Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 1973 год
Больших скоплений морского льда не было ни в Восточно-Сибирском, ни в еще не вспаханном ничьим корабельным килем Чукотском море. Вдоль берега тянулась на восток узкая полынья, по которой, то пользуясь попутным ветром, то искусно лавируя против встречного воздушного потока, продвигались вперед русские мореходы, возглавляемые казаком, превзошедшим все поморские тонкости и лодейные хитрости . Но Северный Ледовитый океан оставался океаном и к тому же Северным и Ледовитым, и никакое искусство кораблевождения не могло избавить флотилию Дежнева от превратностей морской стихии. К северу от незнаемого еще мореходами пролива между Азией и Северной Америкой настигла кочи Дежнева жесточайшая буря. Во время этой бури два коча разбились о матерые льды, а их команды, чудом спасшиеся на хрупких лодчонках или добравшиеся до берега вплавь, впоследствии погибли в стычках с коряками, умерли с голоду. Остальные пять кочей разъединились в начале сентября, когда на море пал густой туман. Крайнюю восточную оконечность Евразии, прозванную Дежневым «Большим Каменным носом», а теперь известную под его именем, 20 сентября обогнули только три коча. Возглавляли их Семен Иванович Дежнев, Федот Алексеевич Попов и Герасим Анкудинов. Два других коча проследовали к берегам Аляски.
Дежнев сжато, но красочно описал многие географические особенности северо-восточной оконечности Азии.
Большой Каменный нос , по словам Семена Ивановича, вышел в море гораздо далеко, а живут на нем чукчи добре много, против того же носу на островах живут люди, называют их зубатыми, потому что пронимают они сквозь губы по два зуба немалых костяных . О своем пути Дежнев писал: «А с Ковыми-реки итти морем на Анадыр-реку, и есть нос, вышел в море далеко... а против того носу есть два острова, а на тех островах живут чукчи, а врезываны у них зубы, прорезаны губы, кость рыбей зуб, а лежит тот нос промеж сивер на полуношник, а с Русскую сторону носа признака: вышла речка, становье тут у чухоч делано, что башни, из кости китовой, и нос поворотит кругом к Онандыре-реке подлегло...»
Таким образом, Дежнев видел чукчей и их яранги из пластин китового уса на берегах крайнего в Азии мыса, а на двух островах, впоследствии получивших имена Ратманова и Крузенштерна, — эскимосов, употреблявших в качестве украшений зубатые костяные втулки, вставленные в прорези нижних губ. Он верно обрисовал местонахождение самого мыса и положение его по отношению к устью реки Анадырь. Дежнев ясно представлял значение своего великого открытия. Так, в одной из челобитных он указывал, что первым в мире совершил со своими товарищами путешествие по Великому море-окиану, которое простирается от Колымы до Надыря . И это действительно было первое плавание русских (и вообще европейцев) в северной части Тихого океана!
Новая буря разбила судно Анкудинова. Команда перебралась на судно Попова. В проливе между Азией и Америкой экспедиция продолжала плавание уже на двух кораблях... Судно Дежнева пристало к берегу Олюторского полуострова значительно южнее реки Анадырь. Еще дальше, на Камчатку, загнал лютый шторм коч Попова...
Великий морской поход окончился. Дежнев с двадцатью четырьмя спутниками отправился на поиски реки Анадырь сухим путем. И мы шли , вспоминал Дежнев о подвижническом путешествии горстки изнуренных и израненных смельчаков по ледяной тундре и недоступным горным хребтам, все в гору, сами пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы и... через десять недель попали на Анадырь-реку близко моря .
Первая зимовка досталась дежневцам тяжко, половина их погибла от голода и цинги: К весне 1649 года в живых осталось двенадцать человек. На лодках, выдолбленных из плавника, эти мужественные люди с Дежневым во главе после ледохода поднялись вверх по реке Анадырь, построили в ее верховьях Анадырский острог и стали каждое лето промышлять заморный рыбий зуб .
Когда в Анадырском остроге скопилось много пушнины и сотни пудов рыбья зуба , Дежнев счел цель своего пребывания в открытом и обследованном им крае достигнутой и начал хлопотать о присылке смены и о разрешении вернуться в Якутск. Смена явилась только в конце 1659 года, а на следующий год Семен Иванович с группой промышленников перешел через Анюйский хребет на реку Колыму, покинутую им на двенадцать лет.
Зимовка на Колыме, плавание к Солнцу спинушкой из устья этой реки в устье Лены, еще одна зимовка в Жиганском остроге и, наконец, столица Восточной Сибири — Якутск — таковы этапы возвратного путешествия Семена Ивановича Дежнева. В Якутск он доставил костяную казну .
