сволочь! Ты все прекрасно знаешь,— заорал офицер.
Снова побои. На этот раз били, пока Махмуд не потерял сознание. Очнулся он в кромешной темноте. Израненное тело нестерпимо болело.
— Пить! — простонал он.
Вдруг рядом блеснула полоска света, чьи-то руки осторожно приподняли голову Махмуда, и в разбитый рот потекла прохладная вода.
Окончание следует
Владимир Беляков, Игорь Ростовцев
Кордон на полуострове Кони
Волна прилива с шипением достигла береговой черты, и неглубокая чаша Ольского лимана стала на глазах заполняться морской водой. С криками закружились у берега чайки, выхватывая ринувшуюся в лиман рыбу. В этой суматохе как-то незаметно оказался на плаву, заколыхался поплавком наш «дори» — небольшое деревянное судно. Не тратя времени, Иннокентий Крылов, старшина судна, запустил двигатель, и «дори», выпуская из трубы сизые дымки, осторожно двинулся к выходу из лимана. Следом за ним на буксире тащился катер. На просторы Тауйской губы мы выбрались, когда гористые берега сделались черными, словно вырезанными из картона, а на сгустившейся синеве неба начинали мерцать первые звезды...
Оказаться на борту этого судна заставило меня довольно необычное сообщение: вертолетчики, пролетавшие над полуостровом Кони, у мыса Скалистого заметили группу судов, стоявших под самым берегом. Эта часть территории полуострова Кони являлась одним из четырех участков недавно созданного заповедника «Магаданский», и никакие суда без специального разрешения не имели права подходить к его берегам.
Заповедник только-только вставал на ноги, и у директора Юрия Николаевича Минько хватало в эти дни забот. На участках были выстроены кордоны, приступили к своим обязанностям лесники, но необходимо было снабдить их снегоходами, рациями, а заодно завершить и строительство здания для дирекции в Магадане. На счету был каждый человек, но, получив сообщение вертолетчиков, директор размышлял недолго.
— Александр Сергеевич,— обратился он к Новикову, своему заместителю по науке,— придется вам взяться за это дело.
Новиков долгие годы работал в Институте биологических проблем Севера и, будучи ихтиологом, занимаясь вопросами сохранения рыбных богатств, в каких только переделках порой не бывал. Я решил быть Новикову бессменным попутчиком. И в тот же день мы выехали в Олу. Там нас поджидал лесничий Ольского лесничества Николай Семенов.
— Эх,— вздохнул он, едва поздоровались,— не разыграйся ветер да не поднимись волна, часа через четыре были бы уже у мыса Скалистого.
Семенов был молод, хорошо сложен, строен, рыжеволос. Что-то было в нем от лихого гусара. Он и усы свои, кажется, закручивал как гусар. В хорошую погоду лесники преодолевали Тауйскую губу на «прогрессах» — легких катерах с подвесным мотором. Но сейчас на «прогрессе» выходить в море было рискованно. Оставалось одно: идти на «дори». Семенов рассказал, что своими силами они соорудили каюту, и судно стало удобным для длительных плаваний. На нем лесники не раз уже обходили границы заповедника.
Нас здорово качало. Пенные брызги разбивались о стекло рубки. Крылов, стоявший у штурвала, вел судно, стараясь не терять из виду берегов. Быстро темнело, а когда очертания гор растворились в ночи, он заглушил двигатель и, вытравив все шестьдесят метров манильского каната с якорем, сказал: «Баста. Будем здесь дожидаться рассвета. Дальше идти нельзя».
— Где мы? — спросил из темноты Александр Сергеевич.
— У мыса Харвис,— отвечал Крылов, с покряхтыванием забираясь на нары, устланные мягкой лосиной шкурой. Отдыхать на них было одно удовольствие. В наступившей тишине стало слышно, как где-то далеко неумолчно рокочет прибой.
Оставшись за вахтенного, я выбрался на палубу и, свесив ноги, уселся на носу. В сторону Магадана прошло в отдалении грузовое судно, помигивая разноцветными сигнальными огнями. Над Олой и Магаданом застыло желтоватое зарево, напоминая о неутихающей вечерней городской жизни. Зеленоватый свет рождался в черноте воды: море светилось!
Только теперь я, кажется, понял, что заставляет людей в одиночку отправляться снова и снова в дальние рискованные плавания по морям.
Но вскоре облака закрыли небосвод, и очарование моря сразу же исчезло. Я пробрался в рубку, поближе к остывающему двигателю. Иногда мне казалось, что рокот прибоя усиливается, но темень теперь стояла такая, что и в десяти метрах, пожалуй, ничего нельзя было бы рассмотреть.
Когда наконец забрезжили предрассветные сумерки, я выбрался на палубу и обомлел: несмотря на отданный якорь, нас тащило к берегу. Мы были совсем неподалеку от серых отвесных скал, под которыми бесновался прибой, и наше судно медленно приближалось к черным камням, о которые в бешенстве разбивались волны.
Пришлось играть всеобщую побудку. «Якорь!» — односложно приказал Крылов. Он будто и не спал: движения точны, взгляд серьезен. Двигатель дважды не запустился со стартера, и Иннокентий прогревал его паяльной лампой.
С Александром Сергеевичем мы поспешили на нос. Балансируя на уходящей из-под ног палубе, умудрились-таки вытянуть якорь, долгое время отчаянно цеплявшийся за что-то на дне, словно задавшись целью нас угробить. Но тут затарахтел двигатель — старшина старался не напрасно,— и «дори» пошел в море, удаляясь от нежданной опасности.
Часа через два показались мрачные скалистые берега полуострова Кони. Вершины и склоны гор сплошь поросли низкорослой тайгой, лишь у моря поблескивали отвесными срезами неприступные скалы.
На небольшом мыске, в устье зеленой долины, я разглядел среди кустарников светлый квадрат правильной формы.
— Наш кордон,— пояснил мне Семенов,— но туда мы сейчас не пойдем.
Приблизившись к горам, лесничий решил не терять понапрасну времени. Ветер здесь стал потише, и он перебрался в катер. Усадив в него Новикова и Александра Кармазиненко, своего подручного, мощного сложения весельчака, Семенов приказал Крылову следовать к мысу Скалистому и, запустив подвесной мотор, быстро умчался вперед. Как ни хотелось мне в тот момент быть непременно на катере с лесниками, я отлично понимал, что для четвертого при такой погоде там места не было. Ничего не оставалось, как, негодуя в душе на неторопливость двигателя «дори», осматривать открывавшиеся берега.