С этой кладью Дежнева направили в Москву, куда он прибыл в январе 1664 года. В Москве, в Сибирском приказе Семен Иванович выхлопотал себе жалованье скудное — за многие годы беспорочной службы в Восточной Сибири. Царь Алексей Михайлович приказал, а бояре приговорили за ево верные службы, и за открытия неведомых землиц, и за прииск рыбья зуба, за кость, и за раны (девять тяжелых ран и десятки мелких поранений! — В. П.) вместо сотника поверстать в атаманы.
Вернувшись в Сибирь атаманом, Дежнев семь лет служил в зимовьях на Оленеке, Вилюе и Яне. В декабре 1671 года он вторично приехал в Москву из Якутска. В Москве семидесятилетний Дежнев заболел... В 1673 году подьячий Сибирского приказа записал на триста семьдесят седьмом листе тысяча триста сорок четвертой книги приказного делопроизводства: Семен Дежнев во (7) 181 году на Москве умре, а оклад его в выбылых...
В. Прищепенко
Хан-Халиль золотой
Каир переполнен солнцем. Островки тени редки, как рассыпанные монеты. Стены домов нагреты так, что от них исходит и запруживает улицу зыбкое марево. Острые карандашные лучи солнца достают всюду. Кажется, единственное место сейчас, где можно укрыться от всплывшего над городом солнца, — это старый каирский квартал Золотого базара. Сразу же вспоминаю, что там в кофейне «Фишауи» воду всегда приносят в холодных, голубоватых, словно снятых со льда стаканах.
Квартал Золотого базара — Хан-Халиля расположен почти в том месте, откуда, по преданиям, начался современный Каир. Чуть дальше, в десяти минутах ходьбы начинаются бурые холмы Мукатамма, за ними — до самого Красного моря — пустыня. На границе города и пустыни, почти над самым Золотым базаром, вознеслась каирская цитадель — крепость, построенная еще Саладином в двенадцатом веке. Ниже, у подножия холма и цитадели, начинается квартал университета Аль-Азгар — твердыни ислама. Хан-Халиль по сравнению со своими соседями скромен, одноэтажен, чуть дряхл. Но только на взгляд непосвященного...
По узенькой улочке я медленно поднимаюсь к сердцу Хан-Халиля. Голова кружится от резкого и пряного запаха. Этот ряд торгует пряностями, посудой, тканями, домашними мелочами. Это «чистилище» Золотого базара; пройти через него нелегко, но обязательно. Суетится толпа, но толкучки как таковой здесь нет — «черный рынок» вынесен за пределы Хан-Халиля, очевидно, в знак того, что даже «черные бизнесмены» признают свое поражение в споре с Золотым базаром. На Золотом базаре можно найти любую мелочь, нужную человеку, но сотворенную честным и возвышенным трудом, — от коллекций старых марок и потерявших форму монет до подшивок газет начала двадцатого века и бриллиантов.
Совсем рядом с главной улочкой Золотого базара сгрудились с десяток лавок, заваленных изделиями из золота. Лавки не пользуются популярностью, на некогда броских их витринах осела густая пыль. Скучающие торговцы лениво следят, как плывет толпа мимо их дверей. Но попробуйте остановиться около потускневшего стекла — из ленивого и флегматичного наблюдателя купец превращается в любезного и настойчивого продавца. Вот он ударил в ладоши, крикнул мальчишке, чтобы господину принесли чай. Господин не хочет чаю? Тогда, может, кофе? Или янсун с корицей? Сквозь пелену самоотверженнейшей любезности на вас глядят жесткие глаза, в которых можно прочитать только одно — купи, купи, купи. На улице около лавки пристанет мальчишка с цепочками из медной или другой проволоки. Цепочки сделаны так тонко и чисто, что просто диву даешься. А мальчишка твердит уныло: «Десять пиастров, десять пиастров, восемь пиастров (это вы отходите), пять пиастров (вы уже ушли)». Так переплелись на Хан-Халиле талант и торгашество, искусство и чувство нестерпимого голода.
Но пора свернуть направо, на главную улочку Хан-Халиля. Остается за спиной бушующее море света — тот момент, о котором я мечтал. У ног плещется тень, озеро прохладной тени. Улочка так узка, что крыши лавок и магазинов будто сомкнулись. Поражает почти торжественная тишина. Час еще не торговый, покупателей мало, только гибкие слуги в длиннополых галабеях разносят на медных, натертых до блеска подносах воду, кофе, чай. Но теперь я забываю, что хочу пить. Узкие витрины уже открыты — кажется, что камни за стеклами еще не разгорелись, еще спят: спокойный, прозрачный топаз; безмятежная, как небо, бирюза; коралл, как красные засыпающие скалы на Красном море; застывшие слезинки жемчуга; александрит ленивого морского цвета.
